Легко любоваться луной, не видя её темной стороны. Nyctalus «Альтернарративы. История пятая — «Недруг»
— Благодарю Вас за этот прекрасный ужин, миссис Хадсон. На сегодня я прошу меня больше не беспокоить. — Хорошо, мистер Холмс. Приятного вечера, — ответила женщина и удалилась вниз по лестнице. Шерлок Холмс запер дверь в свою комнату. Теперь, когда он остался один, можно было сбросить маску. Он глубоко вздохнул и выдохнул, досчитав про себя до пяти. Его бесстрастное и спокойное выражение лица пропало, сменившись волнением и тенью страха. Это продолжалось уже не первый день и не первый год. Он сумел похоронить свой секрет глубоко внутри своей души, не доверив его даже своему другу Уотсону. It’s over now, I know inside No one must ever know The sorry tale of Edward Hyde And those who died No one must ever know Но эта тайна подтачивала Холмса изнутри — так голод и болезни медленно, но верно одолевают людей в осажденном городе, даже если его стены крепче гранита. И однажды кто-то обязательно не выдержит и откроет ворота завоевателям… Но сегодня все будет кончено, решил он. Сыщик подошел к столу и окинул взглядом столь драгоценные для него в тот вечер реактивы, запаянные в капсулах. Так путник в пустыне смотрит на оазис, молясь, чтобы тот не оказался миражом и чтобы силы не оставили его в последний момент. Шерлок Холмс осторожно развернул пакетик с белёсым порошком и стал отмерять нужную дозу вещества. Но сегодня это был не кокаин, а нечто гораздо менее безобидное и гораздо более желанное. «Надо торопиться», — подумал сыщик, взглянув на последние лучи тонущего в лондонском тумане заката. Когда это началось? Какой день ему проклинать? Конечно, тот, когда он заинтересовался делом Джекилла и Хайда. Как обычно, Холмс узнал о нем из газет. Он и за год до этого слышал об убийстве сэра Денверса Кэрью, но не стал браться за него. Хотя оно и казалось интересным, у сыщика уже было несколько текущих расследований, и он решил оставить этот случай Скотланд-Ярду. Напрасно. Год спустя он прочёл новую заметку в «Таймс» — тело таинственного Эдварда Хайда было найдено в доме его собственного благодетеля доктора Генри Джекилла, пропавшего несколько дней назад. По предварительной версии следствия, между этим происшествием и смертью сэра Кэрью была связь. Вот тогда-то Шерлок Холмс и взялся за это дело с обычным для него рвением. Показания свидетелей разнились. Было ясно, что Джекилл и Хайд хорошо знали друг друга, но при каких обстоятельствах они познакомились? Их никто никогда не видел вместе. Лестрейд сообщил сыщику, что ни единого факта из прошлого Хайда узнать не удалось — словно это был человек-призрак, взявшийся из ниоткуда. — Доктор Джекилл, конечно, не мог не быть осведомлен о наклонностях своего загадочного протеже, — рассудил Холмс, исходя из показаний мистера Энсфилда, ставшего свидетелем одного из бесчинств Хайда, и Пула, дворецкого доктора Джекилла. — Возможно, он зачем-то прятал от кого-то Хайда, боясь, что наказание, каким бы оно ни было, постигнет и его самого… Но вот зачем Хайду одежда доктора Джекилла? Слабая попытка выдать себя за своего патрона и в суматохе сбежать из дома? — продолжал рассуждать сыщик. Версий, довольно нехитрых, было две: или Хайд сначала убил Джекилла, избавился от его тела, а затем покончил с собой; или Джекилл отравил Хайда и скрылся. Но и там, и там оставались белые пятна: зачем Хайду или Джекиллу были упаковки всех этих химических веществ, отнюдь не принадлежавших к сильным ядам — Шерлок Холмс был хорошо знаком с их составом — и фокусы с переодеванием? Кроме того, в комнате доктора последние несколько дней, судя по уликам, находился только Хайд. Третьего лица замешано быть не могло. И Холмс уже начал склоняться к первой версии — оставалось только найти тело несчастного доктора Джекилла, если эта гипотеза найдет подтверждение. — Пустое. Мы уже закрыли это дело, — отмахнулся Лестрейд. — Наследников у Джекилла нет, один его друг умер, другой, адвокат, некто Аттерсон, вообще, как мне кажется, почти сошел с ума… — Мистер Аттерсон — единственное не опрошенное мной лицо, и я полагаю, он прольет свет на эту историю. — Сомневаюсь, мистер Холмс… Но сыщик надеялся, что от Аттерсона он добьется большего, чем от Пула. Тот явно что-то скрывал, хотя доказательств, ставящих его под подозрение, не нашлось. Аттерсона Холмс нашел в его собственной квартире в другой части города. Со времени смерти Хайда и пропажи Джекилла адвокат порядком сдал и потерял большую часть своих клиентов. На вопрос сыщика о Хайде Аттерсон долго не хотел отвечать, уверяя, что в его слова все равно никто не поверит. Но когда Холмс сказал, что подозрение в убийстве и похищении может пасть на Пула и самого