Чудовища

Исла Юра хотел поскорее повзрослеть, чтобы никто не смел осуждать его. Когда Исла Юра был совсем маленьким, все мамины подружки, любящие нахваливать детей друг друга, отмалчивались, стоило им взглянуть на него. Это было стыдно и обидно, будто он сам был виноват в собственной уродливой внешности. Вечерами Исла Юра сидел перед зеркалом, трогал свое лицо и не мог понять, что с ним не так. Он завешивал его волосами, заматывал шарфом, но все равно был безобразен. И тогда Исла Юра, маленький отчаявшийся ребенок, который ни в чем не был виноват, плакал, пока не приходила няня и не начинала его успокаивать. Мама никогда не говорила ему доброго слова за просто так, только хвалила какие-нибудь видимые успехи, а добрая няня твердила, что Исла Юра самый красивый и самый умный мальчик на всем свете. Он ей, конечно, не верил, но очень быстро успокаивался. — Мой маленький принц, — говорила она, заплетая его жиденькие волосы в косу. Исла Юра очень хотел бы быть принцем: тогда он смог бы казнить всех, кто считает его плохим, мог бы бить всех детей, которые его обзывали. Исла Юра не чувствовал себя одиноким, но иметь друзей все равно хотел: он читал, что с друзьями бывает весело. Через несколько лет няню сменила гувернантка — высокая, иссушенная нелегкой жизнью и дурным характером, вся болезненно-желтая и предпочитавшая всем цветам только этот отвратительный желтый. Она вечно щурилась, хотя имела прекрасное зрение, и больно била палкой по рукам. Исла Юра не слышал от нее похвалы даже за хорошо проделанную работу, зато на замечания и ругань она не скупилась. Гувернантка была некрасивей всех женщин, которые когда-либо появлялись в доме, но вела себя так, будто является совершенством. Спустя пару месяцев Исла Юра начал подбрасывать ей в постель ужей и жаб, а один раз даже плюнул в компот за то, что гувернантка всыпала ему розгами за невыученную географию. У нее не хотелось учиться ничему, разве что умению держаться, но она вынуждала Ислу Юру паясничать и действовать всем на нервы. Она обозвала его девицей, когда застала перед зеркалом вечером, и за это через пару дней сидела взаперти в чулане, пока ее не высвободила повариха. Исла Юра наблюдал с лестницы за тем, как гувернантка брезгливо стряхивала пыль и паутину со своего платья, а потом громко захохотал и убежал. Через несколько дней он пришел к ней в спальню, ворвался без стука и застал ее в одном исподнем. Гувернантка держалась так, будто на ней было надето праздничное платье, и лишь приподняла брови и пожелтела еще сильнее. — Вы ничтожны! — проорал Исла Юра дрожащим от восторга голосом: он еще никогда не был так храбр. — Ничтожны, жалки и уродливы! Безобразная женщина! — Вон, — только и сказала гувернантка, но таким тоном, что весь запал Ислы Юры пропал. Он ушел, фальшиво рассмеявшись перед уходом, и громко хлопнул дверью. Гувернантка пришла к нему позже, в халате поверх исподнего, с растрепанной косой и невозмутимостью на лице. Исла Юра отложил книгу с картинками и ждал, чувствуя, как внутри распирает от торжества. Гувернантка взяла стул, поставила его едва ли не посреди комнаты, села и открыла рот только тогда, когда затянувшееся молчание стало неприличным: — Ты чудовище. Исла Юра задышал часто и испуганно, а потом расплакался и ревел даже тогда, когда гувернантка, не сказав больше ни слова, покинула комнату, тогда, когда звезды на небе начали тускнеть и гаснуть одна за другой. Он любил няню за то, что она была так добра и любила его сама. Он любил маму за то, что она его иногда хвалила. Но больше всех он любил гувернантку, холодную, скупую на чувства и ужасную внешне, за то, что она была такой, какая есть. И когда Исла Юра получил на день рождения огромное резное зеркало в желтой оберточной бумаге, он точно знал, от кого этот подарок. На следующий день из супа гувернантки вылетела живая саранча, а на руках Ислы Юры появились свежие следы от ударов палкой. Все было, как всегда, только вечерами дверь в спальню гувернантки стала хлопать все чаще, а потом в соседнем крыле надрывно и одиноко ревели до рассвета. Исла Юра хотел остаться ребенком навсегда, чтобы это никогда не кончалось.