Без жизни, без неба

      Визг тормозов, судорожный вдох, ослепительный свет, режущий глаза, и грохот сминаемого металла. Да, так и сталкиваются машины: со скрежетом и громыханием, как при сдавливании жестяных банок. Звук повседневный, но обычно тихий, а не оглушающий и бьющий по барабанным перепонкам. Адреналин вскипел в крови, затуманил рассудок, не дал даже выдохнуть, выпрямиться в кожаном кресле, разжать дрожащие руки, чтобы отпустить руль. Я лишь заметил перекошенное страхом лицо водителя врезавшегося в меня автомобиля, как меня оглушила сводящая с ума боль. Она волнами прокатывалась от рук к ногам, пульсировала в легких, стучала в висках, каталась на языке вкусом крови. Вкус боли — это вкус железа, волны судорог и бешено стучащее сердце. Мысли перед смертью? Не смешите. Пустота – вот что там, за болевым порогом.       Я не слышал звуков, не видел света, ничего не чувствовал. Боль поглотила всего меня, зажав в своих огненных объятиях. Гореть заживо, чувствовать, как легкие наполняются не воздухом, а дымом, кровью и свинцовой тяжестью. Меня куда-то несли? Не помню. Расплавленные иглы жалили лицо, стекая по щекам и шее вниз, покрывая все тело расплавленным железом. Я уже говорил, что вкус боли — это вкус железа?       Белый потолок. Вру. Белых потолков не бывает. На самом деле они серого цвета, ведь на них падает тень. Тень бывает разная. Черная, темно-серая, серая, светло-серая. Это если она на белых вещах. Но белых потолков не бывает. Нет, бывают, если их освещать ярким светом. Кто сказал: «Я мыслю, значит, существую»? Моими первыми мыслями были размышления о потолке.       Тихое, мирное пиликанье и стук капель в капельнице: что из звуков может быть прекраснее, когда ты недавно чуть не распрощался с жизнью? Голова болела тяжелой тупой и постоянной болью, той, от которой не помогают ни таблетки, ни сон, а лишь долгое и невыносимое течение времени.       Дверь приоткрылась, оглушая меня противным шуршанием. Захотелось повернуться и посмотреть на вошедшего, но двигаться не получалось. Жарко. – Здравствуйте, Данила Александрович, – некто в бело-голубом халате говорил тихо, видимо понимая, как я себя чувствую. – Хх.. еее... ааа? – из моего горла вырвался хрип, связки сразу зачесались, захотелось прокашляться и попросить воды. – Не говорите пока ничего, – улыбнулся врач. – Сестра сейчас принесет вам воды и откроет проветрить. Я готов был молиться на этого человека. – А отвечая на ваш вопрос, – продолжил он. – Вы в центральной городской травматологии. Вас привезли с места аварии очень быстро, так что мы смогли вам помочь надлежащим образом. Настолько, насколько это было возможно, – тихо добавил доктор, отводя взгляд. Я уже понял, что что–то не так: – Чч..т...т оо...соо... мнн. Н... т..к.? – сухой язык не двигался, губы открывались с трудом и неприятно саднили. Лечащий врач открыл папку. Такой повседневный жест заставил меня прикрыть глаза, пряча за веками усталость. – У вас было сотрясение мозга, перелом левой ключицы, двух ребер и ног в трех местах. Множество открытых ран, но они уже заживают. Также удар был по позвоночнику и... В общем, пока не заживут ваши переломы и ранения, мы не сможем сказать точно, сможете вы ходить или нет, – закончил он со вздохом. – Будьте готовы к худшему. Нарушены связи спинного мозга и ног, поэтому... Вам будет дана инвалидная степень, справки и соответствующие документы. Это может быть психосоматическим, но... У вас есть родственники, которые смогут за вами ухаживать?       Я не ответил. Зачем? Что вообще происходит? Сон? Я не хочу быть инвалидом!       