Аттерсона — об официальном закрытии дела и отсутствия улик против первого он умолчал, — бывший друг доктора Джекилла хрипло и нехотя произнёс: — Он и Хайд… Они — одно и то же. — Вы говорите о двойной жизни? Или об искусной маскировке? — продолжал задавать вопросы сыщик. — Это его проклятое зелье! Он писал о нём! Но я сжег эту записку, чтобы никто о нём не узнал! — вскричал Аттерсон и, выбежав из гостиной, заперся в своей комнате. Он явно был не в себе. С некоторой досадой признав правоту Лестрейда о бесплодности дальнейших попыток разговорить бедолагу-адвоката, Шерлок Холмс отправился назад, к дому доктора Джекилла. Это расследование раздражало Холмса своей неразрешимостью, как жжение от пчелиного укуса, и в то же время словно поддразнивало количеством возникших вопросов. Именно такие дела оживляли его, как глоток свежего воздуха после пыли душного помещения. В доме Джекилла Холмс застал Пула, готового выбросить несколько баночек с порошками, некогда принадлежавших его хозяину, в камин. Сыщик молниеносно оттолкнул дворецкого и вырвал у него из рук «ценнейшую улику», думая о том, как люди слепо любят избавляться от всего, что может открыть правду. — Инспектор Лестрейд сказал, что дело закрыто, — мрачно произнес Пул. — Я знаю… То есть, я уверен, что эта штука погубила хозяина. Она может убить и других. — Именно эту возможную смертоносность данного вещества я и собирался установить, чему вы, мистер Пул, едва не помешали! — сухо ответил ему Шерлок Холмс. Пул с ним больше не заговаривал. Вскоре Холмс обнаружил потайной сейф доктора, и, сумев открыть его, действительно отыскал внутри бумаги с рецептом некоего «разделителя личностей». Прочитав рукопись, сыщик просто не мог поверить в написанное. Но, если отбросить невозможное, последнее, сколь невероятным оно бы ни было, и будет правдой. They’d only see the tragedy, They’d not see my intent. The shadow of Hyde’s evil Would forever kill the good That I had meant. Шерлок Холмс воссоздал это странное вещество, изобретенное доктором Джекиллом — это стоило больших усилий, потому что в реакциях участвовали вещества, ранее считавшиеся не способными к взаимодействию. Когда опыт был закончен, оставалось только проверить приписываемые этому веществу свойства. Конечно, сначала Холмс не собирался пробовать на вкус смесь нескольких химических реактивов, тем более что, по его предположениям, они действительно могли оказывать негативное воздействие на человеческую психику, хотя и не являлись особенно ядовитыми. Однако вскоре Холмс параллельно принялся расследовать весьма запутанное и сложное преступление, совершенное человеком неуравновешенным и изворотливым. Сыщик то и дело сетовал, что не мог до конца вжиться в его роль и понять его мотивы. Am I a good man? Am I a mad man? Its such a fine line between a good man and a… И тогда капля препарата Джекилла, случайно пролитая на стоявший в гостиной цветок, чьи лепестки тут же стали шипами, стала точкой бифуркации*. Озарением. Переломом. Холмс решился на рискованную проверку. Вот тогда и появился он. Его собственный Хайд… — Вспоминаете нашу первую встречу, Холмс? Сыщик вздрогнул, услышав столь ненавистный ему голос в голове. В этот вечер он решил во что бы то ни стало игнорировать его, чтобы покончить с ним навсегда. Холмс молча зажег спиртовку и стал нагревать пробирку со смесью. Пламя трепетало под стеклянным донышком, и он был втайне рад, что видел в стекле только пляшущие огоньки. — Но ведь вы прекрасно знаете, что я вас слышу, Холмс. Пусть вы мне и не отвечаете. По спине Шерлока Холмса пробежал холодок — он умел прекрасно сдерживать свои эмоции, но только не сейчас, наедине с ним. — Да вы же не сможете без меня существовать, — раздалась насмешка. — Вспомните все прошедшее… Впрочем, после стольких лет сосуществования в одном теле можно наконец перейти и на «ты». Вспомни же, Шерлок, ведь ты сам меня создал… Do you really think That I would ever let you go? Do you think I’d ever set you free? If you do I’m sad to say, It simply isn’t so. You will never get away from me! Солнце сгинуло за черными контурами домов, и в окне Холмс увидел свое отражение. Тогда он встал и задернул тяжелые непрозрачные занавески, оставив комнату в мутных тенях от пламени горелки. — Ха, так будет даже интересней вспоминать. Подходящая атмосфера, — голос радовался так, словно знал каждое действие Шерлока наперёд. — Это ведь началось еще там, в Суссексе. Дом с желтой обшарпанной террасой и забитой наглухо дверью на задний двор, Майкрофт — задира, первый всегда и во всем, куча гувернёров и уроков… Молчание в ответ. Голос это не смутило. — И только в большой и пыльной библиотеке ты находил себе утешение. Тогда ты и я еще не были