Кровь на руках

Очередная операция была закончена. Доктор Дюлес отошла от пациентки к умывальнику, поворачивая вентиль тыльной стороной ладони — тем самым включая воду — и подставляя окровавленные руки под прохладную струю воды. — Одевайтесь, — бросила она через плечо сухим голосом, не утруждая себя зрительным контактом с молодой женщиной, поднявшейся с кушетки за ее спиной. Ангелина давно уже перестала воспринимать подобных особ как людей, не говоря уже о том, чтобы называть их женщинами, и общалась с ними исключительно в формальном тоне; только лишь из-за того, что этого требовала профессия. Сколько уже в ее многолетней практике было подобных случаев, сколько раз от ее рук погибали нерожденные, нежеланные своими горе-матерями дети? На этот вопрос не могла ответить даже сама Анна. Она не считала. И не хотела считать. Потому что знала, что количество будет исчисляться не в одном десятке. Знала ли она, только начиная изучать азы медицины, что случаев убиения плода, ребенка в утробе матери у нее будет не один и не два, что заниматься этим ей предстоит куда чаще, чем хотелось бы любому врачу, любого уровня и компетенции. *** Каждый раз, когда молодой врачевательнице случалось встречаться с женщинами, желавшими избавиться от нежелательной беременности, она, по несколько раз, как того требовала инструкция в таких ситуациях, спрашивала у них, действительно ли они уверены в своих желаниях; не обусловлен ли этот порыв давлением со стороны супруга или других членов семьи, приводила убедительные доводы, иногда в красках описывая, какие нежелательные последствия может повлечь за собой аборт. Ни кодекс врача, ни самая обычная человечность не позволяли Ангелине хладнокровно относиться к таким случаям, не сделав попыток образумить нерадивых пациенток. И иногда ей даже удавалось переубедить последних... Она снова и снова закусывала губы, снова и снова ощущала горячую кровь на руках, снова отворачивалась, каждый раз предпринимая все меньше попыток образумить пациенток, понимая, что исправить таких даже Господу Богу, очевидно, не под силу. А приходя домой, изливала душу мужу, всегда терпеливо выслушивающему, всегда понимающему... Анна не любила его — настоящую любовь ей уже довелось испытать, и она знала, что второй раз такого с ней не случится, — но дорожила им как верным другом, как человеком, всегда тепло относившимся к ней. И поняв, что забеременела, искренне обрадовалась. Она хотела детей; убеждалась в этом каждый раз, когда видела мчавшегося ей на встречу любимого племянника, когда играла с ним и, оборачиваясь, заглядывала сестре в глаза. Счастливые, полные планов на будущее... Простой, исключительно женский взгляд на убийство собственного ребенка с приходом беременности сменился гневным неодобрением и искренней волной презрения, поднимавшейся в Ангелине в те моменты, когда она видела женщин, желавших сделать аборт; а более — когда они с жаром доказывали ей, что дети — это обуза, совершенно ненужный балласт в жизни, мешавший устроить личную жизнь. — Вам, доктор, скоро представится случай убедиться в этом, — саркастично отметила одна из злосчастных пациенток уже выходя из кабинета и пренебрежительно кивая на уже заметно округлившийся живот Анны, который она, стараясь избежать осложнений, уже практически не утягивала корсетом. Ее словно облили грязью. Ее и ее ребенка, ее драгоценного мальчика, который уже толкался, двигал ручками и ножками, улыбался, который уже скоро должен был появиться на свет. Ангелина дала себе слово и в тот же день заявила мужу, что на работу больше не выйдет, а когда тот, обрадованный этой новостью (ведь он давно предлагал молодой супруге бросить тяжелую работу) спросил у нее, что же послужило такой резкой перемене в ее взглядах, вздрогнула и сказала, что теперь работать ей действительно стало трудно... Подавая руку мужу для того, чтобы он помог ей сесть в экипаж, Анна уже представляла, как будет выбирать одежду для будущего малыша — именно в магазин для новорожденных они направлялись в тот день — с ее лица не сходила улыбка, а мысли летали где-то в облаках, далеко от пыльных улиц Лондона. Она искренне радовалась тому, что муж едет с ней, что, несмотря на уже немолодой возраст и типичное восприятие беременности жены большинством мужчин как нечто исключительно скучное и уж никак не трогательное, он старался поддерживать супругу во всем, и даже если входил в число того самого «большинства», то ему хватало ума не показывать это Ангелине. Перед ее глазами проносились череды домов, серых, безликих, но в то же время особенных, непохожих друг на друга, какие бывают только в Лондоне; брусчатка — на каждой улице тоже своя, не схожая ни с какой другой. Мелькали люди, у каждого из которых были свои проблемы, свои заботы. Которые не знали ни о самой Ангелине, ни о ее муже, ни о том, что в экипаже на самом деле ехали не два человека, а три... В один момент все кончилось. Лошади где-то впереди отчаянно заржали, карета резко остановилась и покачнулась. Анну, которая совершенно этого не ожидала, бросило вперед. Она чувствовала, как сначала ударилась животом, а потом головой. Слышала, как муж кинулся к ней, но падающий экипаж опрокинул его на спину. Чувствовала еще один удар головой и звон битого стекла и все еще была в сознании... Но когда почувствовала до