***
Эмма почти не помнила День, когда перестала есть. Казалось, этот был и не день вовсе. Когда? Когда она осознала, что подсчитывает каждую калорию, заучивает наизусть таблицы калорийности продуктов? А что послужило причиной? Она не знает. Это просто появилось – как облако – из ниоткуда. Но в никуда оно уходить не спешило. Эмма очень хорошо помнит День, Когда Все Стало Совсем Плохо. К тому моменту своей жизни она уже ничего почти не ела больше двух недель. Кажется? Или это было дольше? Все эти временные рамки медленно смывались, ускользали. Она уже давно не ела – вот это точно правда. В тот День отец Эммы пытался заставить ее поесть. А потом наступила темнота. А еще через некоторое время она очнулась в больнице, с капельницей и бледным как смерть отцом подле ее койки. Голова кружилась и болела. Игла капельницы в правой руке неприятно зудела, питая Эмму внутривенно, прибавляя калории каждую секунду.***
С того момента жизнь Эммы решила окончательно измениться. Сначала к ней ходили многочисленные психологи и психотерапевты, Эмму проверяли каждые полчаса , ждали у туалета и сторожили по ночам. Они удерживали ее, контролировали, проводили психологические тренинги, давали учебники и книги. Эмма правда старалась выздороветь, честно – честно. Болезнь вроде как отступила, врачи и медсестры относились к ней с одобрением, несмотря на то, что она совсем немного набрала вес. Но ведь она старалась! Она делала уроки, кушала понемногу, мечтала о хорошем колледже, была со всеми мила и много улыбалась. Но демон внутри нее продолжал жить, глубоко внутри он ждал того редкого мгновения, когда ни книги, ни мечты о «нормальной» жизни не могли занять ее разум; и демон вылезал из глубин ее сознания и терзал своими речами ее разум и сердце. Демону было сложно угодить, он удовлетворен только когда она выблевывала еду в туалете или прятала свой обед, скармливала его Каре или Дэшу. Хуже всего было ночью. Больница никогда не спит, в коридорах всегда горит свет и дежурят медсестры, кто-то принимает лекарства или ноет на боль в животе. Эмма лежала, свернувшись на больничной койке, и окружающий мир медленно сужался, а звуки плавно утихали. А потом приходила Она. Многие отожествляли Ее с богиней, недосягаемым идеалом. Посвящали стихи, поэмы, рисовали Ее. И самое главное, пытались стать Ею. Некоторым Она приходила в виде сперва еле слышного, нежного голоса, чтобы затем заглушить все остальные звуки мира своими злыми и язвительными подколками. У других Она обретала живые очертания, как в случае с Эммой. Для Эммы анорексия, или Ана, приходила в образе худенькой, хрупкой девушки. У нее были черные глаза и бледная кожа. Голая голова, как после химиотерапии, и тоненькая белая рубашка. Ана казалось хрупкой, но как она таскала Эмму за волосы из-за каждого съеденного кусочка! Ее глаза холодели, и напоминали о замерзшей темной глубине моря, а рот складывался в тонкую линию, готовый в любой момент открыться для потока яростных упреков и насмешек. С тех пор, как Эмма переехала в больницу, Ана стала меньше появляться. Скорее всего, дело было в медсестре Джексон – хоть Ана и высмеивала ее, но явно побаивалась сестру, и не приходила так часто. Эмма устала. К тому моменту ее жизнь была наполнена усилиями выздороветь – хотя как это можно называть усилиями без искреннего ее желания? И как раз тогда и наступил День, Когда Эмма Влюбилась.