Город будто вымирал. Латвия понимала, что ночью повседневная жизнь утихает, но ей все равно казалось, что на улицах аномально тихо. Это мешало уснуть, и она ворочалась с боку на бок, поджимая холодные ноги и путаясь в длинной сорочке.
Этим утром ей пришлось столкнуться с заметно недовольной Россией, смерившей их с Эстонией таким взглядом, что Латвия до сих пор вздрагивала, вспоминая об этом. Россия следила за ними. Если она заподозрит их с Эстонией хоть в чем-то — им несдобровать, она уничтожит их. В голове Латвия уже во всех красках представляла, как за ней приходят вооруженные люди и ведут ее полуголую и растрепанную на суд, где лысеющей генсек объявит ей войну, назвав врагом социалистического лагеря.
Перед сном Латвия выпила 50 граммов бальзама, чтобы успокоить хаотичные мысли, уходящие за грань паранойи. Она утешала себя тем, что ежедневные маленькие приемы не повредят, ведь в груди становилось теплее, да и засыпалось лучше. У нее нет дурных склонностей, ведь она взрослая и сама за себя отвечает, но все же Эстонии и Литве (особенно Литве!) об это знать не следовало.
Скрип двери заставил Латвию тонко взвизгнуть — она и сама не понимала, насколько была напряжена в последние минуты. Приготовившись к худшему, она замерла, но вместо грубой хватки ощутила краткий теплый поцелуй в лоб.
— Тише, Даина, это я, — матрас под ней прогнулся, и
он — теплый, надежный, уставший — лег рядом. Занял
ее подушку, укрылся
ее одеялом, безмолвно уткнулся в
ее волосы. Латвия ощутила, как теплеют щеки. Досадно, что кудри развились, а идеально сидящий костюм покоился в шкафу. В каком бардаке он застал ее!
— Как все прошло сегодня? — одними губами спросила она, погладив его по спутавшимся каштановым волосам.
— Мы пели. Представляешь? Тысячи людей и все поют по-литовски, — даже не видя его глаз, Латвия знала, как они загорелись от восхищения. — Мы требовали независимость и продолжим это делать, пока нас не услышат. Литва станет свободной, клянусь. Я стану независимым государством.
Латвия поджала губы.
— Даина? — Литва коснулся ее щеки. — Боишься? Ничего, вы с Эдом тоже освободитесь! Вам нужно присоединиться ко мне и вместе мы снесем с ног этот чертов колосс. Сейчас самое благоприятное время и вы упускаете драгоценные минуты. Вы слишком пассивны. — В его голосе послышалось нечто похожее на упрек.
— Тебе есть куда идти… к кому идти! — обиженно возразила Латвия. На ум сразу приходила яркая самоуверенная Польша. Она, будучи под контролем Советов, умудрялась находить пути на Запад поразительно легко, виртуозно убеждая Европу, что она-то уж точно должна вернуться в лоно капитализма и католической церкви. Уладив свои проблемы, Польша, конечно, протянет руку помощи своему бывшему любовнику.
Латвия передернула плечами, так и не решив, что именно вызывает в ней ревность: чувства к Литве или зависть к его связям.
Литва нахмурился в замешательстве.
— Ммм, может тебе обратиться к Германии? Я тоже хочу в ЕЭС. А пока ты можешь воздействовать на Гилберта — он повлияет на брата в решающий момент.
— Сомневаюсь, — слишком быстро отозвалась Латвия и отвела взгляд в сторону. Во время войны Пруссия гостил у нее. Они даже умудрились переспать несколько раз, и Латвия с замиранием сердца заглядывала ему в рот, когда он звал ее «покорной девочкой», любовалась его военной формой. Но, попав под крылышко Брагинской (под тяжелый сапог), Латвия не смела даже коситься в сторону бывшей Пруссии. Со временем грубоватый Гилберт обжился и неплохо общался с Украиной и Казахстаном, а потом и вовсе стал проявлять повышенное внимание к Белоруссии. У Латвии не было ни единого повода и словом с ним обмолвиться, а сейчас восстанавливать связи было слишком поздно. — Пока стоит Берлинская стена, он никому из нас не помощник…
Они оба умолкли. Литва будто невзначай скользнул рукой ей на плечи.
— Не отчаивайся. Копи злость — она тебе пригодится больше всего. И голос береги — будешь кричать громко вместе со мной.
— Но ты уйдешь. Я останусь одна.
— А как же Эд?
— Я не хочу… — Латвия поморщилась, не зная, как закончить фразу. Эстония, безусловно, будет рядом. Это и раздражало ее до дрожи. Он вел себя так, словно она была ему давно обещана. Возможно, подозревал, что творится между ней и Литвой, но терпеливо дожидался своего часа. Выступить напрямую против Литвы? Зачем? Проще было поймать упавшее, чем забрать что-то, принадлежащее более удачливому.
