Штурмовая винтовка

The world was on fire and no one could save me but you It's strange what desire will make foolish people do And I'd never dreamed that I'd knew somebody like you And I'd never dreamed that I'd need somebody like you No I don't wanna fall in love With you What a wicked game you played to make me feel this way What a wicked thing to do to let me dream of you What a wicked thing to say you never felt this way What a wicked thing to do to make me dream of you

      Вода в ванне слишком горячая, мне невыносимо жарко, будто я нахожусь в бане в русском квартале, а не в маленькой обшарпанной ванной комнате в номере дешевого отеля, но ему так нравится. Он не любит холода…       Я почти засыпаю, я будто варюсь на медленном огне, и дышать становится трудно. Я толкаю дверь, чтобы запустить хоть немного воздуха, а он хмурится. Джеймс достает из пачки сигарету и закуривает, а на раковине стоит открытая бутылка Хайнекена. В ванне нет пены, просто горячая, невыносимо горячая вода, и оттого, что дверь открыта, от поверхности воды поднимается пар. В ванне тесно, и мои ноги по-хозяйски раскинуты у него на груди. Он ворчливо отстраняет их, когда закуривает, говорит, что я совсем уже потеряла совесть, но я знаю, что ему это нравится.       Я вижу, как капли воды катятся с его раздвинутых коленей, собирая темные волоски в причудливые узоры, я разглядываю его возмутительное тело под толщей воды. Нога моя сама собой опускается вниз, скользя по мускулистой груди, стальному прессу и ниже, и я аккуратно, невесомо дотрагиваюсь одними пальцами до самой чувствительной кожи. Он угрожающе щурит глаза, выпуская сигаретный дым прямо в мою сторону, а я проваливаюсь под лед, а подо льдом, я уже знаю, мутный жар и раскаленные угли, по которым я ступаю с каждым днем все смелее.       Я рывком встаю на колени, тянусь к нему, выхватываю сигарету из длинных, прекрасных его пальцев и топлю ее под водой. Она шипит, и я сминаю ее в кулаке, отправляя россыпь табачных листьев на дно. Я не выношу запах сигарет, а он нарочно делает это при мне. Ему все так же нравится меня выводить, злить и провоцировать, ведь пугаться я уже перестала.       — Вот это уже наглость, — он усилием воли сдерживает улыбку, сохраняя как можно более суровый вид, тянется за новой, я хватаю пачку быстрее его и следом отправляю ее целиком под воду. Он склоняет голову на бок, и от этого взгляда бегут мурашки. Серые, острые иглы впиваются мне под кожу, металлические пластины лязгнули, становясь в ряд, словно по команде смирно, отчего капли разлетаются от его руки веером, а я снова дико возбуждаюсь от восхитительного чувства опасности. Моей личной, дикой, неистовой, разнузданной опасности.       Металлическая ладонь хватает меня за ногу и дергает ее вверх, я кричу, соскальзываю под воду, и крик глохнет под ее толщей. Я чувствую сильное, состоящее из стальных прутьев-мышц тело между своих ног, колени больно прижимаются к бортам слишком узкой ванны, и мне больно, и кричать я не могу и вдохнуть тоже. Меня топят руки — теплая и не очень, и я чувствую полные, нежные губы на своей груди, и укусы, совсем не нежные…       Меня отпускают, я вырываюсь из стальных объятий-оков, шумно заглатываю воздух и совсем не понарошку наношу удар справа, он шипит, а я судорожно, как змея выпутываюсь из-под его тела. Борьба длится ровно три секунды, и я обездвижена каким-то хитроумным приемом. На пол плещется вода, он смеется глухо, в глазах — азарт и злорадство, а со дна ледяного озера его глаз поднимается мутная мгла. Ему нравится побеждать даже в таких мелочных состязаниях. Его лицо близко, я провожу языком по его губам, раздвигаю их бесцеремонно, проникаю внутрь, ощущая вкус табака и алкоголя. Он хватает мои волосы в кулак, прижимает ближе, целует так, будто никогда не целовал раньше, будто хочет выпить меня до дна, высушить, как путник, что заблудился в пустыне и набрел на оазис, уже потеряв надежду и отчаявшись на смерть, и я чувствую, как восставшая плоть упирается мне меж бедер.       