Подарок для рыжика

      Двадцать второго июля в шесть птичьих трелей до заката совершенно случайно я стал обладателем девочки ростом в три холодильных отделения или два с половиной прыжка на спинку дивана.       Она впорхнула в мою жизнь и гостиную, завлекательно и энергично виляя рыжим хвостиком, повязанным белым бантом. Я не смог устоять перед ними. Моё сердечко забилось пойманным воробушком, когда она протянула ко мне свои тонкие пальчики. И помню, как сейчас, запах карамельного мороженого и кофе. Её подушечки рук пахли так только в последнюю субботу месяца, и порой к их вкусу примешивалась солёная влага. Но тогда я ещё не знал об этой её привычке – проливать что-то тёпло-горькое на лицо и руки по вечерам, и запомнил только пряную сладость.       Я не смог удержаться и попробовал её пальцы на вкус. Моя маленькая слабость к сладкому всегда каралась оплеухой, и, ожидая её, я заранее зажмурился, прижимая к голове пушистые уши. Всё тщетно. Не прошло и двух ударов моего маленького сердечка, как они задёргались против воли, подстраиваясь под мелодию её звонкого смеха. И не остались незамеченными. И нежность этих сладко-пряных пальцев стала моей погибелью.       В тот же вечер я переехал к ней. Свою однокомнатную квартирку я предпочёл оставить той доброй женщине, что растила меня все эти годы. Моя кормилица и сожительница всегда была милой и заботливой женщиной, но наши отношения испортились в последний год. Ничего серьёзного, всего лишь бытовые разногласия. Она хотела перебраться в Европу, а я безнадёжно и отчаянно влюбился. Влюбился в золотисто-рыжее создание с полосато-серой шёрсткой вязаного свитера.       Она была прекрасно удивительна. Испачканная ли белой пылью с запахом сырого вязкого теста по выходным; укутанная ли в пушистую белую шёрстку халата (именно так она называла то странное существо, обитающее в ванной) и пахнущая чем-то цветочным; или же лохмато-взъерошенная по утрам, когда её рыжие прядки игриво и соблазнительно возвышались над подушкой, искушая меня. Я нечасто мог бороться с этим искушением. Но почему-то каждый раз, когда я опасливо тянулся к рыжим узорам над её спящей мордочкой, она тут же просыпалась со звонким смехом. И скидывала меня со своей груди, обещая покормить в награду за что-то. Никогда не понимал, какой магией она владеет, но меня завораживала её проницательность. И до следующего утра я забывал о манящей меня цели, что пряталась в гладкой шёрстке её головы до самого вечера.       Я любил её даже пахнущую гадко-резкими вазочными цветами по утрам. Мои чувства к ней впервые подверглись испытанию, когда та гадкая стекляшка с шипением обрызгала её своим запахом. Настолько мерзким, что я с трудом мог открыть глаза рядом с ней. Никогда ещё я так не разрывался от двух противоречивых желаний: кинуться к ней в объятия и с боем перебить этот запах своим или убежать прочь. Но как бы ни вставала дыбом шерсть, как бы ни горел мой нос и как бы ни дрожали лапы, я стойко терпел ради неё, продолжая стоять в ожидании прощальной ласки. И, когда она благодарно погладила меня по голове, пройдясь пальчиками за ушами, я простил ей всё. А спустя пять ночей противная стекляшка, поняв всё правильно, по доброй воле покинула сервант. Именно так я объяснил своей возлюбленной остатки блестяшек на полу.       Мы привыкали друг к другу день за днём. И день за днём я понимал на сколь многое готов ради неё. Она привыкала по вечерам вычёсывать две шубки вместо одной, а я привыкал уступать для неё место на кровати по ночам и ютиться на самом краешке, чтобы ей было удобнее. Она привыкала не запирать двери в комнатах и вставать на рассвете по выходным, а я привыкал не трогать птичек за окном, которых она почему-то защищала. Она привыкала, что каждый кусочек еды, который она собиралась проглотить, обязан был пройти мою проверку на запах. А я привыкал, что раз в месяц её глаза и пальцы приобретали солёный привкус.       И в такие вечера её руки пахли кофе с карамелью. Когда я впервые после первой встречи почувствовал знакомый запах, то не задумываясь бросился к ней. Я спешил урвать кусочек любимого мороженого. Но позабыл обо всём, когда увидел, как дрожит её спинка. Она сидела на диванчике в гостиной и улыбалась мне, но её лицо отчего-то казалось влажным. Недовольный таким порядком вещей, я готов был потратить остаток вечера, приводя её в порядок, слизывая влагу, что капала с её розовых щёк. А её серебристый смех, заставляющий мои ушки блаженно дёргаться, только усиливал рвение. И каждую последнюю субботу месяца я повторял этот обряд, прибегая на запах карамели и тяжёлые, надрывные вздохи, что издавала моя любимая.       Я был готов ради неё на всё. Но не был готов к тому, что почувствую от неё чужой запах.       Он ворвался в наш дом, принеся с собой солёный снег на ботинках и удушливый запах дыма. Короткая шерсть его чёрного, пахнущего влагой и морозом пальто не понравилась мне с первой же секунды. И пусть он был больше и сильнее, ничто не могло помешать мне вцепиться зубами в его кисть, когда он посмел дотронуться до неё. Я спешил защитить её, пусть даже ценой своей жизни.       Её маленькая ладошка хлопнула по мне совсем не больно, но отчего-то было больно внутри. И сколько бы я ни зализывал помятую шёрстку, это не помогало.       Он приходил всё чаще. И всё чаще, когда она возвращалась одна, к её родному цветочно-молочному запаху примешивался его. Что-то морозно мятное, разбавленное терпким и горьким дымом. Последний запах усиливался, когда он выходил на балкон, чтобы пожевать там белую палочку. Я пытался открыть ей глаза на него, но все мои попытки, начиная от меток в его ботинок и заканчивая вызовом на дуэль, что я не раз бросал его ноге, облачённой в чёрную тряпку, он стойко сносил, продолжая игнорировать меня. И я пошёл на отчаянный шаг.       Никогда не забуду её злой, дрожащий голос, когда она отчитывала меня. Её угроза лишить меня ужина была не так страшна, как нотки влажных дорожек на щеках. Он же остался невозмутим даже тогда и как ни в чём не бывало ушёл, облачившись в разорванное в клочья пальто. Где-то там, в шрамах ткани, я оставил пару своих коготков, но тогда мнимая победа ослепляла меня.       Он отомстил мне позже, заняв моё место на постели рядом с ней. Но насколько повержен, я понял лишь на исходе весны.       Последняя суббота месяца вот уже шесть раз подряд встречала меня запахом корицы по утрам. Смешиваясь с ароматом теста на её руках, он сменялся запахом ванили. И пока белёсые горки меняли цвет и форму в горячей кухонной коробке с подсветкой, она подпевала пёстрым птицам на деревьях за оконным стеклом. Вот уже шестую субботу подряд она не пролила ни слезинки. И я понял, что проиграл.       Вот уже два месяца моё место на постели рядом с ней было занято другим.       Двадцать второго числа седьмого месяца в шесть птичьих трелей до заката я стал обладателем девочки ростом в два с половиной прыжка на спинку дивана. Я полюбил её всем своим крохотным сердечком, что с лёгкостью бы уместилось в её тонких пальчиках и продолжило биться от счастья. И я был готов ради неё на всё. Даже отпустить.