Всю жизнь я занимался экстремальным спортом. Прыжки с парашютом, хелискиинг (я пользовался только сноубордом и выбирал самые опасные трассы), серфинг, дайвинг, скалолазание, велоспорт — в свои двадцать четыре я перепробовал все. С друзьями, в одиночку, с незнакомыми людьми, в разных городах, странах — адреналин стал частью моей жизни, как наркотик, нет, гораздо сильнее. Невозможно теперь передать все ощущения, которые испытываешь от свиста ветра в ушах, бурлящей крови, падения, грохота воды за спиной и пропасти под ногами. А что теперь? Остаться на земле подобно обычному человеку? Мне? Птицу нельзя лишать неба, рыбу — воды, а волка — своего леса. Врач с искренним участием склонился надо мной и тихо сказал: – Простите, но в том состоянии, что вы поступили к нам, мы не могли вылечить вас. Если у вас нет родных, то больница готова предоставить вам сиделку. Через неделю придут из полиции, чтобы узнать от вас об аварии. Пока лучше не говорите — связки не восстановились. Лежите, отдыхайте и спите.       Я прикрыл глаза, соглашаясь. Мысли вертелись вокруг одного: «Будьте готовы к худшему... мы не знаем, сможете вы ходить или нет...». Я не мог уснуть два дня, пока это не заметила медсестра и не стала вкалывать мне на ночь снотворное. Оказалось, что после аварии меня под завязку накачали обезболивающим, поэтому я и находился постоянно в полусознательном состоянии. Как только я начал отходить, на чай заглянули следователи. – Что вы делали четырнадцатого июня в час ночи? – Вез пьяного друга домой. – Вы сами были пьяны? – Нет. Он позвонил мне и попросил помочь. Такое бывает часто. – Вы согласились выйти в час ночи? – Я не хотел, но он был очень убедительным. – Что случилось во время аварии? – Я ехал по шоссе, когда навстречу выехала темная машина на большой скорости. Мне не удалось сразу свернуть с дороги, поэтому с автомобилем столкнулась левая часть моей машины. – Вы видели человека за рулем? – Помню только, что на лице у него был сильный страх и растерянность. Кем он был? – Сережев Михаил Игнатьевич. Погиб на месте. – А мой друг цел? – Рандин Анатолий Андреевич погиб на месте. Он ведь сидел позади вас? – Да. – Вашу машину снесло с дороги и перевернуло несколько раз. Так как часть, где вы сидели, была уже деформирована, вы отделались переломами. Пассажирские места полностью смялись. Его нельзя было спасти. – Ясно, – в моей душе поменялось что-то? Нет. Ничего. Только навалилась на плечи усталость.       Спустя месяц я смог сидеть, спустя полтора – сняли гипс. Через два месяца я уже самостоятельно ползал в туалет на костылях и смог, наконец, принять нормальный душ. Через два с половиной месяца я стал ощущать левую ногу. Сотрясение и головные боли полностью прошли, ключица срослась, ребра больше не ныли тупой и режущей болью. Я стал читать, считать падающие за окном оранжевые листья и скучать. Вся моя жизнь стала очень плохим сном. Без радостей, событий и адреналина. Без моего неба.       Правая нога не работала. Левая – чувствовала, но не двигалась. Из зеркала на меня смотрел урод со шрамами на пол-лица. Раньше я гордился своей внешностью: густые каштановые волосы, нос с маленькой горбинкой, высокие скулы, приятный абрис тонких губ, темно-серые глаза в обрамлении коротких черных ресниц... Теперь остался короткий ежик волос — зашивали раны на голове, поэтому все состригли, две рваные бледно-розовые полоски шрамов, проходящие через левый глаз, изогнутые теперь в вечной усмешке губы. Про шрамы на левой руке я и не говорю. Кому теперь нужен такой альфа – урод? – Вы не будете ходить. ***       Прошло три с половиной месяца. Вот и всё. Птице оборвали крылья. – Вы можете уезжать домой, но должны будете приезжать каждый месяц на обследования. К вам уже приставили сиделку. Ян очень ответственный парень, вы подружитесь.       Подружимся? Вы издеваетесь? Кого это волнует? Зачем мне теперь жить? К чему стремиться?       Врач ушел, попрощавшись. Весь медперсонал уже запомнил, что я очень мало говорю, поэтому не ждет ответов. В мою одиночную палату вошел омега, катя перед собой инвалидную коляску. Мне захотелось встать, пнуть ее, наорать на мальчишку и разрушить половину этой гребаной больницы. Потом захотелось плакать. Рыдать как в детстве из-за отнятой игрушки. От всей души, выплескивая всю ту боль и обреченность, что накопилась во мне за эти проклятые три с половиной месяца. – Добрый день, меня зовут Алексеев Ян. Я буду помогать вам. – Добрый... – когда в последний раз я вспоминал о том, что существуют добрые дни?       