Настоящая кахани

Кто-то мог бы обвинить родителей Ёльдагэн в том, что они плохие родители: привезли ребенка в глушь, скинули на полусумасшедшую старую бабку и укатили в город, строить карьеру. Но, скажи кто такое Ёльдагэн в глаза, мигом лишился бы своих - коготки были под стать нраву, острые и отточенные. Ёльдагэн же казалось, что родители самые лучшие, и поступить разумнее просто не могли. Стоило представить город, как Ёль пробирало ужасом, аж волосы шевелились в толстой косе. Зато здесь, в светлых сосновых лесах Уманхара было спокойно и легко. Было бы, если бы душу Ёль не омрачали два обстоятельства. Первым было то, что луну назад любимая бабушка ушла за туманный край плаща Небесной Госпожи, проще говоря, преставилась... А вторым - то, что Ёльдагэн, несмотря на свои длинные, до щиколоток, юбки и толстую сизо-бурую косу, родился мальчиком. И вся магия старой кахани Ульмёден, которой старуха все двенадцать лет обучала внука, пытаясь передать ему свои знания, вся ее сила вилась золотистой дымкой, льнула к рукам - и просачивалась сквозь пальцы. Ёльдагэн не мог ее удержать. Старый серый кушгэ, уродливый, с подрезанными крыльями, сидевший на короткой толстенькой цепи, на насесте в избушке кахани, смеялся каркающим смехом, глядя на то, как старательно юноша исполняет предписанные женщинам-кахани ритуалы, умываясь на рассвете собранной росой, тщательно подворачивая и пряча косу, когда месит тесто, раскрашивая лицо сажей и соком толченых ягод, когда готовится к ежетриадным ритуалам воспевания Небесной Госпожи. - Дур-р-рак, пар-р-рень! Кх-кх-кх... Ках-х-хани стать закх-кхотел? Дур-р-рак! - кушгэ хлопал куцыми перепонками и перебирал кривыми лапами по жерди. Ёльдагэн становилось обидно: если он не сумеет принять силу бабки, она вся достанется кушгэ, тот отрастит крылья и улетит прочь, а он останется один, ни мужчина, ни женщина, ни охотник, ни кахани. Ёльдагэн отгонял эти унылые мысли и снова листал старинную, помнившую еще прабабку прабабки книгу, написанную разными почерками на плотных пергаментных листках, переплетенных и оправленных в грубую кожу дикого, крупного сородича кушгэ - хушэнгэ. Он экспериментировал с различными зельями, которые должны были открыть его душу и дать ему принять женскую силу, не изменяя тела. Хотя он уже и на крайние меры был согласен. Время неумолимо уходило, как вода из поминальной чаши на могиле бабки. Когда испарится последняя капля, магия впитается в грубую шкуру кушгэ. Но что было странно и непонятно Ёль, так это то, почему сегодня чаша на могиле была снова полна. Дождя не было, да и не каплет над теми местами, где хоронят кахани. Это все знают - если тебя застигла непогода, достаточно попросить у духа кахани позволения и переждать ее на могильном камне жрицы Небесной Госпожи. В то, что кто-то по своей воле решится долить воды в чашу, он тоже не верил. Да и невозможно это, ведь не вода там, а сила кахани, только кажущаяся обычной водой. Ёльдагэн совершил поминальный обряд, сжег благовония в собственноручно слепленной глиняной курильнице и просто лег на согретый солнцем камень. - Бабушка, ну хоть во сне подскажи мне, дураку... Я же не зря так долго у тебя учился... - Хочешь стать кахани? Ёль испуганно пискнул и подскочил, уставившись на неслышно подкравшегося к могильнику мужчину. И только потом сообразил, дернул вниз край платка, чтоб прикрыть лицо - кахани негоже показывать свое лицо мужчинам. - Х-хочу... - А не испугаешься? Незнакомец был головы на три выше Ёльдагэн, мощный, будто не человек, а лесной дух, бэру, в людское тело облекся и пришел говорить с ним. А может и впрямь бэру? Вон, в густой каштановой гриве листики да веточки запутались, а глаза - что зелень первой летней луны! И смотрит пронзительно, будто и юбка, и платок не мешают рассматривать мальчишечье тело неправильной ученицы кахани. - Кто ты, господин? Мужчина рассмеялся, показывая желтоватые зубы с выступающими клыками: - А ты догадайся. Ёльдагэн широко распахнул глаза - неужто правильно