боли знакомое ощущение на руках — горячее и липкое; когда отняла руку от живота и поднесла ее к глазам, почувствовала мерзкий металлический запах... Ее мир оборвался. Кровь снова окрасила руки. Каплями-бусинами катилась по пальцам и тяжело падала на лицо. В ушах звенело, а живот резало, словно заточенным лезвием ножа. *** Доктор Дюлес села за стол, по обыкновению пропуская половину словесного извержения женщины мимо ушей. Взяв ручку и макнув ее в чернильницу, она продолжила заполнять анкету пациентки. — Дети — это всегда куча проблем. У меня их двое и, поверьте, я знаю, о чем говорю, — лепетала барышня, возраст которой уж точно не указывал на наличие у нее двоих детей. — А у вас, доктор, дети есть? Рука Анны дрогнула, чуть не поставив на бланке жирную кляксу. — Нет, у меня детей нет, — выдавила она из себя. Не первый год работы врачом научил ее работать с пациентами без лишних эмоций и разговаривать так же. — О, я бы все отдала, лишь бы отдохнуть от своих спиногрызов. — Женщина крутилась у зеркала, поправляя выбившиеся из прически пряди. — Ваш домашний адрес, пожалуйста. — Адрес? — недавняя пациентка скосила явно недовольный взгляд на Анну, от чего той пришлось изобразить на лице вежливую улыбку. — Мы всегда записываем адреса наших пациентов, а вы у нас первый раз. — Да пожалуйста, — хмыкнула женщина, диктуя адрес. Ангелина, кивая, записала его в несуществующую графу, хотя необходимости в этом не было — у нее всегда была хорошая память. — Были бы деньги, глядишь, была бы тут уже трижды... — пробормотала себе под нос женщина, выходя из кабинета. Анну при этих словах передернуло. *** Дождь заливал улицы ночного Лондона. По-над домом, слегка пошатываясь и бормоча что-то бессвязное себе под нос, шагала молодая женщина, одетая явно не по погоде. Завернув за угол она, очевидно, добралась до своего местожительства и с очевидным усердием принялась вставлять ключ в замочную скважину. После очередной неудачной попытки ключ вывалился у нее из рук и, звякнув, шлепнулся на землю. — Твою мать, — смачно выругалась женщина, не брезгуя обшарпанными стенами и облокачиваясь на дом. Трясущимися руками она достала сигарету и только вытащив спичку, попытавшись зажечь ее, поняла, что та сырая. Еще раз ругнувшись, сильно раздосадованная, она размашистым движением выкинула ее. — Вам помочь? — невесть откуда взявшийся высокий молодой мужчина протянул барышне коробку спичек. — Не-не откажусь, — она сунула сигарету в рот, показывая, что ждет, пока незнакомец сам подожжет ее. Глубоко затянувшись и нагло выпустив дым прямо в лицо молодому человеку, дамочка игриво притянула его к себе за галстук—бабочку. — Даже и не знаю, че-е-ем я могу отблагодарить тебя... — Ваш ключ, — холодно отозвался тот, игнорируя ее и протягивая ей пропажу. — Неосмотрительно бродить по улицам Лондона в такое мрачное время. Барышня расхохоталась грубым прокуренным смехом: — А-то что же будет? — Однажды ваши дети могут не дождаться Вас, — тихий, вкрадчивый голос за спиной. В практически полном мраке угадывалась изящная фигура женщины в шляпе. Вежливая, доброжелательно-формальная улыбка облачала в ней доктора Дюлес. — Доктор? А вы тут какого черта забыли? Решили приобщиться к древней профессии? Рекомендую, за вас дорого возьмут, — дамочка опять расхохоталась, чуть ли не сгибаясь пополам от своего остроумия. — Отнюдь, — Ангелина снова улыбнулась, а в ее улыбке проглядывалось что-то недоброе. Лицо барышни исказила гримаса пренебрежения и, наверное, страха, если бы она была чуточку трезвее, реакция у нее была бы более быстра, но и в этом случае ее вряд ли бы пощадили. Галстук-бабочка соскользнул с шеи мужчины, тут же оказываясь затянутым под подбородком у проститутки. Та задергалась, отчаянно пытаясь высвободиться от нападавшего, но Анна, подойдя к ней вплотную и закрыв жертве рот и нос, шепча ей в ухо: «отдыхай от своих спиногрызов! Отдыхай!..» - окончательно завершила дело. Жнец отпустил проститутку, и та повалилась на землю. Ангелина склонилась над телом, одним точным движением рассекла ткань и плоть; окрашивая светлое платье жертвы в алый, до рези в глазах алый цвет. Еще одно отработанное движение — в бездыханном теле что-то оборвалось. Мадам Рэд поднялась, вытирая кровь с кинжала о полы своего плаща. Брезгливо поморщившись, бросила бесформенное слизкое нечто в руки шинигами. — Мне начинает надоедать это мрачное однообразие, мадам, — с явной обидой в голосе высказывается Грелль Сатклифф, надменно поправляя красные очки на переносице. — Вы обещали мне зрелища, а это — всего лишь гнусная самодеятельность. — Терпение, Грелль, в следующий раз я предоставлю тебе главную роль. Жнец дергает бровью, оценивающе оглядывая мадам, испачканную в крови. Только ему под силу рассмотреть алые пятна свежей крови на алом плаще. — Вы очаровательны, мадам... У Ангелины снова кровь на руках. Теплая, липкая, она алыми бусинами катится по ее пальцам и падает на землю. Омерзительная и в то же время прекрасная. Рядом стоит Жнец Смерти, тоже весь в крови, хотя, вроде бы, к трупу не прикасался; такой же алый, такой же омерзительно-прекрасный. Она зашла слишком далеко. Кровь можно смыть с рук, испачканную одежду — выкинуть. А окровавленную душу не залатать и не вычистить до блеска. Ее можно только потерять, погубить. Или обменять на власть.