— Ладно…тебя же не вынуждают… — беспомощно отозвался Литва, а потом, попытавшись сменить тему добавил: — Пойдем завтра со мной на митинг? Развеешься.
Латвия тяжело сглотнула — ее все еще душил страх перед Россией, но она кивнула. Литва счастливо улыбнулся и легко поцеловал ее в губы, в очередной раз ставя под сомнения их взаимоотношения. Он всегда целовал ее нежно, совершенно без страсти, как старую супругу или сестру, которой он когда-то отказался ее назвать.
* * *
Толпа обратилась в мурчащего зверька, когда Латвия к ней присоединилась. Она вышагивала по мостовой, крепко держа за руку Ториса, когда их окружили молодые люди — студенты, скорее всего. Они посмеивались, глядя на них, и наперебой выкрикивали вопросы:
— Смотрите! Смотрите, какая чудная литовская девушка!
— Почему она должна бояться кого-то?
— Почему Советы диктуют ей свои условия?
— Почему она не может говорить о том, что хочет?
— Когда ей дадут право голоса?
Латвия переводила взгляд с одного лица на другое и не могла перестать улыбаться.
— Я не литовка.
— Откуда же ты, красавица? — молодые люди заметно напряглись, но продолжали шагать вприпрыжку, выражая полное владение ситуацией.
— Из Латвии, милые господа! — необычно воодушевленная Латвия сделала книксен, приподняв подолы цветастого платья.
— Сестра! — один из юношей бросился ее обнимать с широкой улыбкой на круглом мальчишеском лице. Его серые глаза сияли, все то время, что он держал Латвию за руку. — Мы знали, что такая милая девушка не может быть мерзким шпионом. Торис не привел бы с собой непроверенного человека!
Литва будто в подтверждение кивнул и сдержанно растянул губы в подобие ответной улыбки.
— Торис — наш идейный вдохновитель! Как он произносит речи… у всех мурашки по коже бегут и сердце бьется в унисон его словам. У него необычайный дар! — девушка с каштановыми волосами закружилась вокруг своей оси.
В душе Латвии не поднялась ревность, она лишь в очередной раз убедилась в том, насколько Литва хорош. Хорош неочевидно, самыми простыми человеческими качествами.
Часы, проведенные среди людей, жаждущих свободы во всех ее проявлениях, пролетели незаметно. Латвия ощутила, что и у нее выросли крылья за спиной, и она сама способна собрать своих детей и поднять их против советской оккупации. Весь день она маршировала, высоко задрав голову и повторяя лозунги на литовском языке, охотно высказывалась против царящего произвола и идеологии, чем приятно поражала Литву. Никогда ему не приходилось видеть на ее лице такого живого румянца. Скованность и дрожь сменили плавность движений и уверенные нотки в голосе. Это преобразило ее.
— Спасибо! — она, тихо смеясь, повисла у него на шее, опьяневшая от обуревавших ее днем эмоций. — Как много я потеряла, прячась за чьими-то спинами в надежде, что меня добровольно отпустят. Глупая! Глупая…
Но Литва лишь мягко ее отстранил и вскоре они говорили совершенно о другом.
* * *
Желание вырвать себе свободу литовскими методами вскоре утихло. Латвия стыдилась своего малодушия, но ничего поделать с собой не могла. Литва посещал ее все реже и только по ночам. Они общались на политические темы, иногда несмело строили планы на будущее, но, несмотря на схожесть их надежд, им не было места в жизнях друг друга. От этого было горько, но Латвия не решалась поговорить об их отношениях, только повторяла как заведенная имена Польши и Америки.
Сейчас взывать к Америке было в моде, но она почти не надеялась в одиночку привлечь его внимание.
В тот злосчастный январский день они с Эстонией долго настраивали радио на необходимую волну, чтобы услышать о советских войсках, введенных в Вильнюс. Латвия сидела ни живая, ни мертвая, уставившись в одну точку.
— Успокойся, — Эстония нервно поправил очки, улыбка вышла вымученная. — Ты нервируешь своих людей. Волнения последних дней ставят Ригу в опасное положение, и ты рискуешь…
Но Латвия, игнорируя его, как попало натянула сапоги и, не запахивая пальто, выбежала на улицу.
«К черту все! Успею, добегу… и там пусть хоть танками давит. Зато я возьму его за руку, пусть знает, что не один… Один! Совсем один против этого подыхающего зверя… Бедный Торис. Думал, что свобода — вот она! — а это лишь иллюзия. Ну, ничего, я уже иду!»
Она оскальзывалась и заваливалась на бок. Дыхание сбивалось, а ноги путались в подолах пальто, но маленькая сгорбленная фигура шла вперед тенью мимо людей-теней. И каждый неловкий шаг тормозил Латвию, пока она окончательно не замерла с искаженным от ужаса лицом.
«Сдалась, — промелькнуло на краешке сознания необычайно четко. — Не могу».
Медленно повернувшись, несчастная и растрепанная, она побрела домой, где пока не было врага, но и Литвы больше не было.
