***
Погода в Пулкове была отвратной — то ли чересчур крупный туман, то ли донельзя мелкий дождь и непонятный ноль на термометре. Шаламов приоткрыл дверь и, не выходя из машины, полез в карман за сигаретами. Из терминала аэропорта почти неразборчиво, скорее, угадываемо по контексту, доносились объявления о взлёте-посадке и о том, что самолёт из Москвы до сих пор задерживается. Уже минут на сорок. Закуривая, Евгений Андреевич в очередной раз пожалел, что не взял документы из Отдела — просто не думал, что они будут сегодня, да и в ближайшую пару дней нужны ему — поэтому приходилось бесполезно сидеть в машине, периодически вылезая на улицу, и ждать короткого СМС, что-то вроде: «мы на взлётной полосе». К середине сигареты телефон запищал унылой системной мелодией. Мужчина взглянул на экран — наконец-то. Уже на взлётной полосе. И куда более ёмкое: «Ты только дождись». И смайлик. Шаламов хмыкнул и вздохнул — каких-то полтора часа он дождётся. Он же протерпел две недели, разбавленные только недлинными вечерними телефонными разговорами в духе: «у меня всё в порядке» и «нет, как-то не хватает времени скучать», когда приходилось верить на слово слегка искажённому помехами и километрами голосу, не видя глаз, не чувствуя дыхания. Всего лишь полтора часа.***
Когда они проезжали по мосту, Аня приподнялась на глубоко откинутом назад сиденье и легко дотронулась до локтя Шаламова: — Остановись на набережной, пожалуйста. Генерал поймал уставший взгляд женщины, на пару секунд отрываясь от освещённой фонарями дороги, вывернул руль влево и нажал на педаль тормоза. Немчинова вышла из машины слишком быстро. Ещё до того, как он успел вытащить ключ из замка зажигания. Да, за эти две недели они успели не то чтобы отвыкнуть друг от друга, но потерять что-то такое совсем неуловимое, без которого с момента встречи в аэропорту они не смогли сказать друг другу ничего, кроме безэмоционального «ну, здравствуй» — даже телефонные разговоры не были такими сухими. Мужчина вышел из машины, поднимая воротник-стойку, чтобы прикрыть уши. От реки шёл ночной холод, который особенно ощутим ранней весной, но Аня, кажется, этого совсем не замечала. Она стояла, облокотившись на мраморный парапет, вдыхая холодный воздух. Шаламов подошёл ней, аккуратно положив руки, на её плечи: — Объясни мне, пожалуйста, Ань, что происходит? Что произошло за эти пару недель? Женщина лишь неоднозначно повела плечами, не понятно, пытаясь сбросить мужские ладони или просто безмолвно произнести «не знаю», и так же молча продолжила изучать противоположный берег Невы — Адмиралтейство в строительных лесах, купол Исакия в тумане — как будто видела их в первый раз. Это жуткое молчание невозможно напрягало генерала. Он резко развернул Немчинову к себе: — Ну скажи ты уже что-нибудь! Женщина опустила глаза в мощёный тротуар набережной: — Понимаешь, я соскучилась, по тебе, по городу, да по твоему отделу, в конце концов. Просто не знаю, как буду возвращаться назад. Не знаю! Шаламов обнял её, касаясь щекой щеки, щека была мокрая. Он убрал солёные капли губами. — Это от ветра… — Аня сжала пальцы Шаламова в замок. — Поехали домой.***
На плите грелся ужин, столовые приборы и два бокала уже нашли себе место на столе. Аня застыла в дверном проеме, ероша рукой мокрые после душа волосы. Евгений Андреевич искал что-то в холодильнике и её не заметил. Женщина, поправив домашнее платье, прилипающее к еще мокрому телу, села за стол, обхватила ноги, прижимая их к груди, и уткнулась подбородком в колени. — Вымылась? — Шаламов быстро взглянул на нее. Анна кивнула, взяла в руки бокал и погладила пальцами его гладкую поверхность. Она молчала всё время, пока Женя раскладывал ужин по тарелкам, разливал вино. Надо было, наверное, оценить — всё это он сделал для нее, чтобы порадовать. Но не получалось сказать банальное «спасибо», больше хотелось зареветь, выскочить из кухни, а, может, и вообще уехать обратно в Москву. Не нужен ей был этот ужин, приготовленный специально к её возвращению, это