разделены. Ты, проводя часы среди книжных полок, представлял себя всеми самыми лучшими героями любимых книг. «Только не отвечать», — сдерживал себя Холмс, наблюдая за плавящимися в пробирке кристаллами, втайне опасаясь, что это плавится реальность вокруг него. — Но вскоре ты понял, что выше потолка не прыгнешь. Ты сам сделал меня обратной стороной медали. Ты представлял меня чуть старше, сильнее и умнее себя, как старшего брата, только не такого, как Майкрофт. Ты равнялся на меня, своего воображаемого друга. Но и этого тебе было мало, Шерлок. В том возрасте — да и только в том ли? — ты делил все на черное и белое. И когда пропасть между нами выросла до невероятных размеров, ты решил поменять полюса местами. Шерлок Холмс стиснул зубы, осознав, как это в самом деле больно — слышать правду о самом себе от самого себя. — О да, это ведь так неприятно — осознавать, что ты сам слаб и ничтожен, когда у тебя в сознании прохаживается твое собственное улучшенное альтер эго! Знаешь, будь я на твоем месте, я бы постарался себя уничтожить. Но тогда ты лишь захотел наполнить меня пороками. Просто потому, что ты прекрасно понимал, что я еще могу тебе пригодиться. Это только началось. Но это уже становилась невыносимым. — Итак, я еще был у тебя в подчинении. Но именно это сыграло потом мне на руку. В отличие от этого несчастного глупца Джекилла, никогда ранее до изобретения своей секретной формулы не придававшего должного внимания своим темным помыслам, ты взращивал и менял меня. Да, передавать мне свои недостатки и забирать мои же качества тебе было нелегко — без подручных средств тут не обошлось, — с едким намеком произнес голос, и Шерлок Холмс невольно взглянул на блестящую в полутьме поверхность коробки, в которой хранились ампулы с кокаином. Накатила волна желания воспользоваться их содержимым и сейчас, но Холмс сдержался и стал сильнее нагревать пробирку — оставалось немного. — Тебе нужно было на кого-то свалить свои не в полной мере осуществленные стремления. Пристрастие поразмыслить о добре и зле, жизни и смерти, недюжинная любовь к актёрской игре… О, ты многого лишился, когда похоронил все это в себе! Но кто бы это оценил? А от твоих колб и дедукции есть хоть какая-то польза… Содержимое пробирки закипело, и Холмс снял её с огня, наспех зажег свечу от спиртовки и затушил последнюю, погрузив комнату в еще больший мрак. — И именно тогда, еще до встречи с твоим дорогим Босуэллом, ты стал увлекаться частным сыском. Ради денег? Нет. Ради восстановления того, что в обществе именуется справедливостью? Возможно, но это лишь побочная мотивация. Главное — это азарт. Может, не в силах признаться самому себе, ты с каждым новым делом желал разгадывать все более хитроумные планы нарушителей закона. Но, если хочешь обмануть хитрого, надо быть еще хитрее… Мутные, багровые пары от нагретого реактива пахли приторно сладко. Шерлок Холмс закрепил пробирку на штативе, и вдруг поймал себя на том, что прислушивается к голосу в его голове. — Говорят, жизнь — игра. А лучшая игра всех времен — шахматы. Ты просчитывал шаги воров, убийц и шантажистов на много ходов вперед. Но ведь тебе этого было мало. Тебя злило, если преступник начинал паниковать, совершать ошибки, превращая собственную поимку в дело двух минут, достойное Лестрейда и его братии. А в твоей голове к тому моменту уже складывался наилучший вариант развития, в который должен был оказаться втянут преступник. Голос на секунду затих, и в нём появилась усмешка: — А на конец этой истории ты оставлял сцену неизбежной поимки злоумышленника и собственный триумф. Впору бы тебе стать писателем, а не твоему другу. «Это надо прекратить как можно скорее», — подумал Холмс. И тут же невольно вспомнил, как зачастую, преследуя серийного убийцу, он представлял, как будет совершаться следующее убийство. — О, разумеется, — вторил его мыслям голос, — ты не только представлял, ты и предвкушал эти убийства. Признайся, когда убийцу ловили, ты втайне жалел, что он не совершил еще одного нападения, и что тебе пришлось разгадывать на одну загадку меньше. Впрочем, зачем тебе в этом признаваться, если я все уже сказал… Холмс приоткрыл окно, чтобы выпустить из комнаты пары от реактива, и невольно вдохнул опьяняющий воздух. Приободренный этим, он стал разворачивать завернутый в плотную бумагу пакет. — А ведь это ты внутренне был готов приравнять преступление и искусство. Ведь это очень нелегко — проворачивать миллионные сделки или расправляться с десятками людей под носом у закона. Куда до этого мелким пакостям, вроде кражи кошелька или полупьяной потасовке с поножовщиной в подворотне Ист-Энда? Ты ведь так желал облагородить преступный мир, научить воров, убийц и прочих, как себя