Ван-ван

Проснулся он от того, что совсем рядом тихий голос рассеянно мурлыкал нежную песенку без слов. Мако сначала решил, что это поет Болин — в дополнение к прочим своим недостаткам, Болин иногда еще и пел во сне — однако, прислушавшись, он понял, что голос, звучавший сейчас, совершено не походил на голос брата. Во-первых, тембр был совсем иной, да и высота существенно отличалась, интонации тоже казались чужими, но, что важнее всего, голос явно принадлежал женщине. Да, Мако был хорошим детективом. Разомкнув веки, он искоса глянул на чудесную певунью и тут же весь обмяк. Ну надо же, а с закрытыми глазами все выглядит по-другому. Теперь-то он мог видеть и изувеченные плечи Минг-Хуа, и ее изможденное лицо — болезненно серое, будто присыпанное сизым пеплом, — и маленькие ноги в старых запыленных мягких чувяках. Уловив на себе испытующий взгляд, Минг-Хуа обернулась и скорчила гримасу. — Доброе утро, малыш-ш-ш... — прошипела она своим свистящим шепотом, похожим на еле слышное шуршание воды. Притворяться спящим и дальше было глупо, поэтому Мако поднялся, сел на кровати, хмыкнул, оправил воротник и холодно, с достоинством ответил: — Я тебе не малыш. — Правда? — широко улыбнулась Минг-Хуа. — А спиш-шь совсем как младенец. И твой братиш-шка тоже... — она движением узкого заостренного подбородка указала в сторону Болина, который, скрутившись калачиком на своей кровати, мирно посапывал, подложив ладонь под щеку. Поразительно. Как будто не в плену у международных террористов! — Он — может быть, — с самым серьезным видом согласился Мако, будто бы стремясь своим благоразумием компенсировать недостаток трезвомыслия в роду. — Я — нет. — Ну надо же, какой грозный! — веселилась Минг-Хуа. — И сколько тебе лет, малыш-ш? Ш-шестнадцать? С-семнадцать? — Двадцать... пять! — выпалил Мако и густо покраснел. Минг-Хуа запрокинула голову и визгливо захохотала. Будто в ответ на ее хохот дверь со скрипом отворилась и в комнату вошел Газан. Этот плечистый усатый детина гораздо больше, чем другие, настораживал Мако: физиономия у Газана была совершенно бандитская, как у заправского головореза из неблагополучного района Республиканского Города, но живые черные глаза из-под косматых бровей глядели весело и дружелюбно. Попробуй пойми, чаем он тебя угостить решил или собирается прирезать. — А-а, проснулись, — лениво протянул он. Как и все выносливые, физически крепкие люди, привыкшие чувствовать себя в безопасности из-за собственной непреходящей силы, Газан говорил медленно, важно, со спокойным несуетливым достоинством, хотя по сути ничего особенного не произносил. — Есть пора, — со значением прибавил он; подошел к все еще спящему Болину, легонько потряс его за плечо. — Эй, парень, ты есть-то будешь? «Легкое» потряхивание Газана, кажется, произвело на Болина неизгладимое впечатление: он взвыл, подпрыгнул, забился в угол, закряхтел, заохал и в ужасе воззрился на верзилу. Вообще-то, Болин еще с раннего детства отличался экзальтированностью и склонностью к некоторым, мягко говоря, преувеличениям, однако Мако все никак не мог отучить себя реагировать на вот такие дикие выходки. Даже сейчас, когда ничего нельзя было сделать, желание защищать брата оказалось сильнее здравого смысла. — Оставь его! — возопил Мако и кинулся на Газана, хотя своротить этакую глыбу с места мог разве что танковый дивизион. Глыба, до того времени с величайшим изумлением разглядывавшая свои ладони, тут же подняла руки вверх. — Эй, парень, ну... спокойно, спокойно... — примирительно забормотал международный террорист; а Минг-Хуа, все это время с широкой улыбкой наблюдавшая за происходящим, вдруг оскалилась еще сильнее и пронзительно, визгливо