вино лучше всего следовало убрать в бар до других времен. Казалось, не Ане это всё, а кому-то другому, незнакомому. Кто умеет ценить такие жесты. — Я не хочу есть, прости, — глухо сказала Немчинова, глядя на мужчину, но его не видя. — Почему? — генерал напрягся, остановился, не донеся до стола тарелку. — Не голодная, — как само собой разумеющееся. Сказала и почувствовала себя бездушной скотиной, которой нет дела до чувств других людей. Она и свои-то не щадит, в общем-то, но разве это оправдание? И полетевшая на пол и разбившаяся вдребезги тарелка говорила о том же. Аня даже не вздрогнула, будто готовая к такому ответу на её слова. Но вскрикнула, когда Шаламов дернул её за запястья, рывком поднимая со стула и заглядывая в глаза. Вскрикнула и тут же инстинктивно поцеловала мужчину, цепляясь пальцами за его плечи. Действительно, какой еще ужин? Они, казалось, заново изучали друг друга. Словно не было между ними раньше ничего, словно это их первый раз. Каждый узнавал чужие губы, пальцы. Анна всё сильнее прижималась к генералу, вспоминая, как он может обнимать, что в результате задыхаешься то ли от нехватки воздуха, то ли от нахлынувшей любви. Женя скользил губами по её скуле, закрыв глаза. Они заново узнавали такие родные-чужие запахи: терпкий горьковатый привкус пота и одеколона — его, едва уловимый с еле различимой лавандой — её. Они всё делали мучительно медленно, издеваясь друг над другом, наслаждаясь каждым мгновением. Вспоминали, как могут быть нетерпеливы, вспоминали каждый жест, движение, тяжелое дыхание, даже её полузадушенный полустон-полувсхлип. Женя медленно скользил ладонью по обнаженному животу, она, не выдержав, обхватывала ногами его бедра, впивалась ногтями в спину, и по комнате разносилось неразборчивое то ли «Женя», то ли «быстрее». Он вспоминал её тихий грудной смех, а когда Аня с чего-то вдруг заплакала, сцеловывал маленькие соленые капли и шептал сущие глупости, в тот момент казавшиеся лучшим, что Шаламов мог сказать. А потом они лежали, как случайно выжившие в авиакатастрофе, еще не верящие, что всё обошлось, что они живы. Тяжело дышали, молчали, лишь губы иногда встречались, пытаясь вернуть поцелуй.***
— Зачем ты это сделала? — генерал выдохнул сигаретный дым в открытую форточку. — Вот, Ань, что тебе тут не хватало? Немчинова потянулась за небрежно брошенной на край кровати мужской рубашкой и, надевая её, подошла к Шаламову: — Может, неудовлетворённые амбиции… — она грустно усмехнулась в шею мужчине. Тот резко затушил недокуренную сигарету в пепельнице и развернулся к Анне, обхватывая её запястья: — Я серьёзно. Если не хочешь отвечать — просто помолчи. Так будет лучше. Женщина аккуратно расцепила пальцы генерала, сжимавшие её руку, и обхватила себя за плечи, хотя это вряд ли бы спасло от задувавшего в окна ветра: — Женька, я хотела бы ответить, но сама не знаю. Дура, да? В моём возрасте пора бы научиться сначала думать, а потом делать. Но тогда казалось, что так будет проще. — Ну что, стало проще? — Евгений Андреевич не удержался от язвительного комментария. Анины пальцы нервно теребили рукав рубашки. — Издеваешься, да? — Немчинова вытащила из полупустой пачки сигарету и вопросительно посмотрела на генерала. Он приподнял бровь, но поднёс огонёк зажигалки к кончику сигареты. Женщина глубоко затянулась, почти не морщась от крепости табака: — Ты же сам прекрасно знаешь, какая ситуация сложилась в прокуратуре. Не перевелась бы я в Москву по собственному, перевели бы рапортом от начальства, не перевели бы рапортом туда — просто понизили бы в должности тут, — Аня развела руки, неаккуратно сбрасывая пепел на подоконник. — Ты бы сам как поступил?! — Почему ты мне не сказала это раньше? — Шаламов, взяв за подбородок, приподнял её голову, чтобы, не мигая, смотреть в глаза. Аня выдохнула: — У тебя достаточно мороки с Отделом, зачем было загружать тебя своими проблемами. Да и на вопрос о моём переводе вряд ли получилось бы повлиять. Генерал, сам того не замечая, сжал пальцы так, что на скулах женщины остались бледно-розовые следы. Женщина встряхнула головой: — Отпусти! Больно же. Убрав руку, Евгений Андреевич сделал полшага назад. Задумавшись, он изучал Анну, иногда задерживая взгляд на том, как она втягивает щёки, затягиваясь, как немного нервно щёлкает указательным пальцем над пепельницей. Это было непривычно, странно, даже неправильно, но сейчас он готов был вглядываться в любой её жест. — Знаешь, Анечка, ты всё сделала правильно, — Шаламов провёл ладонью по её спине. Она выкинула сигарету в форточку и уткнулась в шею мужчине: — Прости, что так вышло.***