вести… — Замолчи! — впервые за вечер вслух произнес сыщик, нарушив свое изначальное решение не отвечать. — Ты сегодня слишком многословен. Но ты просто тянешь время, потому что знаешь, что сегодня все будет кончено навсегда! Вот! — Холмс поднял вверх на ладони темную стеклянную банку с надписью «Ibogain»**. Обладателя голоса это, однако, ничуть не смутило: — Ха! Ты думаешь, что я испугался? Помнишь ли ты, что мы — одно и то же! Это всего лишь твои собственные эмоции, которые ты наивно, как всегда, пытаешься приписать мне. Но ведь ты сам знаешь, что я научился отсеивать семена от плевелов, и беру себе только нужное… — Все же у тебя нет собственного тела, как у меня, — стиснув зубы, ответил Шерлок Холмс. All that you are Is a face in the mirror! I close my eyes and you’ll disappear! — Но есть разум, и его вполне хватает, — парировал голос. Холмс не нашелся, что ответить, а лишь осторожно открыл банку и высыпал часть её на мерные весы. — О, можешь мне не отвечать, ты ведь и сам прекрасно знаешь ответы на все вопросы. Я же, пожалуй, продолжу, раз у нас выдался такой вечер воспоминаний… Итак, мы все еще были одним целым. Но ты тогда уже сам, прибегая к маскировке и подставным лицам, стал строить преступную сеть. Понятно, ты оправдывал это тем, что, выдавая себя за имеющего авторитет в криминальном мире человека, ты скорее выйдешь на настоящих преступников крупного масштаба, а уж потом — на их мелких подельников. Но со временем тебе понравилось играть с «крупной рыбой», и ты научился, оставаясь все время в тени, отводить её от цепких лап закона, вводя в новую игру в своих целях. Иногда даже на пользу политическим ходам твоего брата, впрочем, даже без его ведома… Чашечки весов часто, словно взволнованно, подрагивали, пытаясь прийти в равновесие. — А какое имя ты мне дал, сам того не осознавая? Символичное. Джеймс Мориарти. Да, тогда еще это было твое имя. Но ты противопоставил нас, и оно стало моим. Задумайся: сейчас Джеймсов пруд пруди по всей Англии, а хоть одного Шерлока днем с огнем не сыщешь. Холмсов, наоборот, не так уж и мало. А Мориарти… Можешь ли ты забыть того учёного с материка, написавшего статью о биномиальных коэффициентах? Того, кто некогда тебе и Майкрофту давал уроки столь нелюбимой тобой алгебры и тригонометрии? Впрочем, он давно уже умер. Иронично, что ты прочитал его некролог в тот самый день, когда появился я. «Лучше и не вспоминать этот проклятый день!», — тяжело дыша, лихорадочно подумал Холмс. — Тогда ты его таким не считал. Ведь тебе уже не надо было прибегать к гриму и актёрскому мастерству. Теперь я мог сам выйти из тени на сцену. Правда, внешностью я вовсе не вышел. Сыграла роль твоя подсознательная привычка делать меня своей полной противоположностью во всем. Худощавый, непропорционально высокий, сутулый — кто бы мог заподозрить связь между нами? Разве что наши глаза — они у обоих серые. Зеркала души, как выражаются поэты… I’m what you face When you face in the mirror! Long as you live, I will still be here! — То, что ты говоришь — это прошлое! — уже не сдавленным шепотом, а едва сдерживаемым криком ответил Холмс. — У тебя только оно и есть, у меня же есть настоящее. Излишняя артистичность — это ваш вечный недостаток, мой дорогой профессор, — закончил он в свою очередь с усмешкой. — Твой, а не мой! — яростно ответил голос Мориарти, потерявшего на миг свое обычное самообладание, впрочем, тут же постаравшегося это скрыть. — Разве не ты, Шерлок Холмс, разделив нас двоих, окончательно разделил и весь свой мир? Днём ты ловил преступников, а под покровом ночи я их фактически поставлял тебе. Но разве я бы стал это делать без твоего желания? Вот сейчас ты только что отмерил нужную дозу порошка на весах: задумайся, если бы на одной чашке у тебя была возможность предотвратить тысячу преступлений, не дав им начаться, а на другой — возможность с блеском довести их расследование до конца, то что бы ты выбрал? Холмс не ответил, зная, что Мориарти все равно прочитает его мысли. — Можешь не отвечать… Да, ты думал, что, пусть характеры у нас не сходны, ты сможешь меня контролировать, ведь мы имеем общее сознание. Ты жестоко ошибался. Ты, сыщик-профессионал, не обратил внимания на то, что мы имеем разные знания! Ни астрономия, ни математика никогда не были тебе близки в юности — мне же прекрасно знакомы обе эти науки… — Их некогда изучал и я. Просто они мне не пригодились, — сдавленно произнес Шерлок Холмс, пересыпая белёсый порошок в колбу. — И ты, как обычно, все, что тебе было не нужно, оставил мне. А знаешь, ведь это было унизительно — быть постоянным козлом отпущения, — в интонации Мориарти появилась злоба. — И тогда я начал действовать вне зависимости от твоих планов. Ты