захохотала. — С-с-сумасшедш-ший мальчиш-шка! — воскликнула она. Казалось, она сознательно выбирает те слова, в которых больше шипящих и свистящих звуков и при произнесении которых ее сдавленный низкий голос приобретает особенное звучание. Бесшумной легкой походкой приблизившись к Газану, она привстала на цыпочки, близко прижалась к нему и что-то быстро зашептала ему в самое ухо. По мере того, как ее шепот нарастал, Газан все шире ухмылялся, с интересом поглядывая на Мако, и в глазах его загорался насмешливый огонек. — Ван-ван, — в конце сказал что-то непонятное верзила, и Минг-Хуа зашлась в свистящем сиплом хохоте. Так и сменились надсмотрщики. Про «надсмотрщиков», кстати, следовало сказать особо. Вот уже двое суток прошло с тех пор, как «Красный Лотос» обосновался в номерах какой-то захолустной гостиницы на окраине глухого, забытого небом городка. Администрация в этом клоповнике была под стать Газану, как будто прямо из его банды: все как на подбор суровые, подозрительные, у хозяина — и вовсе шрам от ножа через полскулы... Словом, рассадник преступности. Зато вопросов здесь никто не задавал, и на колоритных постояльцев не обратили внимания. Кажется, всем было решительно все равно, живет ли тут девица без рук или, напротив, девица с лишним глазом, криминальный авторитет или два невинных пленника. Ужасное положение для Мако и Болина, но сущая благодать для «Красного Лотоса» — и именно поэтому два дня штаб международной террористической организации стоял в безвестной гостинице на краю земли. — Что мы тут делаем? — недовольно бросил Мако, окидывая взглядом клоповник. Газан уселся на шаткую необструганную лавку, взял в руку плошку со зловонной жижей, по какой-то нелепой ошибке именуемой едой, и принялся с наслаждением уминать пахучую мерзостную дрянь. — Захир думает, — тщательно прожевав, объяснил с уважением Газан. — А что, на ходу Захир думать не умеет? — съязвил Мако. Верзила глянул на него из-под сведенных бровей. — А что, тебе так надо в Ба Синг Се? — парировал он — кажется, без злобы и желчного ерничанья. В Ба Синг Се Мако было не надо, и он даже не знал, почему. Чтобы избавиться от раздражения, он решил перевести тему: — Что такое «Ван-ван»? Однако на сей раз Газан не оправдал своей репутации миролюбивого террориста. Хлопнув себя ладонью по колену, он громко, зычно загоготал, так что борода у него задергалась и встопорщились картинные усы, а затем почему-то ткнул ложкой в сторону Мако и весело подмигнул. Больше ничего от него добиться не удалось. День прошел скучно, как и два предыдущих дня. Чтоб не мучиться бездельем так сильно, Мако пораньше уснул, но ни о какой физической усталости и речи идти не могло, так что поспал он совсем мало и пробудился, должно быть, около полуночи. С ним рядом снова сидела Минг-Хуа. Было совсем темно, лишь призрачный серебристый свет луны пробивался из-за облаков. В этом бледном сиянии шелковые волосы Минг-Хуа переливались каким-то удивительным, поистине колдовским блеском. Она сидела у окна, и ее странный силуэт смутно проступал на фоне оконного проема, как нечеткий рисунок на скверной рисовой бумаге. Прозрачные водяные щупальца ее плыли по воздуху, словно бесплотный светящийся дым. Минг-Хуа, кажется, расчесывала волосы — во всяком случае, так это должно было бы называться: она бережно подцепляла одну за другой темные шелковистые пряди и ловко проводила по ним частым водным гребнем, а затем отпускала, и локоны падали, рассыпались, струились по спине, по странным обрубкам предплечий, которые сейчас отчего-то не казались уродливыми. Влажные локоны сплетались с водными струями — темные с серебристыми — и сливались воедино, как