Частица разума

Дезмонд понимал, что умер. Он совершенно четко это осознавал. Вопрос только в том, чем он это осознавал? А правда, чем? Что от него осталось? Какая из частиц его разума застряла в анимусе и смотрела сейчас на раскатистые волны прибоя, созданные графическим интерфейсом программы? Ответа он не знал и, наверное, не хотел знать. Потому что страшно и больно. Страх и боль — вот его первые ощущения, когда он очнулся и понял, что произошло. Спокойствие и даже безразличие пришло много позже, если, конечно, столь субъективное измерение, возможно было применить к… Опять же, к чему? Чем он являлся сейчас? Как ни старался Майлс не задаваться этим вопросом, он, вопрос, настойчиво разъедал его мысли… Наверное, возможно и даже вполне вероятно, что он лишь считанная программой частица генетической памяти, внесенная в реестр под обозначением «объект 17». Странно, но он не чувствовал себя одиноко, точнее, одиночества как такового, может от того, что теперь это было ему недоступно, а может потому, что «объект 16» бродил где-то поблизости, просто не показываясь на глаза. Хотя, можно ли чувствовать себя одиноко в месте, где единовременно, пусть и незримо, обитали сотни душ, ну, или разумов? Терминология не так важна. Медленно выдохнув, Майлс вновь посмотрел на искусственные волны, уже различая их структуру, двоичный код. Дезмонд понимал, что встроился в систему и скоро, возможно, раствориться в ней вовсе. Это не больно и даже не страшно. Уже не страшно… Устало. Да, скорее устало. Дезмонд устал. Устал от анимуса еще при жизни, а теперь застрял в нем еще и после смерти. Но, быть может, когда он растворится в системе, усталость наконец отпустит его? Ответа он не знал, но ему не оставалось ничего, кроме как попробовать. Парень хотел уже шагнуть в эту волну двоичного кода, в котором слабо поблескивали искусно вплетенные в него символы, что он видел когда-то в храме предтеч, коснувшись яблока эдема. Возможно, заметь он это немного раньше, то заинтересовался бы, но явно не сейчас. Слишком сильна была усталость. Вот только сделать этот шаг ему не дали. На плечо опустилась чужая ладонь. Вздрогнув, Дезмонд обернулся, чтобы увидеть мастера-ассасина в его кипенно-белых одеждах. Майлс криво усмехнулся: что это? Очередная ошибка программы? Но уйти эта ошибка не позволяла, крепко вцепившись жесткими пальцами, держа крепко, причиняя боль. Реальную боль. Дезмонд чувствовал ее, правда. Впервые за время в анимусе. Это встряхнуло его, и он непонимающе взглянул на своего предка, будто надеялся, что мастер-ассасин ответит на все его незаданные вопросы. В руке Альтаира появилось яблоко эдема. В сознание парня закралась шальная мысль, и он коснулся артефакта вдруг дрогнувшими пальцами, чтобы через мгновение всю его сущность затопил бесконечный поток информации: мысли, желания, воспоминания. Свои и чужие. Альтаира, Эцио, Хэйтема, Коннора. Но вместе с ними пришло и понимание: он никогда не был сторонним наблюдателем, не просто мимикрировал, в погоне за идеальной синхронизацией. Он проживал эти жизни, погружаясь в них, завладевая чужими телами. Синхронизация — лишь защита от случайного вмешательства. Он мог все поменять! Мог спасти столь многих, столь близких! Но узнал об этом только сейчас. Это было горько и стыдно. А потому поднять взгляд на Альтаира было почти невыносимо, но он решился. Но в глазах мастера не было осуждения. И Дезмонд решил не задавать вопроса, как такое возможно. Вопрос сейчас бы был невообразимо лишним. К тому же яблоко уже жгло его руку, утягивая за собой куда-то, возможно, в реальность, неся то ли смерть, то ли избавление. Усталость отступала. Ее место занимала боль. Дикая, необузданная, обжигающая. И она все же сорвала с его губ крик, столь слабый, что больше был похож на стон. Хотя, может так оно и было. От нее темнело в глазах и закладывало уши. Она была абсолютной и всеобъемлющей. Казалось, ничего не могло разорвать этой пелены: ни свет, ни звук. Но освобождение ему принесло прикосновение, прорвавшееся сквозь эту стену. Живое, теплое, родное. За прикосновением, прорвался и голос. Такой же родной… — Тише, Дезмонд, тише. Все хорошо, обещаю, все будет хорошо, — сдавленно прошептал Шон, поглаживая по щеке бледного, болезненного парня, опутанного сейчас трубочками и проводами. Аппаратура противно пищала, но за последние несколько месяцев это был самый приятный звук для ушей Гастингса. Он доказывал, что Дезмонд жив, что он борется. Кинув Уильяму смс, Шон вновь коснулся пальцами чужой щеки, склонившись, коснулся губами холодного лба, утешая полубессознательного ассасина. Сознание, ясное, четкое, вернется к Дезмонду еще не скоро, как не скоро пройдут и фантомные боли от отнятой руки. А значит, у Шона есть еще немного времени, чтобы подобрать правильные слова, для того, чтобы утешить, чтобы рассказать о том, что было после событий в храме, чтобы заставить поверить: он всегда будет рядом. Вместе они справятся. И никаких «Возможно». Обязательно. И никак иначе.