действовал лишь в основном в пределах Лондона — я же сумел протянуть нити своей сети далеко на материк. Ты выявлял мелких воришек через действие бóльших и наоборот — я же стал составлять из них систему, сооружение, где каждый кирпичик был на своем месте. Несомненно, ты по утрам думал: «Всё, в следующий раз внедрюсь в преступную сеть ради блага правосудия», но каждый раз, когда ты уступал место мне, я понимал, что не должен дать ни молодчикам из Скотланд-Ярда, ни тебе, ни единого шанса. Шерлок Холмс немигающим взглядом наблюдал за шипением растворяющегося в колбе порошка, испаряющего светло-голубоватый дымок. Сыщик хотел, но не мог возразить. — А знаешь, почему ты не можешь мне ответить? Потому что все мною сказанное ты прекрасно знаешь, просто пытаешься отрицать. Весьма примитивный механизм защиты, надо сказать… — По крайней мере, со временем я понял, что до сих пор занимался не первородным злом, а вторичным! — стиснув зубы, произнёс Холмс. — Человек может узнать о том, что где-то произошло ограбление, поджог, убийство, и посочувствовать жертвам. Но что для него все эти события, если его вдруг лишают работы, или умирают его родственники, или он лишается денег… Вот как люди встают на скользкий путь преступника — аккумулируя в себе зло и затем раздавая его «врагам»… — И после этой речи ты все еще думаешь, что это лишь мой недостаток — восприятие жизни как театра? — холодно ответил Мориарти. — Послушать твои речи, так можно подумать, что это я говорю, а не ты… Ах да, забыл, мы же с тобой одно и тоже, — его речь вдруг прервалась на надменный смех. Холмс вздрогнул — раньше, по крайней мере, у себя в голове, смеха профессора он не слышал. — Пусть ты в какой-то момент и перешел из стези ловца воров и убийц во «врачевателя душ», или попытался, по крайней мере, я им не стал, нет. В один прекрасный день ты решил просто перестать принимать эликсир Джекилла, чтобы избавиться от меня, и поймать всех созданных же тобой агентов. Но я уже давно выработал собственное сознание — и даже в твоем облике просыпались мои мысли. Помнишь, как тебе не понравились слова того доктора, приехавшего из Девоншира, ненароком принизившего твои умственные способности? Ведь это мне было далеко не приятно это слышать… Но мысли — это лишь полдела. Я до сих пор удивляюсь, что твой доверчивый Босуэлл думал, что твое изначальное пассивное участие в деле о собаке — лишь часть плана. Нет, просто я научился к тому моменту занимать твоё место без препарата, и ты желал скрыться самому и скрыть меня ото всех! Только последние пару-тройку недель ты провел на болоте, лишь изредка видясь с мальчишкой Картрайтом — а разве твоей могла быть идея ежедневно за ничтожную плату подвергать ребёнка опасности утонуть в болоте, или наткнуться на собаку или каторжника Селдона? До этого ты оставался в Лондоне, решив запастись заветным препаратом, но теперь уже чтобы не пробуждать, а подавлять меня — твое второе «я»! Сыщик вновь ничего не ответил. Обычные разговоры происходят гораздо медленнее, чем химические реакции в пробирках. Но слова, звучащие в его голове, гулкие и звонкие, как эхо медного колокола, были такой же реакцией, биохимической, происходившей в мгновение ока. Обычно можно вернуться к уже продуманному, прокрутить в голове одну и ту же мысль несколько раз. Но если мысли в голове текут неуправляемым, чужеродным потоком — это ужасно… Время остановилось. Комната сжалась в изолированную от всего мира клетку. Мориарти продолжал: — Ты вновь перешел к тактике, применяемой тобой ранее: отдавал приказы через письма или подставных лиц, и все благодаря переодеванию, лишь бы не дать мне ни малейшего шанса вновь ожить. Но с той поры, чем чаще ты чувствовал моё пробуждение, тем больше препарата ты должен был принять. Ты хотел, но уже был не в состоянии оборвать все концы своих прошлых действий — и потому начал выводить на чистую воду тех агентов, которых я сам некогда распределил по всему Лондону. Расследовать организованные самим собой преступления — опасно, но и выгодно, думал ты. Но меня это приводило в ярость, — Мориарти уже почти не сдерживал злобы. — Ты зарабатывал дешевую славу тем, что разрушал то, что якобы создал ты. Но эту стройную, безукоризненную систему соподчинения претворил в жизнь я! И ты, понимая, как опасна эта машина преступления, одновременно восхищаясь и боясь, начал губить её, как ржавчина, медленно разъедающая металл. Это делал ты, прекрасно понимавший, как и я, что преступление — это искусство! Если развенчать все тайные организации мира, то половина, если не больше, правящих верхушек разных стран лишится своей поддержки. Мир погрузится в хаос! И вообще, нет среди сильных мира сего деления на хороших и плохих — есть