Основные правила безопасности

– Здесь готовят лучшее савоярди. Освальд робко улыбается, словно извиняясь за то, что сделал преждевременный заказ. – Ненавижу сладкое, – лжет Джим. Официант, аккуратно поставивший на стол тарелку с печеньем, едва заметно хмурится и поспешно уходит. – Вот как, – тянет Освальд. Он пытается скрыть досаду, которой, конечно же, не чувствует. Это все спектакль, да? Очередная постановка для одного зрителя. Декорации: теплый уютный ресторанчик в конце квартала; в вытянутые чистые окна проникает солнечный свет. Он мягко рассеивается по помещению, делая лицо Освальда совсем юным. Даже невинным. Джим уверен, что с ним самим, напротив, происходит обратная метаморфоза. Он ненавидит сегодняшний день, и этот ресторан, и остывающий кофе. – Ты слишком напряжен. Я уверяю тебя, в моем обществе тебе нечего опасаться, – говорит Освальд. Джим награждает его тяжелым взглядом. Это даже уже не смешно. Освальд выглядит тяжело больным. Люди вокруг набирают телефоны скорой, но там постоянно занято. Врачи пытаются спасти жизни его жертвам. Джим беспокоится: осталась ли койка для него? – На улицах затишье, пока все спокойно. Разве тебя это не радует? – продолжает Освальд. – Безмерно, – кривится Джим. – За исключением нескольких наемных убийц, мечтающих повесить мою голову у себя в гостиной. Освальд приоткрывает рот, но тут же отворачивается, коротко покачав головой. Это странно. Обычно он тщательно подбирает слова, хоть и подает их сумбурно. Обычно он не делает таких пауз. Впервые за все их встречи Джиму становится любопытно. Освальд крутит в пальцах пустую крошечную чашку и шепчет так тихо и жалостливо «мне жаль», что детектива начинает мутить. Ну вот, конечная остановка. – Твоя рана, – продолжает Освальд, – болит? – У меня от тебя голова болит, – откровенно отвечает Джим. – Давай, стучи на кого планировал, и мы закончим на сегодня. Освальд вжимает голову в плечи, словно ребенок, совершивший дурной поступок, за который его ждет наказание. Он достает конверт, но не спешит его передать. Опускает на него переплетенные в замок пальцы и долго молчит, уставившись куда-то в сторону. – Меня ждут, – напоминает ему Джим. Он коротко кашляет, чувствуя, что голосовые связки ведут себя как-то неправильно. Все его нутро желает кричать. Желает сорваться, ударить, отшвырнуть прочь, но вместо этого он вынужден выжидать, молить богов послать ему терпения, ведь его собственное уже на исходе. – За что ты меня ненавидишь? Джим вздрагивает. Есть предел. День не может быть настолько ужасным. Но Освальд, кажется, решил, что ему дозволено переступать любые границы. Тон его голоса обволакивает. Сглаживает острые углы. Но они ведь есть, Джим уже изранил о них каждый сантиметр своего тела. Всю свою жизнь. Теперь она мелкими обрывками летит к хромым ногам Кобблпота. – Скажи, я же вижу, ты сдерживаешь себя. Нам с тобой не нужны недомолвки. – Какого черта ты несешь? – шипит Джим, бросая быстрый взгляд в глубину зала – подслушивают ли их. – «Нам с тобой»? «Недомолвки»?» Ты окончательно выжил из ума. Не знаю, что я тут делаю. Есть в мире хоть один человек, который тебя не ненавидит? Поднявшись, Джим забирает конверт, едва не разорвав его напополам. – Смотришь так, словно готов придушить меня голыми руками, но неизменно отвечаешь на звонки, приходишь на встречи. – Голос Освальда на удивление спокоен и тверд. – Понимаешь ли ты сам, что делаешь? Джим уходит не оглядываясь. О, он прекрасно понимает. Все, что он может сделать – быть отстраненным. Игнорировать. Унижать. Это написано в его рецепте, а он провел долгие нервные минуты в очереди к воображаемому психотерапевту. Но все, что тот написал: безразличие. Изобрази замученного работой. Это будет легко. Отвернись. Скажи: лучше б ты умер. Проглоти жалость, симпатию и тревогу. Повторяй за мной: мне следовало пустить твои мозги в свободное плавание. И Освальд смотрит так, как смотрел один парень из подразделения, тот, что всегда рвался на передовую; и у него был именно такой взгляд, когда, закурив, он шепотом рассказывал, как отец бил его куском садового шланга. Ты заслужил это, маленький урод. И он тушил сигарету, втаптывая ее ботинком в землю. Давай, Джимми, давай надерем их задницы. Это был взгляд человека, который способен на все, что угодно. И что ты делаешь, Джим? Что ты, мать твою, делаешь? При нем на очередной встрече ты набираешь номер и говоришь с Барбарой, и так часто напоминаешь, что скучаешь, что любишь ее, что даже она удивляется. Спрашивает, все ли в порядке. Я люблю тебя, говорит Джим, наблюдая, как едва заметная судорога сковывает лицо Освальда, а его руки сжимают колени. Конечно, это игра. Правда? Что ты делаешь? Ты должен быть безразличным. Просто отмахнись и уйди. Не чувствуй прошивающую тело дрожь. Я люблю тебя, говорит Джим, не слушая ответ, не зная, кто такая Барбара, потому что Освальд бледен и прячет взгляд, и кончики его ушей розовеют, и ему холодно. Он делает это движение, словно хочет обхватить себя руками. Дыши, Джим, ты забываешь дышать. Ты понимаешь, что ты делаешь? Ты убиваешь. – Я не святой, – напоминает Джим. Доктор откладывает