Я, разнеженная и слабая после горячей воды, раскинулась на скрипучей, пахнущей сыростью и жженой тканью постели, простынь приятно холодит мне спину, и я ощущаю, как жар, словно дым, испаряется над моим телом. Джеймс стоит надо мной на коленях, целует выступающие косточки на лодыжке, и мне щекотно и приятно одновременно. Член большой и налившийся от напряжения упруго касается моего бедра (до сих пор не понимаю, как он в меня помещается), поцелуи соскальзывают к колену, и мне становиться мучительно, и жарко, и невыносимо терпеть эти терзания, я хочу его целиком, до отказа, до упора, до боли.       Он проникает в меня языком, как недавно это делала я с его губами, и пальцами, горячим и холодными, и я не могу дышать, сминая в ладонях простыни, а они до того ветхие, что трещат под моими ногтями. Я выгибаюсь навстречу его ритмичным движениям невпопад, забываю выдохнуть, а потом вдохнуть. Я, словно лед, разламываюсь на тысячи кусочков под подошвами армейских ботинок, но он меняет ритм, и я хочу взвыть и врезать ему. Он проводит языком по влажному, чувствительному бугорку, раздразнивая до удушья, а я возбуждена уже до предела и, кажется, сок из меня течет прямо на простыни.       Я кончаю так, что вот-вот потеряю сознание, тело мое еще пронизывает спазм, а он входит в меня сразу, с напором, в еще пульсирующую плоть, и оргазм продолжается с новой силой. Я кричу слишком громко, Джеймс закрывает мне рот и ладонью, и поцелуем попеременно, я ощущаю металл во рту, ощущаю языком мельчайшие пластины стальных пальцев, он словно собирается разорвать меня, как тряпичную куклу.       Я слышу шум с улицы, смех и зазывные выкрики уличных девиц, полицейскую сирену и рев мотоцикла, из бара доносятся звуки кантри-музыки, приглушенные голоса и звон разбившейся пивной кружки, а из-за тонкой перегородки, разделяющей номера лишь условно, слышу визгливые стоны, звучащие аккомпанементом к нашему безудержному танцу. Неоновый свет играет на его мускулах красными и белыми всполохами, и я словно в бреду пытаюсь сложить из букв название, но раз за разом читаю лишь его имя и проваливаюсь в бездну. Я - шлюха в дешевом борделе, одна из тех, что вьются стайками у входа, предлагая себя залетным байкерам за умеренную плату. Но я энтузиастка и платы не беру, потому что клиент мне мил. Моя плата — его горячий шепот и влажные следы на моей коже, неуклюжая нежность и жесткое, неутомимое обладание, и взгляд, полный пламени и льда.       Он не останавливается, используя отведенное нам время сполна, он не устает, заряжая меня своей немыслимой силой и энергией, и я готова каждый раз, и меня совсем не тянет ко сну, как бывает со Стивом, и я не чувствую усталости. И я не могу дышать, даже когда просто смотрю на широкую его спину в темном переулке, что иногда сопровождает меня по дороге в старый бар... Он поднимает меня над кроватью, подтягивает к краю, я чувствую сильную металлическую руку меж лопаток (я ведь даже представить не могу, сколько в ней мощи), что нежно, но настойчиво клонит мою спину вниз, я ощущаю восставшими сосками грубую прохладу простыни и беспомощно опускаю голову, полностью отдаваясь его воле.       Я доверяю ему так безоглядно, хотя у меня нет для этого ни единой причины, я ощущаю его, как острие ножа у горла, я принимаю его таким, каков он есть, не строя иллюзий, я отдаю ему все, что имею, а он отдает мне в тысячу раз больше. Дикий зверь, обуздать которого я могу только, когда он во мне. Солдат, бесконечная война которого прекращается лишь на несколько часов, когда он во мне. Идеальное оружие, что становится человеком, уязвимым, беззащитным и чувственным, когда он внутри меня. И мне страшно, и мне чудесно, и я чувствую себя в ответе, что вижу то, что не видят другие, и я проваливаюсь в другую реальность, где все вокруг переворачивается с ног на голову, потому что он хочет быть со мной, не смотря на то, что всё против нас.       