Длинные черные волосы парня рассыпались по плечам, когда он наклонился, чтобы помочь мне встать. За огромными очками было плохо видно серо-зеленые глаза, ситуацию усугубляла еще и косая челка на пол-лица. Фигуру за мешковатой одеждой видно не было, но тонкие запястья, выглядывающие из-под толстого коричневого свитера, говорили, что их хозяин очень тощий и невероятно хилый. Я когда-то презирал подобных ему людей – не способных постоять за себя. Не способных карабкаться по скалам, как пауки, плавать, как рыбы или парить в небесах, как птицы. Но после времени, проведенного в больнице, я стал таким же. – Ваши документы уже у меня в сумке, вещи тоже. Мне заказывать такси по адресу, который указан в паспорте?       Я прикрыл глаза, позволяя ему делать все, что он хочет. – Вот и хорошо, – парень улыбнулся, но я и не взглянул в его сторону.       Коляска встретила меня холодными поручнями и скрипом кожи. Лестницу я преодолел с помощью санитаров, сопровождаемый жалеющими взглядами. В такси удалось забраться нормально, но почему–то меня больше не заботило сохранение чувства собственного достоинства.       В который раз я обрадовался, что живу на первом этаже. Ступенек, которые необходимо было преодолеть, было только девять. Ян вытащил мои ключи из своей сумки и открыл двери. – У вас трехкомнатная квартира? – Да. Досталась в наследство. – Интересно. Я не стал отвечать.       Не вижу ничего интересного. Да, я всего два года проработал по специальности. Зато потом благодаря полученным от умершего деда деньгам жил на всю катушку. – Я убрал все лишние вещи с пола, поэтому теперь вы можете свободно ездить по квартире. Если вы не против, пока набирается ваша ванна, я протру пыль и наведу порядок. Что хотите на ужин? Ограничений в рационе у вас нет. – Без разницы. – Тогда что насчет жареного картофеля с курицей и салатом? – Хорошо.       Ян довольно улыбнулся и скрылся в ванной комнате. Сразу зашумела вода, и до меня донеслись запахи моющих средств, сразу же сменившиеся на ароматы пены для ванн и гелей для душа. Я проехал на коляске в свою комнату. Руки были ватными, и ехать было тяжело. Высокие потолки, широкая кровать, повидавшая немало симпатичных омег, стройные громады шкафов вдоль стен, кресла с резными ножками — все это настолько было мне чуждо и неприятно теперь, что хотелось немедленно выбраться на балкон и подышать свежим воздухом.       Я услышал шаги позади себя и тут же почувствовал руку Яна на своем плече. – Пойдемте, я уже все приготовил.       Надо же, я так задумался, что не заметил разлившихся по квартире вкусных запахов. По сравнению с больничной, эта еда была вкуснее райских лакомств. – Спасибо. Ты хорошо готовишь, – сухой и безжизненный комплимент, но парень засиял. – Не за что, я рад, что вам понравилось. Кстати, – он посерьезнел, – я подумал, что, если у вас такая большая квартира, то, может, мне остаться пока с вами? Я живу в общежитии, поэтому ездить сюда будет далековато. – Оставайся, – я перебрался со стула в кресло и поехал купаться. – Мне искупать вас? – Ян хвостиком возник сзади. – Тебе не говорили, что ты бываешь весьма надоедлив? – Кажется, говорили, – я услышал улыбку в его голосе. – Тогда можешь проваливать. – А еще меня благодарили за настырность в конце работы, – как ни в чем не бывало, закончил наглец. – Тем более, вы не заберетесь в воду сами.       Тощий хиляк приподнял меня под руки и перетащил в сверкающую ванную. Пена обволокла тело, а горячая вода разогрела кровь в мышцах. – Вообще-то я еще в одежде, – словно невзначай заметил я. – Ой, – испуганно икнул омега и начал торопливо меня раздевать.       Мокрая и тяжелая одежда не желала подчиняться непослушным пальцам. Ян суетился, метался от одного к другому, отчего мои нервы не выдержали: – Хватит, – я убрал его руки от себя и спокойно разделся. Со штанами вышла заминка, но тут омега стал нормально выполнять свою работу.       