ночная тьма и лунный свет. — Ты снова не спишь, — чуть слышно прошелестела Минг-Хуа. Мако сглотнул, отгоняя странный морок наваждения. — Ты тоже не спишь, — тихо ответил он. Она обернулась к нему, сияя темными глазами, склонила голову, и локоны растеклись по плечам. — Это мое время, — в полутьме было видно, как на мгновение сверкнула и тут же погасла ее белозубая улыбка. — Ночью я намного сильнее. Луна дает силу магам воды... Ну, а ты почему бодрствуешь, мой солнечный мальчик? Мако собрался заявить, что требует отныне больше не называть его мальчиком, но вместо этого лишь бестолково забормотал какую-то чушь о том, что он не устал. — Ты не устал... — тихо повторила Минг-Хуа. Мгновение — и она исчезла из оконного проема, только колыхнулась дряхлая занавесь на карнизе. Мако ощутил рядом с собой еле различимое движение воздуха, почувствовал нежное обволакивающее тепло, расслышал, как шелестят шелковые волосы и тихо-тихо струится по щупальцам вода. — Не устал... — прошуршал приглушенный шепот у самого уха. — Бедный маленький мальчик... Хочешь, я спою тебе колыбельную?.. — в ее глазах отражались две маленькие луны, белоснежные зубы ее влажно блестели; Мако глядел, будто зачарованный, не в силах выдохнуть, не в силах произнести ни слова, ни звука — глядел и не понимал, что же это с ним творится. — Баю-баюшки-баю... — тихонько пропела Минг-Хуа. Мако разомкнул губы, чтоб ответить, но тело вдруг окутала теплая пленительная дремота, и разум покорно погрузился в долгий, спокойный сон без снов. На следующее утро надсмотрщики не явились. — Они нас бросили, оставили нас тут! — причитал Болин. — О, мы умрем от жажды! — повторял он до тех пор, пока угрюмый слуга не принес кувшин с водой. — Мы умрем от голода! — настаивал брат, пока не получил горячую похлебку. — Мы умрем от старости! — не отступал он, но возразить на это было уже нечем. Мако мучился неизвестностью. Он не понимал, что происходит и — это было куда важнее — что происходит с ним. Почему его так беспокоит отсутствие привычных надзирателей? Почему он подхватывается и с жадностью смотрит на дверь каждый раз, когда входит слуга? Почему он даже не пытается бежать, ведь путь совершенно свободен: достаточно ночью выбраться на улицу через окно и бежать, бежать отсюда, подальше от этой грязной полуразваленной гостиницы, от этого чахлого города, от... — Мы погибли, погибли! — мечась по комнате, стенал Болин. — О, сделай что-нибудь! Я слишком молод, умен и красив, чтобы умереть! Когда безмолвный слуга явился в следующий раз, Мако решился. — Позови кого-нибудь, — приказал он. — Скажи, у нас важное известие. Мы... мы хотим вступить в «Красный Лотос»! В ответ на этот дерзкий зов явилась Пи’Ли. Она остановилась в двери, с высоты своего впечатляющего роста окинула братьев грозным взглядом и торжественно вопросила: — Вы готовы служить «Красному Лотосу»? Мако нервно заерзал на месте. — Ты, — Пи’Ли указала на застывшего Болина,— пойдешь со мной. А ты, — она вперила свой леденящий душу взор в лицо Мако, — останешься здесь. Жди. И даже не вздумай сопротивляться... — ее огромные желто-коричневые глаза прищурились на мгновение, как будто разглядывая что-то, видное лишь ей, потом ресницы ее дрогнули, черты лица вновь окаменели, и непреклонным суровым тоном Пи’Ли отчетливо произнесла: — Ван-ван. Оставшись один, Мако кругами заходил по комнате. Что же все это значит? Почему члены «Красного Лотоса» один за другим произносят это странное слово? Что это? Пароль? Или тайный шифр? Какое-то секретное сообщение, передаваемое друг другу?.. Хотя это уж слишком: для сообщения чересчур просто. А что если... О нет! Если его и впрямь только что приняли в «Красный