Я ощущаю кожей его ледяной до ожога взгляд, как чувствую его самого целиком, до самого дна, будто от него исходит вполне осязаемое силовое поле. По телу бегут мурашки от предвкушения и от страха, что щекочет мои и без того натянутые нервы, и я вздрагиваю, ощущая движение его холодных пальцев по раскрытой, возбужденной плоти. Я забываю вдохнуть, когда он проникает в меня двумя пальцами, сгибает их внутри, словно насаживает меня на крючок, я вскрикиваю, выплевывая остатки воздуха из легких, когда следом вонзается стальной член целиком, до основания, неожиданно, и я не могу больше дышать. Он держит меня крепко, притягивает к себе сильнее, будто хочет еще глубже, но глубже уже невозможно. Он наклоняет меня ниже, я почти сгибаюсь пополам. Тяжелой, огрубевшей, живой ладонью заставляет меня прогнуться в пояснице, и я отмечаю про себя, что нужно записаться на йогу, потому, как гибкости мне не хватает.       Он трахает меня неистово, со злостью, с глухим стоном, полным страсти и ненависти в самых причудливых их сочетаниях, и я с шумом втягиваю воздух на каждый толчок. Он словно наказывает меня за то, что я скоро уйду, оставив свой запах на мятой, запачканной спермой простыни, и он будет преследовать его до утра. За то, что хочет обладать полностью, иметь двадцать четыре часа в сутки, но не может, потому что я всегда ухожу. За то, что делиться больше не намерен…       Я ощущаю, как он снова разливается внутри, сжимая меня в объятиях крепче, чем я могу выдержать и не закричать от боли. Он расслабляется и глубоко дышит, похоронив меня под тяжестью своего идеального тела, утыкается мне в шею и шепчет что-то бессвязное, из которого я расслышала лишь «моя» и, кажется, «всегда».       Звонок телефона заставил меня вынырнуть из блаженной неги и резко отстраниться.       — Ну их на хрен, — глухо раздается голос над моим ухом, и его дыхание щекочет мне шею.       — Это Стив, нужно ответить, — я поставила на капитана рингтон с Национальным гимном.       Я замечаю, как лицо его резко меняется, как он, словно целиком покрывается льдом, и мгновенно подбирается. Рывком вскакивает с меня, с постели и отточенными движениями на изученной местности ищет раскиданную одежду, натягивает майку так, что она чуть не трещит по швам и резко проводит рукой по волосам. Я слышу грубые, хриплые ругательства на незнакомом мне языке, и он снова закрывается, отстранятся, уходит в себя, и мне туда дороги нет. На лице его расползается презрительная ухмылка, когда он видит, как я дрожащими руками вытаскиваю телефон из сумки, он поджимает губы, и взгляд, полный нежности и обожания, снова скрывает непробиваемая стальная стена.       — Я собираюсь забрать тебя с работы, — слышу бодрый голос Стива в трубке.       — Я же говорила, мне нужно задержаться, милый, я вернусь сама, — мой же голос предательски звенит и скачет вверх-вниз по октаве, и дыхание мое еще не до конца восстановилось. — Я на машине.       — Я у здания Суда, но твоей машины здесь нет, — растерянно сообщает капитан, и меня словно оглушает. Я отключаю телефон, скажу потом, что села батарейка, сердце с шумом ухнуло куда-то вниз, а кровь застучала в висках. Джеймс скрывается на балконе, не в силах наблюдать мои хаотичные перемещения по номеру в поисках вещей, я спотыкаюсь и матерюсь, и почти плачу, и я понимаю, что вот именно сейчас я совершенно беспомощна. Все выходит из-под контроля, я совершенно убеждена, что у одного терпение неумолимо приближается к точке кипения, а у другого я исчерпала лимит доверия.       