ручку в сторону. Простите, мы больше ничего не можем сделать. Вы больны, окончательно бесповоротно, без шанса выжить. Таких безумцев мы еще не видели. Доктор знает, о чем говорит, его дубовый стол покрыт неровными царапинами. – Отъебитесь, – говорит Харви Буллок. – У меня осень. На самом деле только похмелье и кризис. На самом деле зеленый чай Нигмы воняет на весь отдел. – Мой день тоже не блещет радужными красками, – признается Джим, опираясь ладонью о стол Харви. Буллок тупо пялится на его сбитые костяшки пальцев. Рецепт здорового образа жизни прост: ты должен быть хорошим мальчиком и избивать только грушу в спортзале, или – если нет настроения - только плохих парней, тех, у кого нет хромой походки и влажного взгляда. Если перед тобой Освальд – опусти кулак. Даже если он заслужил, напросился, провоцирует. Будь его личным святым. Ты хочешь содрать его лицо и выдавить глаза – вместо этого протяни руку и погладь по волосам. Будь с ним нежен, когда он ждет боли. Это и будет твоим наказанием ему. И оно самое безопасное, оно позволит тебе продержаться, быть все еще «интересным». И быть живым. Ты же планируешь выжить? Благодаря полученным данным арест проходит почти спокойно. Харви скрывается в ночи, предвкушая вечер в компании проститутки и рефлексии. Джим разбирается с бумагами, когда раздается звонок. Освальд называет адрес. Судорожно вздыхает. – Они все хотят, чтобы я умер. – И связь обрывается. Джим пытается закончить работу. Честно пробирается сквозь стену неразборчивых строк. Перечитывает раз за разом одно и то же предложение. Но битва уже проиграна, и рапорт и прежняя жизнь – все летит к черту. Ведь мир хочет, чтобы Освальд умер, а Джим не собирается уступать ему. В очереди он должен быть первым. По адресу - заброшенная фабрика недалеко от порта - нет никого кроме Освальда. Напавшие на него уже скрылись, и остался только запах пота, крови и страха. Серьезных повреждений нет, и Джим бесцеремонно взваливает Освальда на плечо – он еще легче, чем казалось детективу, - и устраивает его на заднем сидении. Везет к себе, стараясь не обращать внимание на его тяжелое дыхание. Впрочем, скоро Кобблпот относительно приходит в себя и успокаивается. «Потом нужно будет спросить, какого черта он чувствует себя в квартире Барбары как дома», - делает мысленную заметку Джим. Откуда он знает, где ванная, где аптечка, где алкоголь? Джим наблюдает за передвижениями гостя. С ним что-то не так. Помимо царапин, синяков и ушибов. Он неразговорчив. Его чем-то напугали. Джиму и самому вдруг становится страшно, и он сейчас же запрещает себе думать об этом. Он только представляет, как Освальд возвращается домой, проходит мимо матери и молчит, пока она расспрашивает его: что случилось? Ты опять нажил неприятностей? Освальд молчит, потому что дома можно не носить масок. Джим прекращает эту бессмысленную суету. Раздевает, усаживает Освальда за кухонный стол, осматривает его раны. Пальцы ломит от ледяного компресса, который он держит у опухшего колена. Тишина, которая раньше нравилась, теперь пугает. Освальд напоминает покорную куклу. Он не следит за манипуляциями Джима, он смотрит куда-то в сторону, кусает губы. Джиму хватает своих кошмаров, демоны Освальда слишком многочисленны, и Джим боится увидеть их всех за одну ночь. Поэтому он не задает вопросов. Он убирает ледяной компресс и, стараясь не касаться кожи, протирает царапины. Потом выходит за пледом. Смотрит на полки около минуты, там на второй снизу лежит любимый плед Барбары. Он оплакивает его будущее. Как плохо. Нет-нет, это ужасно. Он берет его, игнорируя два других. Плед пахнет ее духами. Джим дышит ими по пути на кухню. Он мог бы лечь рядом с Освальдом и обнять его, зарываясь пальцами в мягкую ткань. Закрыть глаза и притвориться, что касается Барбары. Он ведь уже делал наоборот, так что для вселенской справедливости: почему нет? Голова раскалывается. Освальд все так же молчалив. Как он смеет думать, что в присутствии Джима ему можно терять контроль, подставляться под удар этого… приступа? Джим не гарантия безопасности. Вот прямо сейчас что ему стоит навалиться на мерзавца, закрыть ему нос и рот ладонью? Придушить. Как котенка. Джим считает: десять, девять, восемь. Что они с тобой сделали? Семь, шесть, пять. Я убью их за это. Его болезнь заразна. Передается по воздуху, не иначе. Джим болен, Джим стоит, комкая плед в руках на пороге кухни, и его тело, потеряв стимул и стержень, немного качает. Джим засыпает на второй половине кровати, лежа на спине, сложив руки на груди, а просыпается, потому что Освальд положил голову ему на плечо. Накрыл ладонью его переплетенные пальцы. Утром Кобблпот излучает само счастье. Он успешно вычеркнул из памяти ужас пережитого, он ластится к Джиму, крутится рядом, заглядывает в глаза в поисках одобрения. Посмотри на меня, я снова готов к бою. Джим смотрит. То, что он видит, пугает его еще сильнее. Человек просто не может так быстро перестраиваться. Простой человек. Джим понимает, что проиграл. Он набирает номер воображаемого доктора и просит срочную госпитализацию. Губы Освальда пахнут зубной пастой. И немного кровью.