только искусные и неумелые… — Ты у нас не король, — с презрением ответил Шерлок Холмс, опустив пробирку в стакан со льдом, чтобы охладить содержимое. All that you are Is the end of a nightmare! All that you are is a dying scream! After tonight, I shall end this demon dream! — Это говорит мне человек, сам назвавший меня Наполеоном преступного мира! — почти рассмеялся Мориарти. — Нет, я король, пусть и без официального титула. И я создал свою империю. А ты посягнул на неё. Не приходило ли тебе, Шерлок Холмс, когда-нибудь в голову, что это я — созидатель, а ты — разрушитель? Это ведь так очевидно. Это древний, примитивный инстинкт разрушения всего совершенного — все равно как не умеющие толком рисовать дети берут карандаш и малюют несуразицу на листе бумаги, лишь бы не оставлять его чистым и белым. — Это новички. Профессионалы могут нарисовать гораздо лучше. Выходит, и «разрушение» — тоже искусство, — не теряя самообладания, парировал сыщик. Голос в его голове на минуту замолк. Но эта внезапная тишина оказалась такой непривычно зловещей. Мориарти так же внезапно вновь заговорил: — Что ж, может, в этом ты и прав. Чтобы что-то создать, нужно сначала что-то уничтожить, разбить на составляющие. Просто разрушать может всякий, а создавать не так-то просто. Ты только ловил злоумышленников. Я же отбирал из них лучших, встраивая в свою пирамиду преступности, хотя иногда и избавлялся от конкурентов, делая это гораздо более изящно, чем ты со своими погонями и даже привлечением этих болванов из Скотланд-Ярда. А уж про проникновение в особняк Милвертона мне и говорить нечего! Ты вел себя, как начинающий — это к слову о новичках. Хотя, что тебя винить, ведь это был тот самый редкий момент, когда ты вновь хотел пробудить меня. Кто же знал, что ввяжется Уотсон… This is not a dream, my friend, And it will never end! This one is the nightmare that goes on! Hyde is here to stay, No matter what you may pretend- And he’ll flourish long after you’re gone! Ртутный столбик в термометре медленно, слишком медленно двигался вниз к нужной отметке. — А впрочем, ему бы и трех жизней не хватило, чтобы перенести на бумагу все, что ему о тебе до сих пор не известно. В голове Холмса невольно пронеслись строчки из написанного его другом рассказа «Палец инженера». Уотсон писал, что сыщику так и не удалось узнать местонахождение злоумышленников. Ему — да, а вот Мориарти все было известно. — Конечно, известно. Но, вообще, в наибольшей правке нуждается рассказ твоего Босуэлла под названием «Последнее дело Шерлока Холмса». Прав был узник Святой Елены, сказав, что история — это басня, в которую все согласились поверить! Доверчивый доктор, конечно, поверил каждому твоему слову в этой истории обо мне, не задумавшись даже об очевидном. Ни о том, как я мог пройти в гостиную к тебе никем не замеченный, даже этой старухой Хадсон, которая всегда обращает внимание на твоих особенно подозрительных посетителей. Не подумал он и о том, что главе всего преступного мира Лондона просто опасно соваться в дом своего оппонента — легче было бы привезти последнего с завязанными глазами в определенное место на очную ставку. Что и говорить о «приключениях», якобы произошедших с тобой по дороге к дому брата. Если бы доктор Уотсон вдруг решился в тот день пройтись тем же маршрутом, он бы узнал, что нигде на крышах не производились ремонтные работы, и потому никому на голову не мог бы свалиться никакой кирпич — да может ли вообще ветер сдвинуть что-то столь тяжелое?! Кирпич никогда никому на голову просто так не сваливается… *** А если бы доктор пошел дальше, он бы увидел, что нигде не было резких поворотов, откуда может незамеченным вылететь парный фургон. И уж конечно он бы задался вопросом, почему наёмный бандит нападает средь бела дня не в темном переулке, а рядом с домом твоего брата на Пэлл-Мэлл, фактически у констеблей на виду. А ведь это ты подослал того бандита от моего имени и натравил его сам на себя — и весь этот спектакль ради одного лишь Уотсона, чтобы тот написал подходящую для тебя «правду»! Ты меня обвиняешь в излишней артистичности… Но знаешь, я тебе даже несколько завидовал, когда ты так искусно проворачивал все затеянное — даже твой брат умудрился тебе поверить и согласился побыть кэбменом на денёк. Что и говорить про отличную идею указать Уотсону на опоздавшего на поезд человека, пробивавшегося сквозь толпу… Ртутный столбик достиг заветной отметки, и Шерлок Холмс, победно вытащив пробирку из стакана, решил, что с этим пора покончить раз и навсегда. — Ты весь вечер говоришь мне то, что я и так знаю! — воскликнул сыщик, перелив содержимое пробирки в гранёный стакан. — Не надейся, что сумеешь запугать меня чем-то привычным. Пугает