Autumn

Поздней осенью что ни день, то холоднее, а к вечеру на опавших бурых листьях начинает визгливо похрустывать ледок. В свете окон они лежат ровным ковром, так коварно скрывая под собой мокрые мелкие лужи… — Ччерт! — адвокат трясет промокшим ботинком, балансируя на одной ноге. Равновесие держится неважно, но Луска все же не позволяет себе неуклюже покачиваться. Он же не какой-нибудь там алкоголик. Прозрачный и золотистый градус давно растворился в крови и очень даже неплохо согревает. Вот только настроение ни к черту… Луска вынимает из кармана плаща плоскую фляжку. Всего один глоток, ну серьезно. Еще и это безнадежное дело: какие шансы оправдать того парня, для которого едва наскребли денег на несколько визитов адвоката? Никаких. Но придется сходить к нему еще несколько раз, а там как повезет. Луска раздраженно хмурится: раньше ему не приходилось пускать дела на самотек, а теперь оно как-то… Ладно, еще немного для сугреву — и хватит. Окна его дома пустые и темные. А ведь были времена, когда можно было прийти и обнаружить, что в гости без спроса завалился Эван, ну ему-то можно по старой дружбе, и уже даже чай с коньяком хлещет, почитывая свежую газету, будто у себя дома… Луска не сразу, но открывает вечно заедающий замок. В прихожей холодно, а на вешалке уныло болтается пустой крючок без одного гвоздя. Надо бы поправить, думает Луска, привычно бросая свой плащ на спинку стула… …он влетает в дом как метеор: так, эта папка и еще та подшивка газет… Взгляд на часы — ничего, еще не поздно для визита. Ему все равно будут не рады, но это и неважно. За последние три месяца он узнал достаточно, чтобы тянуть за нитки, а не тыкаться наугад, как слепой щенок. Ему нужна информация, и он достанет ее. Бумаги под мышку, накинуть плащ, шейный платок потеплее — в ноябре совсем не жарко — и обратно на улицу. Едва початый стакан с виски сиротливо ютится среди газетных вырезок и записей, сделанных быстрым, уверенным почерком… …поздней осенью что ни день, то холоднее, а тонкий лед звонко похрустывает под каблуками. Шарф прикрывает шею, немного кусаясь, но это ерунда, ведь согревает хорошо. В окнах темно — во всех, кроме одного. Луска коротко стучит в дверь, и через пару минут на пороге появляется заспанный Гайз. — Явился… Ты хоть знаешь, который час, а? За его спиной виднеется кресло с гнездом из смятого пледа и край стола, где под салфеткой угадываются очертания горки бутербродов. — И чайник уже остыл… Слушай, ну заходи, не май месяц! — Гайз так забавно сердится, что можно бы и лишнюю минуту постоять на пороге, где в спину дует сырой осенний ветер, а рук уже касается домашнее тепло. Мальчишка тянет Луску в комнату, попутно рассказывая, что заходил Эван, оставил новую статью и записку, а Валлевиду вроде пригласили участвовать в выставке, а еще… ну съешь ты бутерброд, в конце концов, весь день же на ногах, и… Луска выслушивает все это до тех пор, пока плащ и шарф не оказываются на вешалке, он сам — в кресле, а Гайз не умолкает, отвлекшись на горячий чай. — Я почти… Нет, я точно выиграю дело, — наконец произносит адвокат и довольно улыбается, обнаружив в полной чашке ложечку коньяка. В эту осень многое вернулось на круги своя. И многое изменилось. Он смотрит на Гайза, вслух читающего газетную вырезку, что притащил Эван, а ведь тот говорил, что до понедельника не управится. Янтарные глаза бегло скользят по строчкам, одобрительно щурятся — хорошо написал, значит… Надо будет тоже прочитать утром, перед судом… — Эй… Луска? — шорох газеты сменяется легкими шагами и прикосновением наброшенного пледа. — Ну ладно, спи уже. Осень — это холод, тьма, хмельная муть и вечный недостаток тепла. Где угодно в этом мире. Но только не здесь.