догадался? А ему уже протягивали широкую ладонь: - Ну? И он покорно вложил в нее свою. Таким привычный и знакомый до кустика лес Ёль не видел и не знал. Его словно вели по сводчатым залам и переходам, по роскошным коврам разноцветного мха и густых трав. Заросли папоротника скрывали подножия яшмовых колонн - стволов древних, как сама земля, сосен, обхватить которые могли бы разом только пятеро мужчин. Или то не сосны были? Увидеть кроны Ёль не мог - на фоне ярко-голубого неба они казались резной тенью, а иголок и прочего мусора под ногами почему-то не было. - Будто в самом деле дворец, - пробормотал юноша, рассматривая все вокруг широко распахнутыми глазами. - Это и есть дворец, - хохотнул его провожатый. - Сердце Лесов, малыш. Ёльдагэн едва не споткнулся: это что же, они идут в святилище Небесной Госпожи? Все кахани знают, где оно, но очень мало кто бывал там. Да, практически, никто не бывал! Только в древности, как говорили записи в книге бабки, самых сильных жриц Госпожи бэру, да еще иногда вэйё, духи воздуха, приводили туда проходить трудное посвящение. Да вот беда, в последние лет сто сильных кахани не рождалось в мире. Слабых становилось все больше, а вот сильных... Ёль не знал, насколько была сильной Ульмёден, старуха никогда не показывала всей своей мощи. Вот, разве что, когда ему было всего два года, на лес и окрестные деревни обрушился ураган невиданной силы, и кахани буквально одной певучей фразой утихомирила разбуянившегося вэйё. Это было самое первое яркое воспоминание Ёльдагэн, он тогда бабку вопросами замучил, что это за дяденька такой странный, с бело-серыми волосами и в разорванных, растрепанных одеждах так сильно плакал. После того кахани и стала учить его. Должно быть, и впрямь бабка была сильна, а он - слишком уж слабый и несовершенный сосуд для ее силы. Всем известно, что магия делится на мужскую и женскую. Мужская - слабая, агрессивная, рваная, как говорила бабка. Это оттого, что мужчинам не свойственно ее накапливать и сохранять, они не сосуд, они - проводник, как тростниковая флейта - проводник воздуха для сотворения звука. Слишком долго сдерживаемая магия причиняла им такое же страдание, как слишком долго не выплеснутое семя. Женщины же - как туумо, толстостенные, огромные чаши, в которых и молоко в масло сбить можно, и мак перетереть, и тесто поставить, да и похлебку сварить в них можно - не растрескаются от жара. Сила женщин-кахани в том, что они аддмутаторы, сиречь, преобразователи-накопители. О том, как можно вывернуть мужскую магию так, чтобы она стала женской, ни одна книга не говорила. Бабка считала, что обряды кахани помогут Ёль настроиться на это изменение, а ее сила довершит изменения. Но вот, не вышло без помощи. И теперь шел Ёль по лесу-дворцу, обмирая от ужаса и восторга одновременно. Чем дальше шел, тем больше слабели коленки, хотелось упасть в моховые ковры, стать маленьким-маленьким зверьком и забиться под корни сосен-колонн. Каждый следующий шаг давался труднее предыдущего, дыхание уже с хрипами рвалось из горла, но отступить? Нет! Он не может подвести кахани Ульмёден, пусть бабушка знает, что не зря столько лет растила и учила его. И он делал следующий шаг, и еще, и еще один, будто через густые-густые и прочные тенёта лесных пауков продирался. Потом показалось, что не тенёта то, а струны, острые, будто отточенная сталь. В какой-то миг стало так больно, будто эти струны срезали с него кожу и мясо до костей, обнажая беспомощное сердце за прутьями ребер, нутро, из которого вот-вот повалятся в мох органы... Ёльдагэн всхлипнул, уже ничего не видя перед собой от набежавших на глаза слез, зажмурился и сделал еще шажок. Боль пропала, пропало и что-то еще, будто и в самом деле сняли с него лишний слой кожи, как старую, сухую чешую с кушгэ, под которой оказалась тоненькая, нежная и очень чувствительная новая. Ёль вдохнул в себя чистейший, ароматный воздух, расправляя плечи, открыл глаза и потрясенно выдохнул: перед ним расстилалось