Гордость? После больницы у меня ее не осталось. Как и смущения. – Вода нормальная? – В следующий раз сделай погорячее. – Хорошо.       «Хорошо» – это его любимое слово? – Вы хотите сегодня пойти гулять? – Нет. – Тогда пойдем завтра с утра. – Нет. – Ну что вы как ребенок, – насупился парень. – Дышать свежим воздухом после затхлого духа больницы — что может быть лучше? – Иди к черту, – я дал ему в руки душ (пусть поработает подставкой) и смыл с волос шампунь. – Не пойду, – он дернулся, и вода попала мне в глаза.       Зашипев, я привычно протянул руку за полотенцем, но не дотянулся. Пришлось привстать, опираясь на больную левую руку и взять махровую тряпочку, пройдя тяжелые испытания. – Извините, – понуро склонил голову Ян. – Наверное, я не очень хороший помощник. – Готов тебя терпеть, если будешь мне готовить и не доставать нравоучениями.       Омега улыбнулся мне. Завершив водные процедуры, я, с его помощью, вылез из ванной, вытерся полотенцем и переоделся в ночную футболку. Довезя меня до спальни, Ян расстелил кровать и взбил подушки. – Приятных снов. А где можно лечь мне? – В кабинете кресла неудобные, а диван из гостиной я выкинул за неделю до аварии, – упоминание трагедии далось как-то легко, будто невзначай. – Ложись здесь. – Но... – парень покраснел. – Я — омега, а вы — взрослый альфа. Это не будет странно? – Я — изуродованный недееспособный инвалид, а ты — моя сиделка. Ничего странного. – Извините, – омега смутился. – Прекрати извиняться. – Извините.       Я закатил глаза. Достал.       Заснуть удалось сразу. Ян же долго ворочался и старался отодвинуться подальше, чтобы не мешать мне. Утром я нашел его на полу. – Если будешь спать тут, то простудишься, – привычная боль в мышцах заставляла меня морщиться. – Я нечаянно, – уши омеги покраснели. Странно, уши у него краснеют, а щеки — нет. – Я во сне очень много двигаюсь, поэтому обычно переворачиваю все белье и оказываюсь на полу. – Не надо было ложиться на край. – Я боялся помешать, – он почесал кончик носа и зевнул. Через мгновение Ян ойкнул и вскочил. – Блин, нужно же еще завтрак приготовить!       Быстро заправив кровать, он помог мне перебраться на коляску и убежал на кухню. Я же умылся не спеша и поехал забрать из кабинета ноутбук. За стол я сел, когда все уже было готово. – Это что-то по работе? – омега заглянул в экран. – Да. – А что? – Мне нужно сказать главному редактору, что я вернулся с больничного. – Ты хочешь работать в таком состоянии?       Я вздохнул, проклиная про себя его назойливость и надоедливость. – Буду брать работу на дому. Если не будет денег, то не смогу заплатить за еду, квартиру, воду, лекарства, массажеры... дальше продолжать? Тем более, когда-то я любил редактировать книги. – Когда-то? – До того, как мне показали, что такое свобода.       Ян долго молчал, глядя в пустоту, а потом тихо спросил: – Данила... А что такое свобода?       Впервые обратился ко мне по имени. – Это когда нет правил, людей, проблем. Только ты и небо, ты и над головой толща воды, ты и пропасть за спиной, ты и бешеная скорость. Ты и смерть в шаге от тебя. Это и есть свобода. – Значит, я никогда не был свободным? – совсем шепотом то ли спросил, то ли просто сказал он. – Если не чувствовал это, то да. – А свобода бывает другой? – Один мой друг говорил, что она есть в любви. И, в то же время, это сильнейшие оковы.       Ян задумался: – Как свобода может быть оковами? – Так же как и чай соленым. – Что?.. Ой, извини, я нечаянно. – Вот уж, – хмыкнул я, отодвигая испорченный напиток. – Все, убирайся, мешаешь.       Он и пошел... убираться. Я раздраженно почесал кончик носа и уныло посмотрел на экран монитора. Писать редактору не хотелось. Не хотелось работать, думать над ошибками нового автора, общаться с кем-то по переписке. Достало. Надоело. Настолько серо и безжизненно, что хочется выть. Будь оно все проклято.       