только неизвестность… Soon you will die, And my silence will hide you! You cannot choose but to lose control! В ответ вновь послышался надменный и коварный смех: — Ты ведь сам прекрасно понимаешь, Шерлок Холмс, что человек говорит, что его не напугаешь, если он уже напуган — это всё тот же старый как мир механизм отрицания. И пугает вовсе не неизвестность — нет в мире более страшного оружия, чем правда! Горькая, пугающая, уродливая правда… You can’t control me! I live deep inside you! Each day you’ll feel me devour your soul! -… А помнишь ли ты тот день, когда ты получил телеграмму о побеге Морана? Иронично, не правда ли: он хотел мстить тебе за меня — одному и тому же человеку. И ты предпочел скрываться от него, продумывая сценарий этого спектакля в швейцарской деревне, вместо того, чтобы открыть истинную природу вещей Уотсону. Холмс чувствовал, как внутри него стала кипеть злоба, смешанная с отчаянием. Но он медлил, решив, что стоит дать голосу в его голове выговориться, истратить все свои ресурсы, и уж тогда он сам сделает свой ход. — Но тебе удалось узнать, что Моран следует за тобой по пятам — однажды он себя выдал, неудачно сбросив камень на горную тропинку, где ты шел. Загнанный в угол обстоятельствами, ты от моего имени тайно отправил Морану телеграмму с указаниями. О, я до сих пор помню этот очередной твой план: он должен был напасть на тебя в Розенлау, якобы ничего не подозревающего, а ты, подготовившись и оказавшись в назначенный час в нужном месте, таким образом получил бы право отправить Морана за решетку. Я до сих пор поражаюсь его наивности: ничего не заподозрить в приказе напасть на человека в четверти мили от полицейского участка! Впрочем, мои указания он всегда выполнял беспрекословно… Но, к счастью, судьба распорядилась иначе, не дав совершиться подобной нелепости. Ты уже был на полпути к Розенлау, один-одинёшенек, ведь доктор покорно купился на это письмо от «больной англичанки», написанное тобой же утром того дня, левой рукой. Ведь ты надеялся, что управишься с Мораном в Розенлау, и возвратишься к Уотсону. Но кто виноват, что мальчишка, принесший тебе письмо, окажется нечист на руку и попытается стянуть у тебя кошелек? Пешка, случайно попавшая на чужую шахматную доску. Но в тот день я наконец-то вновь стал брать контроль над твоим разумом, хотя ты и пытался меня сдерживать. Но все было тщетно, и ты послушался меня, и не стал ловить его за руку, чтобы сделать выговор или отвести к Штайлеру, а с яростью толкнул к краю пропасти… Знали бы об этом в Скотланд-Ярде: Шерлок Холмс — детоубийца! — Хватит! — потерял наконец самообладание сыщик. — Это всего лишь воспоминания, прошлое! И я избавлюсь от них вместе с тобой навсегда! I don’t need you to survive, Like you need me! I’ll become whole As you dance with death! And I’ll rejoice As you breathe your final breath! Одним залпом он осушил стакан. Горьковатая, холодная жидкость разлилась странным ощущением по всему телу. Он знал, что это лишь побочный эффект, кризис… Это надо просто пережить… — Зря ты это сделал, — произнес Мориарти, чей голос теперь стал похож на отдаленное эхо. — Я надеялся, что ты дослушаешь эту историю. Впрочем, ты и так помнишь, как я вновь стал самим собой и вместе с Мораном три года продолжал скрываться, сказав ему, что я победил тебя раньше, чем изначально планировал. И теперь ты мне мешал, а не я тебе. Лишь волею случая, когда я оказался в Лондоне и пробрался в твой дом, я случайно разбил одну из колб с эликсиром Джекилла и вдохнул пары её содержимого. Тогда ты вернулся сюда, на Бейкер-стрит. Да, ты вновь спрятал меня на время — но, как видишь, это не панацея… I’ll live inside you forever! No! With Satan himself by my side! No! And I know that now and forever, They’ll never be able to separate Jekyll from Hyde! Комната поплыла перед глазами, дыхание перехватило. Стены провалились куда-то в темноту, оставив только часть комнаты, освещенную тусклым газовым рожком. — Препарат Джекилла давал силу как тебе, так и мне, — тяжело дыша, проговорил Холмс. Пошатываясь, он подошел к секретеру, рядом с которым стояло большое зеркало. Нужно было взглянуть в глаза своему страху. — Но теперь я смогу разделить нас. Я рассчитал, что после общего упадка сил придет прилив активности к нам обоим по отдельности. Но тебя это убьёт. Ты не имеешь собственного тела! — победоносно произнес Шерлок Холмс. Can’t you see It’s over now? It’s time to die! Но в серых глазах сутулой фигуры, смотревшей на него из зеркала, не промелькнуло ни капли страха. — Тут ты ошибаешься, Шерлок Холмс. No not I! Only you! If I die You’ll die, too! You’ll die in me I’ll be you! Сыщик невольно отшатнулся, вздрогнув от уверенности этих