Крепкий без сахара с молоком. Аня поставила чашку на небольшой поднос вместе с парой бутербродов и омлетом. В комнате Шаламов спал, раскинувшись по всей кровати. Женщина раскрыла шторы, чтобы уже полуденное солнце пробивалось в комнату, и, наклонившись, коснулась губами чисто выбритой мужской щеки. Генерал, не открывая глаз, развернул голову и одной рукой потянул Анну на себя. — Доброе утро, — Аня поцеловала его в лоб, потом слегка отстранилась и протянула руку на тумбочку — за кружкой. — Кофе в постель? С чего такая честь? — мужчина усмехнулся. — Тебе что-то не нравится? — женщина улыбнулась в ответ, сама сделала глоток и поморщилась — всё-таки сахара в чашке ей не хватало. — Держи, — она передала кофе Жене и присела рядом с ним, вытянув ноги. — Нет, Женьк, правда, пусть это будет маленькая компенсация за то, что ты меня терпишь, — Немчинова посмотрела на него, тем взглядом, от которого обычно всё теплеет внутри, а потом вдруг резко помрачнела — Шаламов даже сразу не понял, чем вызван такой резкий перепад настроения. — Чёрт бы побрал эту Москву! — Аня ударила кулаком по смятой постели и закрыла лицо руками. Генерал прижал её к себе, утыкаясь носом в макушку: — Анют, не надо… — он успокаивающе шептал ей в волосы. — Всё будет… Телефонный звонок резко оборвал его. Генерал невнятно выругался, прежде чем опустить руку на пол за телефоном: — Да, Андрей, я слушаю… Женя прижимал трубку к уху плечом, чтобы свободной ладонью сжимать ладонь Анны, а другой рукой держать кружку, торопливо большими глотками допивая кофе. Немчинова слышала, как на том конце Ухов говорил что-то про начальство, про похищение, про срочно — всё как обычно. Она даже не удивилась и почти не расстроилась — слишком идиллически начиналось утро. Слишком, чтобы закончиться так же хорошо. Евгений Андреевич нажал отбой и посмотрел на женщину. Формальное «извини» и всё в этом роде прозвучали бы в данной ситуации слишком пошло. Он провёл рукой по бедру Анны, задерживая пальцы на колене, и быстро поднялся с кровати, натягивая одежду. Аня встала вслед за ним. Свет в прихожей они не зажгли. Так было удобнее. — Мне надо ехать в Ломоносов, — генерал знал, что Аня всё понимает, но всё равно старался не смотреть ей в глаза. Немчинова поправила его галстук, оставив свою ладонь лежать на его груди. — Не беспокойся. Я прекрасно доберусь на такси, — женщина, приподнявшись на носочках, заглядывала в Женины глаза, легко касаясь щекой щеки, своими губами прикусывая его губу. Шаламов прижимал её крепче к себе, не торопясь отпускать, разрывать поцелуя — кто знает, когда Аня снова сможет оторваться от новой работы, вырваться в Питер ещё. — Всё. Хватит. Тебя ждут, — Немчинова, выдыхая, откинулась назад, когда генерал на мгновенье ослабил объятья. — Береги себя. Те несколько секунд, которые Шаламов возился с замком, Аня, прислонившись к косяку, так и держала свою ладонь у него на шее, запустив пальцы в волосы. — Всё, — генерал быстро поцеловал Анну в губы. — Всё будет хорошо. Дверь захлопнулась. Аня закусила фалангу указательного пальца, чтобы не зареветь. Потом встряхнула головой. Мысль была до ужаса проста и наивна, что было мучительно неловко за то, что она не пришла в голову раньше. Надо сделать два звонка, всего лишь два звонка. Сутки, конечно, не ахти как много. Но весь сумбур и неловкость они уже пережили вчера. Сегодня они будут умнее. Вечером Женя узнает, что она поменяла билеты.