Приступ разговорчивости прошел, а вместе с ним и весь настрой на день. Хотелось лечь в кровать и лежать, ни о чем не думая. Вот только у Яна были другие планы. – Когда я вернусь из общаги, мы пойдем гулять. Мне нужно забрать вещи, – пояснил он, как будто мне было интересно. Пусть проваливает поскорее.       Как только в квартире воцарилась долгожданная тишина, я облегченно вздохнул. Этот омега слишком шумный. Крутя руками большие колеса, я подъехал к кровати, подтянулся и лег, перекатываясь на бок. Левая рука снова отозвалась болью в ключице, а ребра заныли. Поморщившись, я устроился на подушках и занялся разглядыванием потолка. С некоторых пор это стало моим любимым развлечением.       Когда Ян вернулся, был уже полдник. – Данила, ты что, не обедал? – с ужасом воскликнул он с порога и понесся на облюбованную кухню с пакетами продуктов. – Бегом за стол.       Я не вставал. Мне было плевать. С момента аварии я ни разу не чувствовал голода. – Быстрее, вставай, тебе нужно хорошо питаться.       И чего он ко мне пристал? Выгнать... – Я не приставучий! Врач сказал, что тебе нужно много есть!       Да параллельно мне. – И не сопротивляйся, а то буду с ложечки кормить. Ты же альфа! Будь мужиком.       Я больше не альфа. Я — урод. Инвалид в коляске. Не способная летать птица. – Ложечку за Яна...       Как же надоело...       Улица встретила меня сладковатым запахом гнилых листьев, голыми деревьями и пустынными улицами. Еще бы, сейчас все на работах. Длинные аллеи парка причудливо извивались, открывая перед гуляющими новые картины, создавая эффект присутствия в сказке. Это щебетал мне над ухом Ян. Я же видел только тяжелое серое небо впереди. Без единого луча солнца, без кусочка лазоревого цвета. Свинцовое и безнадежное, холодное и безжизненное. – Эй, ты, омежка, – засвистели со стороны. – Бросай своего неполноценного и иди к нам, оторвемся по полной!       На нас с Яном надвигалась троица парней хулиганского вида. Мне было все равно. Их угрозы и шуточки проходили мимо меня, но моего помощника, видимо, сильно задевали.       Нас окружили. Один из высоких альф схватил Яна за воротник и притянул к себе, сбивая с лица очки. Звон разбившегося стекла, и разлетевшиеся осколки отрезвили меня. – Убрал руки, – я уверенно посмотрел в глаза их главарю. Тот отпустил Яна и навис надо мной. – Это мой омега. – Слышь, инвалид, – он пнул коляску, и мне пришлось сильнее сжать поручни, – я хочу этого омежку и заберу его у тебя. Ты-то все равно ничего не сможешь сделать.       Альфа еще раз пнул коляску — на этот раз сильнее — поэтому она опрокинулась, и я упал. Ян вскрикнул.       Он и его дружки загоготали. Я забрался обратно, поправил сбившуюся куртку и чуть отдохнув, подъехал к главарю, сбивая его с ног. Стукнув гопника головой о колесо, теперь уже я смотрел сверху вниз. Поднеся к его глазам телефон, я сказал: – Стоит мне отпустить палец с кнопки, и тут будет отряд копов. Хотите проверить?       Дружки главного дернулись, но я все еще держал перед его глазами телефон. Там был действительно набран номер полиции. – Более того, в моем телефоне датчик. Это тоже хотите узнать?       Гопота замотала головами. Я отпустил волосы смевшего притронутся к Яну и отъехал. – Считаю до трех... – на счет два их уже не было.       Ян сидел на асфальте почти в луже и близоруко щурился. Я с трудом дотянулся до его очков и дал их ему. Цело было только одно стекло, но он все равно радостно улыбнулся. – Спасибо. – Не за что, – я развернулся и поехал обратно к дому. – Разве мы больше не будем гулять? – Тебе нужно постирать испачканную одежду и сменить очки. – Но... – Не обсуждается.       Лишь дома я осознал, что произошло. Впервые за долгое время я хохотал как сумасшедший, провожаемый удивленным взглядом Яна. Верно. Ведь никто не узнает, что под ником «Полиция» у меня записан давний друг, с которым мы как-то попали на трое суток за гулянки за границей, и что денег у меня на телефоне не было.       