слов. Но его отражение не повторило этого движения. Мориарти взмахнул руками, сжав ладони в кулаки, и… Раздался треск стекла. Холмс отпрянул от вихря разлетевшихся осколков. Мориарти шагнул из рамы зеркала в комнату. Призрак обрел плоть. Шерлок Холмс с ужасом осознал, что это — не галлюцинация и не игра воображения. Тень, примятые ворсинки на ковре, даже еле уловимый звук дыхания — все говорило о том, что перед ним стоял живой человек. — Как… — прошептал сыщик. — Ты ведь сам решил сделать нас обоих сильней по отдельности друг от друга. Этим ты и освободил меня. — Но ты не можешь существовать отдельно от меня! Я же хотел уничтожить тебя! — Уничтожить? Да ну? Тебя просто пугает моя власть над тобой, признайся! Хотя разве ты признаешь свой проигрыш… — Нет, — почувствовал прилив сил от принятого вещества, сказал Шерлок Холмс. — Если мы теперь не одно целое, то ты больше не можешь меня контролировать! Я смогу победить тебя по-настоящему! Мориарти рассмеялся ледяным смехом. — Победить? Да ты же будешь втайне жалеть, что лишился меня. Вспомни главное свойство препарата Джекилла — он отделяет возвышенного человека от низменного. Ты же понимаешь, что я — создание более совершенное, чем ты. Ты достиг столького своим холодным, расчетливым разумом, но тебе мешает одна сентиментальная черта под названием сочувствие. В скольких людях с детства воспитывают этот недостаток… Холмс, выжидая момент для нападения, отошел к стене, и вдруг не ощутил её за собой — все провалилось во тьму, осталась лишь усыпанная осколками часть комнаты. — … Но, к счастью, я этого лишен. У меня не было детства, отца, матери — ты сам меня создал, возжелав Разума. Ты бы мог сам достичь моих высот, но разве ты справишься один? Теперь, когда мы не одно и то же, просто встань на мою сторону, Шерлок Холмс… Damn you Hyde! Set me free! Can’t you see, You are me? No! Deep inside- I am you! You are Hyde! No — never! Yes forever! Сыщик с ужасом представил, что будет, если обретший физическую оболочку злодей вновь водворится в своей ещё не до конца уничтоженной сети — его теперь будет некому удерживать. И даже он сам, Шерлок Холмс, вряд ли сможет одолеть Мориарти. Профессор знает о нём все, у него множество союзников. А он, Холмс? Кому он сможет признаться в своем прошлом? Нет, надо покончить с этим раз и навсегда, невзирая на цену. — Мы это уже проходили! Я не такой дурак, чтобы не догадаться, что ты избавишься от меня в любой подходящий момент! — воскликнул Холмс и бросился на Мориарти, вполне осязаемого, но имевшего неестественно холодные руки. Он увернулся от удара, но и сам Холмс избежал атаки и, схватив Мориарти, толкнул его к столу с реактивами. Раздался треск колб и шипение пролившихся жидкостей. Злодей не сопротивлялся, словно вовсе не ощущал боли, а только злобно ухмылялся. Встав, он набросился на Холмса, пытаясь оттеснить того куда-то в глубину окружавшей темноты. — Если ты меня убьешь, то как ты объяснишь труп человека и разгром в собственной комнате? — спросил он насмешливо. — Даже глупец Лестрейд поймет, что это — преднамеренное убийство… — Они не поверят, если я расскажу им всю правду, я знаю это! — Холмс перешел на крик, чувствуя, как капли эликсира гонят кровь по его телу всё быстрее. — Но только творец вправе уничтожить созданное! И если я не смог избавиться от тебя ни на водопаде, ни этим веществом, то я сделаю это проще! В тот момент Мориарти прижал его к пустой раме зеркала. Холмс вырвал свою руку из сжимавшей её, словно клещами, ладони злодея. Две пары серых глаз встретились, и Шерлок Холмс увидел в коварно блестевших зрачках профессора своё собственное отчаянное, но горевшее решимостью выражение лица. Он готов был завершить начатое. God damn you, Hyde! Take all your evil deeds, And rot in hell! I’ll see you there, Jekyll! Мориарти больше не мог читать его мысли, значит, не и мог и предугадать действий. Поранив себе руку, Холмс схватил осколок зеркала и, ожидая страха в глазах своего врага, но так и не дождавшись, молниеносно вонзил стекло прямо в его шею. Дом 221-б по Бейкер-стрит огласил сдавленный крик.***
Второй, менее слышный, но более резкий вопль ужаса издала миссис Хадсон, почти осев на пол, когда приехавшие из Скотланд-Ярда констебли взломали дверь в комнату Шерлока Холмса. Их взору предстало ужасное зрелище. Среди многочисленных осколков зеркала и химических колб лежало тело сыщика. Из глубокой раны на шее еще сочилась кровь, залившая почти полкомнаты за минувшую ночь. Окровавленной правой рукой Холмс всё ещё сжимал осколок зеркала. Но страшнее и неестественнее всего было лицо сыщика — на его правой половине застыло выражение предсмертного ужаса и боли, а на левой — дьявольская, нечеловеческая ухмылка.