Гриша

В ту пору пребывал я в несвойственном мне унынии. Шел 1928 год, и беды сыпались на наше семейство, словно из рога изобилия. Вначале года русская ежедневная газета «Дни», издаваемая Керенским под псевдонимом Аарон Кибрис, опубликовала обо мне пренепреятнейшую статью, будто бы я замешан в безнравственной истории, осложненной финансовым скандалом. Благодаря известному адвокату, мэтру да Моро-Джаффери, и поддержке многочисленных моих друзей клевету доказали и гадкую газетенку запретили. Торжество мое, однако, было недолгим. Скандал крайне пагубно сказался на моих финансовых делах, фактически мы были разорены. В июне скончался отец, а в довершение всех бед дочь Распутина Мария Соловьева вчинила мне и Великому князю Дмитрию иск с требованием компенсации в двадцать пять миллионов «за нанесенный ей убийством моральный ущерб», благо за давностью событий окончилось все постановлением о прекращении дела. В ту же весну жена моя Ирина уехала в Англию навестить мать, а далее собиралась отправиться в Данию погостить несколько недель у бабки. Я искал управляющего для корсиканского имения, и мой старый слуга Педан показался мне вполне подходящ. Однако ж теперь на смену ему нужен был камердинер. Одна приятельница рекомендовала мне русского юношу Гришу Столярова. Он тотчас понравился мне. Было во всем его облике что-то чистое и честное. Стоило мне на него взглянуть, увидеть внешность, манеры, прелестную детскую улыбку, и я нанял его, ни минуты не колеблясь. Судьба Гриши была горькой, как и у многих русских эмигрантов. За недолгую свою жизнь успел он повоевать в Белой армии, поработать на бразильских плантациях, пожить в лишениях в Константинополе, пока судьба не забросила его в Париж. Гриша был тогда, верно, лет двадцати пяти. Однако ж, то ли нежные черты его лица, то ли какая-то удивительная невинность, наивность даже делали его похожим на юношу, едва переступившего порог отрочества. Я и сам, несмотря на свои сорок, выглядел едва ли старше двадцати восьми лет. К стыду моему, русский юноша взбудоражил во мне задремавшие было чувства к представителям своего пола. Влечение мое к Грише усиливалось также, когда я ловил его взгляд, направленный на меня, когда он думал, что я этого не вижу. Опыт подсказывал мне, что в нем кроется нечто большее, нежели любопытство к моей персоне, к коему я уже привык. В тот вечер я оставался в своем флигеле один. Ирина еще гостила у бабки в Дании, Биби уже легла спать в большом доме, немногочисленные наши слуги ночевали там же. Я коротал вечер в компании бутылки превосходного бургундского (подарок Биби - «Забирай, светлость, не люблю это кислое пойло, мне б кагору, а лучше водки»), как вдруг неким седьмым чувством ощутил чей-то взгляд. Обернувшись, я увидел, что дверь в мою комнату приоткрыта и в проеме стоит Гриша Столяров. В неясном свете камина его тонкая фигура была совершенно неземной, будто ангел спустился на землю за грешной моею душой. Отогнав наваждение, я приглашающее махнул рукой: - Гриша... Проходите, прошу Вас. - Я… Ваша светлость… простите… - я понял, что он уже давно стоит в дверях, не решаясь войти и, будучи обнаруженным, испытал немалый конфуз. Дабы успокоить юношу и заверить, что не сержусь на него, я встал и за руку провел его в комнату. Я усадил его во второе кресло, где он и замер с идеально прямой спиной – тонкий, будто струна, и такой же напряженный. Я достал из шкафа второй бокал, налил бургундского и протянул его Грише. - Выпейте, mon ami, составьте мне компанию. Он несмело протянул руку и взял бокал. Пальцы наши при этом соприкоснулись, и меня будто пронзило волною странного, трепетного чувства. По расширившимся глазам Гриши и скользнувшему меж приоткрытых губ языку я понял, что он испытал нечто похожее. Мы долго беседовали с ним, погружаясь то в печальные, то в добрые воспоминания о несчастной нашей Отчизне. Я и ранее знал, что Гриша неглуп, но в том разговоре он показал себя также человеком, тонко чувствующим и умеющим смотреть в самый корень происходящих событий. Глубокая печаль по Родине сочеталась в нем с укоренившейся неприязнью к новому строю и новым героям России, если можно сказать так о тех людях. Меж тем, бургундское делало свое дело, и вскоре Гриша уже более расслабленно сидел в кресле, откинувшись на высокую спинку. Глаза его, устремленные на меня, наполнил тот узнаваемый блеск, что вызывает хмель, открывая доступ к потаенным желаниям души и тела. Завороженный созерцанием тонкой кисти Гриши, сжимающей ножку бокала, я не уловил тот момент, когда он сам вдруг оказался на коленях передо мной и начал покрывать жаркими отчаянными поцелуями мои руки. - Ваша… светлость, Феликс… Феликсович, Вы… Вы… мой кумир, мой герой уже много лет, я так счастлив лицезреть Вас, быть рядом с Вами… Я осторожно высвободил свои руки и остановил бессвязный поток речи, прикоснувшись указательным пальцем к губам юноши. - Молчите, друг мой… Молчите. Устремленные на меня светлые глаза были полны слез, губы чуть припухли и подрагивали. Я медленно взял своими руками лицо Гриши и прикоснулся губами к его губам, все еще не будучи до конца уверенным в том, что верно понял природу его чувств ко мне. Однако ж все мои сомнения рассеялись тотчас, стоило ему с порывистостью молодой гончей податься ко мне всем телом, выпрашивая ласк. Все его существо выражало безоговорочную покорность и желание следовать за мной, что вызывало во мне немалую возбужденность. Я поднялся с кресла и поднял его. Мы были почти одного роста, и глаза наши оказались напротив друг друга. Я медленно расстегнул костяные пуговицы на его рубашке и спустил ее с плеч. Когда она упала к его ногам, Гриша будто очнулся от наваждения. Его руки обвились вокруг моей шеи, а губы впились в мой рот со всей страстью юности. Порывистость и робость Гриши рождали удивительное сочетание, а его желание отдавать мне свое тело и свою душу были столь неподдельным, что мое захолодевшее, отчаявшееся сердце начало оттаивать под лучами столь искреннего чувства. Признаться, мне более приятна иная роль в однополой любви, однако ж устоять перед моим искусителем не было никакой возможности. Лишь один раз в нашей любовной игре возникла некоторая заминка, когда, начав готовить тело Гриши к предстоящему акту, я понял, что это будет отнюдь не дебют. - Константинополь? – мой тихий голос заставил Гришу приоткрыть затуманенные глаза, и на миг в их облачной глубине мелькнул страх и стыд. - Да. Я коротко кивнул и ободряюще улыбнулся своему юному партнеру. Мой поцелуй и пылкие ласки без следа растворили возникшую неловкость. Последовавший за этим акт был полон неги и гармонии, когда две исстрадавшиеся души вдруг находят друг друга в бесконечности унылых дней, и, сливаясь, озаряют их чудодейственным светом. Связь наша продолжалась до возвращения Ирины. Юный Столяров будто придал мне сил для дальнейшей борьбы за благополучие моей семьи, и вскоре большая часть наших проблем была решена. В 1935 году Гриша женился на красавице гасконке Денизе, и пара эта может служить примером для всех супругов. Мы уважаем и любим их.