Но то чувство, когда адреналин вспыхивает в крови. Давно забытое, потерянное. Родное. Я плакал впервые за пятнадцать лет. Рыдал, жалея себя, свои ноги, свое лицо, отдавая дань скорби погибшему другу. И все это время Ян молча, сидел рядом со мной, держа мою руку.       «И зачем ему такой инвалид?» ***       Я не мог наглядеться на парня. Черные волосы казались мне самыми мягкими на свете, светлые глаза пронзали до глубины сердца, тощее, оголодавшее тело так и хотелось схватить и сжать в объятиях. – Ян, почему ты пошел на такую работу? – У меня просто денег нет, – ни капли не смущаясь, ответил омега. – Я учусь заочно, но и на такое нужна оплата. За работу сиделкой очень хорошо платят. Особенно омегам. Вот я и пошел. Но ты — мой последний клиент. Я заканчиваю обучение и скоро пойду на нормальную работу. – Вот как... – Но ты не бойся, – Ян сдул с лица отросшую челку, – пока ты не поправишься или не найдешь себе другого помощника, я не уйду. – А если я никогда не поправлюсь? – Брось, – отмахнулся парень. – Тебе же говорили, что вероятность того, что твоя травма психосоматическая, около 40%? Значит, с вероятностью 30% ты сможешь встать на ноги. – Смогу? – Ага, – беззаботно отозвался брюнет. – Как это? – я растерялся. – То есть я снова смогу вернуться к прежней жизни? – Ага, – такое же беззаботное, но драгоценное моему вниманию слово. – А что мне нужно делать? – Захотеть, – ляпнул как само собой разумеющееся.       Я обреченно откинулся на спинку коляски. – А то я этого не хочу... – Нет, это не то. Ты чего–то боишься. Боишься, что что-то повторится, и ты снова испытаешь то, что не хочешь. Что тебя тревожит? Что в той аварии было самое страшное? – Боль.       Ян замолк. – Ты боишься боли? – Той боли. Я боюсь снова увидеть свет, режущий глаза, услышать скрежет сдавливаемой жестяной банки и почувствовать, как огонь сжигает меня изнутри. И, даже сжигая дотла, продолжает гореть. Брюнет взял мои ладони в свои руки: – Но если ты встанешь, то сможешь от нее защититься. – Как? – я горько усмехнулся. Людям и вправду становится легче, когда признаешься в своих страхах. – Не знаю, – Ян склонил голову. – Ну, в крайнем случае, ты можешь защищать меня. Как сегодня. – Их было всего трое. – Но ты же справился. – Тогда зачем мне ноги? – А зачем мне глаза, если я знаю, что небо голубое?       Мне нечего было ответить. – Дан, – странно, но это сокращение от моего имени меня не бесило. В отличие от «Данил», «Ден», «Денис» и «Денчик». – Попробуешь встать?       На меня смотрели такие чистые, такие умоляющие глаза, что я решил рискнуть. В конце концов, это не хелискиинг, когда тебя высаживают из вертолета непонятно на какой высоте и где, а нужно спустится по вертикальному спуску вниз на сноуборде.       Ян отошел, чтобы не мешать мне. Свет был приглушен, за окном наступила ночь, поэтому теплая темнота мягко обхватывала углы комнаты руками.       Я вздохнул, оттолкнулся руками от поручней и... полетел вниз. Омега успел подхватить меня, но левой коленкой я, похоже, ушибся. – Ты безнадежен. Жалкое создание. Только посмотри на себя, – вдруг в голосе Яна появилось непонятное презрение. – Мне противно только от мысли, что такой, как ты, хочет летать в небе подобно птицам. Наверняка с парашютом любишь прыгать? Смешно, – в глазах парня горела злость. – Вставай и иди, ты, бесхребетная, бесхарактерная тряпка. Думаешь, пара шрамов и все, жизнь кончена? Как же меня это раздражает! Думаешь, ты один такой особенный? Нифига! В мире тысячи людей, которые не могут ходить. У сотни тысяч есть шрамы. Каждый пятый человек в мире хоть раз что-то себе ломал. А ты, с вероятностью к выздоровлению в 30% не можешь просто встать и пойти? А ведь ты мне даже начал нравиться!       «Нравиться...» – эхом отозвалось у меня в голове. – «Тряпка? Я? Да что это мальчишка себе позволяет?» Я был в ярости. Никогда не считал себя особенным! Я никогда не хотел, чтобы со мной это случилось! Я не хотел попадать в аварию, не хотел, чтобы умер мой друг! Как он смеет так говорить?!       