Лотос»? Ведь раньше-то они несли эту тарабарщину лишь когда обращались друг к другу! Кошмар! Просто ужас! Но времени на то, чтобы сокрушаться, осталось совсем немного, потому что в опустевшую комнату вошла — просочилась, словно вода сквозь щели — Минг-Хуа. Она остановилась в своем любимом уголке у окна, оперлась спиной о стену, склонила набок голову и — Мако был уверен, что будь у нее руки, она бы непременно скрестила их на груди. Несколько минут прошло в полнейшей тишине. Минг-Хуа разглядывала его с необъяснимым веселым интересом, и уголки ее крепко сжатых губ то и дело подрагивали, готовые сложиться в широкую задорную улыбку. — Когда-то давно, — серьезным голосом начала она, — мы остановились в деревне на западе Страны Огня. Там за мной увязался щенок... мы звали его Ван-ван. Такой забавный, серьезный, весь лохматый; Пи’Ли ему на шею красную ленточку повязала. Он... он... Ой, не могу! — и ее маленькое тельце согнулось пополам в пароксизме удушающего хохота. Чудовищное, поистине невероятное подозрение начало медленно закрадываться в душу Мако. Так Ван-ван — это щенок? Всего лишь бестолковый привязчивый щенок, который когда-то докучал Минг-Хуа? И все эти люди называют его... его!.. А он-то, дурак, решил, что «Ван-ван» — это таинственный клич «Красного Лотоса», их мистический призыв! — Да я вас тут всех... — медленно заговорил он, почти не размыкая онемевших губ. — Ох, нет, нет, мальчик, пожалей! — задыхалась Минг-Хуа. — Погоди, постой, не надо, я тринадцать лет так не смеялась! Ну до чего похожи... Ох, сил нет! Мако выдохнул клубы дыма через ноздри, гневно стиснул кулаки, вызывая буйный огонь; но, вдруг совсем перестав смеяться, Минг-Хуа сотворила своими гибкими водными щупальцами какой-то невиданный пасс, и ее ослепительно сверкающие ледяные когти пронеслись через всю комнату, словно дивные морозные кометы. Мако попробовал шевельнуться и не смог. Ногам и рукам было холодно, по груди крест-накрест перетянули его две ледяные ленты. — Тиш-ше, малыш-ш... — привычным свистящим шепотом зашипела Минг-Хуа. Ее лицо вдруг почему-то оказалось совсем близко, и он заметил, какие у нее огромные блестящие глаза... и брови чудо как хороши, и рисунок скул... — Тебе сказали же: не сопротивляйся... Заслужил, — и ее тонкие губы запечатлели на его губах долгий, чувственный поцелуй. В груди, скованной студеной клеткой, стало очень горячо, даже на секунду показалось, что зародившееся там пламя растопит ледяные щупальца Минг-Хуа. Перед глазами заплясали солнечные блики, в голове вдруг стало очень легко; и, не уследив за тем, как расцепились ледяные когти, Мако рухнул на пол. — Ты куда?.. — все еще не придя в себя после сладостной неги, он хлопнул ресницами и потер глаза. — Ты... уходишь? — А что ты подумал? — она обернулась в дверях; щупальца вокруг нее всколыхнулись, и Мако вспомнил, какой видел ее в ту ночь: черные локоны и серебрящиеся потоки воды, тень и свет, сплетение сияния и ночи... — Разве нас не будут больше охранять? — все еще не терял надежды Мако. Минг-Хуа пожала предплечьями: — А разве ты собрался сбежать? Когда она уже переступила порог, Мако окликнул: — Ну а ночью-то ты придешь? Она не ответила ничего и бесшумно скрылась в грязном неосвещенном коридоре. Даже дверь не закрыла! Вот тебе и международная террористка. Мако поудобнее сел на полу, потер виски, нахмурился. Не ответила ничего... Ни «да», ни «нет». Конечно, не то чтобы это слишком обнадеживало, но и возможности не исключало. Пожалуй, это походило на самообман. И все же более всего сейчас хотелось, чтобы Захир, о чем бы он ни размышлял в этом захудалом гиблом городке, думал об этом как можно дольше. Желательно — вечно.