Я бегу вниз по старым деревянным ступеням, рискуя знатно навернуться. Я оставляю его одного, наедине со своими демонами, сама не зная почему, ведь я этого не хочу. Я больше не хочу бросать его одного посреди его тьмы, я хочу охранять его сон от призраков, что преследуют его по ночам, столько, сколько мне отмеряно судьбой, но ноги трусливо несут меня прочь из бара. На улице уже темно, я роняю ключи возле машины, ощупываю холодную землю под ногами в поисках злосчастного брелока.       — Рейчел, — я замираю, согнувшись над землей, и медленно поднимаюсь, зажимая заветную связку в руке. Капитан стоит на противоположной стороне улицы, а в руках у него телефон. Он смотрит на здание бара, потом на меня, и брови его хмурятся, а в кристально голубых глазах — недоверие, раздражение, он хочет потребовать объяснений, но слова застревают у него на языке. От тусклого мрака отделяется фигура. Мужчина, в одной футболке, не смотря на то, что зима, и что холод он не любит. В тусклом свете фонаря поблескивает металл протеза, и у Стива вытягивается лицо.       — Баки, — клянусь, он, наверное, выглядел так же, как тогда на мосту, увидев своего друга живым спустя семьдесят лет. Темная фигура хранила молчание, что было страшнее слов, а я спешно запрыгиваю в авто, завожу мотор, путаюсь и стартую с третьей передачи. Я трусливо покидаю безмолвное поле боя, которое сама и подготовила своими преступными порывами, бросаю напоследок взгляд в зеркало заднего вида на две фигуры, застывшие друг напротив друга, словно каменные изваяния, и сворачиваю на шоссе.       Я больше не принимаю решений, и от меня уже ничего не зависит. Я переложила ответственность на чужие плечи, я вручила свою судьбу в чужие руки и мне наплевать, потому что я устала лгать. Я наигралась довольно, пришло время расплатиться. Завтра я позвоню прокурору и скажу, что больна, и уеду подальше, как можно дальше, хотя сейчас единственное мое желание — разогнаться и въехать в ближайший столб.       Я трусливо покидаю поле боя, где на кону моя жизнь, потому что Джеймс не из тех, кто будет терпеть, а Стив не из тех, кто прощает предательство. Я и кукловод, и кукла одновременно, я дергала за ниточки обоих, пока нити не разорвались с треском, и я поняла, что куклы не куклы, а я хреновый манипулятор. Рука сжимает кожаный руль, я давлю педаль газа сильнее в пол, и мои демоны не успевают за мной.       Я ночую в придорожном мотеле, и наутро в голове у меня тяжело и пусто, как с похмелья, и вчерашнее происшествие кажется мне ночным кошмаром, необычайно реальным, но всего лишь сном. Пропущенных звонков нет, электронный ящик пуст, я, словно выпала из мира, оказавшись на его обочине, как сейчас нахожусь на обочине трассы и смотрю на серое дорожное полотно из пыльного окна номера, и мне неимоверно легко. Я сбежала от того, что совершила, я сбежала от своих грехов, от себя, от них обоих, и мне не хочется возвращаться. Мой ад начнется снова, когда я вернусь в квартиру Стива, чтобы собрать вещи, и мне невыносимо будет смотреть ему в глаза, и я снова буду откладывать его столько, сколько могу. Он спросит: «Как давно?», а я отвечу: «Сразу, как его увидела», — и впервые не солгу. Он спросит: «Почему?», а я не смогу внятно ответить, ведь я до сих пор не знаю, я лишь чувствую. А пока мои руки согревает чашка дешевого растворимого кофе, мне неимоверно легко, будто я выдернула черновики из книги своей жизни и скоро начну писать ее заново. Уже без них. Без них обоих…       Я возвращаюсь в свою квартиру, возле дверей которой, кажется, уже целую вечность назад, ждал меня мой капитан. Я не успела ее сдать, и меня встретила приветливая, родная, пыльная тишина, и предрассветные лучи скользят по давно немытым окнам. Ступаю босиком по старому, не вощеному паркету, бросаю сумку по привычке прямо на пол и открываю окна настежь. Я вдыхаю утренний смог, покрывший серым одеялом мой город. Город, который никогда не спит. А за кухонным столом, как уже было однажды, кажется, уже целую вечность назад и не в моей квартире, с нахальной ухмылкой на лице сидит мой солдат, сжимая меж пальцев так и не закуренную сигарету…