Я встал с явным намерением хорошенько приложить парня головой об стену. Жалости и уважения к нему как к слабому полу у меня поубавилось. Чтоб глаза мои его больше не видели! Бесит! Его наняли, чтобы помогать мне, а не нравоучения читать! Вот сейчас возьму его за шкирку, пойду к входной двери и... пойду. Пойду... – Твою мать. Ян счастливо улыбался: – Ну, вот видишь? – Твою мать, – жалобное. – Доктор говорил, что у тебя что–то психосоматическое. Слушать надо было. – Твою мать, – протяжное. – Моя мама здесь ни при чем, – возмутился брюнет. – И, вообще, мог бы и спасибо сказать. – Так просто? – я стоял, качаясь и не решаясь сделать шаг. Еще не чувствовал ног. Ян пожал плечами: – Если было бы просто, то нас бы не было. – Вас? – Психологов. Я упоминал, что учусь на факультете психологии? – Твою мать... – Аааа!!! Не бей меня, я хороший! Нет, помогите! Ой, щекотно же, прекрати, ой, не надо, – парень заливался смехом и одновременно пытался увернуться от моих рук.       В больнице доктор подтвердил, что я здоров. Иногда накатывала слабость, но она была настоящей — действительно шла от прошлых переломов, а не была созданной моей психикой.       Спустя три дня я предложил Яну переехать ко мне. ***       Черные волосы разметались по подушкам, создавая темный ореол вокруг своего владельца. Тощие пальцы сжимали простыни, поясница приподнялась над кроватью, приоткрылись от судорожных вдохов губы. Да, это была первая течка Яна, которую он провел со мной.       Подушечки пальцев скользили по тонкой талии, очерчивали ребра, обводили абрис губ – я хотел свести его с ума своими прикосновениями. Первый стон, протяжный, чувственный, навсегда запоминающийся. Почему так происходит? Что мы нашли друг в друге? – Дан, – тихий выдох, но я услышал. Я склонился над любимым и прихватил мочку уха губами: – Да, Ян? – Еще. Хочу еще. – А больше не будешь ставить на мне свои психологические опыты? – Дааан, – он застонал, не в силах сдерживаться, и повел бедрами.       Мои желания поработили инстинкты. Схватить, прижать к себе, не отпускать.       Приносить удовольствие, заставлять наслаждаться сладкой пыткой, вырывать мольбы, благодарности... Дарить счастье гораздо приятнее, чем просто получать его. Мышцы сводило судорогой, шрамы саднили, но я не собирался останавливаться из-за такой ерунды. Шрам на левой щеке жег, и я попытался почесать его... Холодная ладонь остудила боль. Ян улыбнулся. Может, именно эта улыбка и заставила меня встать? Как невыносимо было видеть презрение на его лице. Мне было плевать на всех, но только не на него.       Теперь мне доступны его слезы, его смех, его радость, горе, счастье, и еще множество самых обычных человеческих чувств. Чувств, которые мы теперь делим пополам.       Мир потемнел и вновь засиял яркими красками. Я прижал Яна к своей груди, перебирая его длинные волосы. – Дан, – позвал мой омега. – Да, милый? – Почему ты выбрал меня? Ты ведь такой красивый, смелый, сильный... безупречный, в общем. Я рассмеялся. – Урод–инвалид со шрамами.       Ян покачал головой: – Ты не прав. Эти шрамы не скрывают твою красоту. – Ее видишь только ты — вот ответ на твой вопрос. – Но я же тощий, некрасивый, близорукий, да еще и психолог. – Ты как будто в страшном грехе сознаешься. Фу, только посмотрите, это психолог. – Не смешно, – он ткнул кулаком в мое плечо. – Я серьезно. – Я тоже. Я люблю тебя за все. За улыбку, за вечно растрепанные волосы, косую челку, большие очки, вкусную еду, ворчание за беспорядок и многое, многое другое. Просто люблю. – А ты не думаешь, что мы истинная пара? – Если ты не сбежишь от меня в течение года, то я сделаю тебе предложение. – Заманчиво, – прищурился Ян. – Готов поспорить, ты не продержишься и шести месяцев. – По рукам.       Втянув возлюбленного в долгий поцелуй, я слушал громкое биение наших сердец. Вот, где свобода. И самые сильнейшие оковы. ***       Я, кстати, не продержался и двух месяцев. В январе мы пошли оформлять документы в загс. Ну как такое нелепое, милое, тощее чудо можно не любить?       Но в машины я больше не сажусь.