озеро. Круглое, словно поминальная чаша. И как она же, налитое чистой силой, мерцающей, как вода, подернутая рябью. Исток - та самая Чаша Небесной Госпожи. - Раздевайся, - прозвучал позади взрыкивающий голос бэру. И Ёльдагэн покорно сдернул с волос платок, потянул шнуровку сорочки, потом снял ее через голову, развязал гашник юбки, та сползла по ногам, открывая его обнаженное тело. Смущения не было, да и чувств, кроме восторга от близости Истока, не осталось никаких. Последним движение Ель распустил косу. На его плечи легли теплые шершавые ладони, на секунду прижали к шерстистой груди бэру - и резко швырнули в озеро, сразу аж на середину бездонной Чаши. Закричать Ёль не успел, камнем пошел ко дну, которого не было. Откуда-то снизу взбурлило, ударило, закружило, как в водовороте. Он пропадал, распадался на части, растворялся в силе, как растворяется капелька молока в море воды. А потом его будто заново собрали, вернув способность ощущать мир. И он почувствовал, что лежит на руках бэру, а вокруг - теплая озерная вода, от которой остается ощущение ожидания. - Не бойся, - хрипло выдохнул лесной дух, поднимая его на руки. - Обними меня. Ёльдагэн закинул руки за мощную шею, обнял ногами крепкие, словно из твердого дуба вытесанные бедра, ощущая задом что-то, похожее на толстый сук. От догадки, что это, глаза юноши распахнулись так широко, что в них отразилось и небо, и бэру. Но сказать он ничего не успел, даже подумать не успел - мужчина двинул руками, которыми поддерживал Ёль под зад, и это ткнулось гладким, влажным и, кажется, округлым концом между ягодиц Ёльдагэн. И под давлением бэру принялось втискиваться в тело будущего кахани, неумолимо и неостановимо. Ёль даже закричать не мог - горло перехватило, он только выгнулся, разевая рот. Больно, пожалуй, не было... Было странно чувствовать себя так, будто с размаху сел на макогон - толстый пест для перетирания орехов и мака. То ли ты туумо, то ли горсть мака, которую сейчас об стенки туумо размажет нежной кашицей. И когда это огромное принялось двигаться в нем, медленно и мерно, под веками зажмурившегося Ёль вспыхнули яркие звезды. И тогда он, наконец, закричал. Очнулся Ёльдагэн на закате, со стоном пошевелил затекшими плечами, с немалым трудом сел на теплом от солнца могильном камне. И тут же повалился обратно с жалобным стоном: сидеть было невозможно, зад болел так, словно в нем и впрямь макогоном пошуровали. Вспомнился странный сон, весь и сразу. Тело утверждало, что это не сон. Ёль, постанывая, кое-как приподнялся на четвереньки, посмотрел на чашу и ахнул: пустая. От горя он и о телесной немощи забыл, поднявшись на ноги. Но делать было нечего, осталось только идти в опустевший дом, ведь кушгэ уже, несомненно, порвал цепь, отрастил крылья и улетел. Ёльдагэн поплелся по тропинке к вросшему в землю по оконные венцы дому, мысленно прося прошения у бабки Ульмёден. А открыв скрипнувшую дверь и шагнув в полумрак, остановился, как вкопанный, глядя на сияющего, как перламутр, кушгэ. Цепи на нем не было, крылья были целы, но он не улетал, замерев на насесте, как статуя. - Ты? - Кх-кхто ж еще? - Но ты же говорил, что улетишь, как только силу себе вернешь! - Кх-кх! Кховор-р-рил... Только я ещ-ш-ше кх-х-хое чш-што кх-кховор-рил. - Что останешься, если я справлюсь с испытанием и Посвящением, и стану... С испытанием? Значит, та паутина и остальное... О! - Ёль на секунду замер и залился ярким румянцем. - А П-посвящение это... Ах ты, тварь чешуйчатая! Ты все знал и мне ничегошеньки не сказал! От негодования, да что там, от чистого гнева на кончиках пальцев Ёльдагэн заплясали синеватые молнии, сорвались и оплели кушгэ, явно не ожидавшего такого. Тот хрипло вскрикнул, и Ёль опомнился, вздохнул, прогоняя гнев. Негоже кахани злиться на глупое создание, пусть оно и такое сволочное. - Хор-р-рошо, - кушгэ передернулся всем телом, закатил глаза, распуская крылья в странном жесте, словно признавал свое поражение, - кх-кх... укх-кховор-р-рил. Ты - настоящая ках-хани.