Не выходи из комнаты.

«Не выходи из комнаты, не совершай ошибку. Зачем тебе солнце, если ты куришь Шипку?» «Не выходи, не выходи, не выходи…»: шепчут мне пол, стены, мебель. Я выхожу в туалет, медленно переставляя ноги, как будто комната, обняв меня своими лапами, не желает отпускать. Так же медленно потом плетусь обратно. Но зайдя в комнату, я чувствую прилив сил, «мой дом моя крепость», несмотря на то, что это только комната. Она моя, родная, уютная. Я знаю здесь каждую трещинку в стене, каждое несмываемое пятно на полу, каждую пылинку на полках. Это все мое, близкое к сердцу. Я приседаю и ласково глажу пол, вожу по нему ладонями, а он как бы ластится, довольно охлаждает мои руки. Я поднимаюсь и подхожу к стенам, провожу по ним рукой, за ними словно стучит сердце, сердце моей комнаты. Провожу рукой по корешкам книг, собирая на ладони слой пыли. Это мой слой пыли, мой. Я подношу руку к щеке и втираю в нее пыль. Очень хочется чихнуть и почесаться, но я терплю. Терплю пыль, которая даст мне силы. Говорили, что Илья Муромец носил всегда с собой небольшой мешочек с родной землей, поэтому сила его не покидала. У меня так же, несмотря на мои 180/60, я тоже богатырь, только у меня не земля, а пыль. Я все-таки боюсь выходить из комнаты. Коридор – лабиринт. Я в нем как овечка, на которую спустили свору собак, и сможет ли она спастись - зависит от ее чутья. Я слышу смех вокруг – это смеются надо мной. Вне комнаты я жалок и беспомощен, я червь. Но со мной будет моя пыль, я должен справиться. Мне нужно взять в холодильнике масло, почти вся остальная еда у меня в комнате, а холодильник сюда ставить не разрешают, напряжение в розетке слишком маленькое. Я выхожу из комнаты и меняюсь на глазах. Плечи с головой опускаются вниз, будто на них ложится непосильная ноша. Ноги слабеют и становятся свинцовыми, от чего я начинаю шаркать. Руки поджимаются к груди, пытаясь вжаться в грудную клетку, слиться с ней. Волосы висят паклями, под опухшими глазами с полопавшимися капиллярами фиолетово-синие круги. Я медленно-медленно ползу к кухне. Так получилось, что я живу в коммуналке, но комнаты здесь большие и соседи хорошие, так что я не страдаю. Я иду мимо Анастасии Павловны и Маньки. Анастасия Павловна – женщина в летах, может, с первого взгляда показаться брюзгой и стервой, но на самом деле добрейшей души человек. Она иногда приносит мне поесть, смотрит грустными глазами и вздыхает, вздыхает. - Мань, ну ты глянь на сердешного. Я на него смотрю - сердце кровью обливается. Вот ведь до чего себя человек доводит! А говорят, два высших у парня, - Анастасия Павловна вздыхает, она старается говорить потише, но я все равно все слышу. Я не обижаюсь, я привык. Тем более Анастасия Павловна искренне меня жалеет. - Да, ладно вам, Анастасия Пална, он взрослый человек, своя голова на плечах. - Ну не бывает, что бы человек просто раз, вот так, и скатывался. Правильно Анастасия Павловна – не бывает. Сначала завалили мою диссертацию, а потом мне предложили очень хороший чай. Это он делает меня богатырем, делает мою комнату живой и любящей меня. Я все-таки доползаю до кухни и отдираю двумя руками, ставшую двухтонной дверь холодильника. Забираю из него маленький кусочек масла и огрызок колбасы и ползу обратно, прижимая свою ношу к себе, как будто это самое дорогое, что у меня есть. В какой-то степени это так, деньги кончаются - цены повышаются. Сердобольная Анастасия Павловна, когда ходит в магазин берет и на меня, иногда что-нибудь от себя положит. То банан, то яблоко, то пачку печенья. Именно такие, как она, не дают мне окончательно разочароваться в людях и сдохнуть. Захожу в комнату и приваливаюсь к двери. В голове всплывают строки: «Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером, таким же каким ты был, тем более изувеченным?». А, действительно, зачем? Да и куда? «Что интересней на свете стены и стула?». Моя крепость. Я кладу ношу на стол и снова подхожу к стене. Прижимаюсь к ней всем телом, чувствую приятную прохладу, но в тоже время тепло, чувствую биение сердца. К телу приливает небывалый поток сил. Я эйфорично улыбаюсь. На моем столе сидит фея и тепло улыбается. Я тоже ей улыбаюсь. - Привет. Она не отвечает, но это неважно. Я чувствую себя обворожительным. Я хочу сделать ей комплимент, набираю воздуха в легкие и закашливаюсь. Снова эта дрянь. Бабушка Ефросинья варит для козы какой-то отвар из уже стухшей капусты, не понятно, где у нее в мегаполисе коза. И, конечно же, не менее отвратительный запах мази для смазывания лыж. Григорий Игнатович делает это регулярно раз в месяц. На дворе июнь, жара.... Но он говорит, это нужно, чтобы лыжи не деформировались. Подавляя рвотный позыв, я приоткрываю штору и распахиваю форточку. В комнату врывается поток воздуха. Я с наслаждением вдыхаю свежий воздух, но потом в испуге шарахаюсь. По комнате кружится пыль. Атмосфера нагнетающая. Комната недовольна. Я в беспокойстве разворачиваюсь к фее. - Думаешь, комната недовольна из-за форточки? Она снова молчит и обеспокоенно смотрит на меня. - Если я закрою форточку, то задохнусь. У нее очень грустный взгляд. Она похожа на призрака, через ее живот можно разглядеть стену. Свет, идущий из приоткрытой шторы, слепит меня. Я не могу устоять перед искушением заглянуть в окно. Но сзади меня обхватывают мягкие прохладные руки. - Не ходи туда. Комната лучше. «На улице чай не Франция». Я останавливаюсь, разворачиваюсь и обнимаю фею. Я понимаю, что никогда не смогу от нее отказаться. - «Не будь дураком, будь тем, чем другие не были». - Я не буду дураком. Я буду героем, я защищу тебя. Фея грустно вздыхает и выпутывается из моих рук. - «Не выходи из комнаты!», - злобный взгляд на меня. - «То есть дай волю мебели, слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся шкафом от Хроноса, космоса, Эроса.... расы.... вируса». Кажется, я теряю свою силу, она толчками выливается из меня. И вместо силы меня заполняет страх, липкой рукой цапает за сердце. Я падаю на колени и начинаю задыхаться. Страх растекается бензином по груди, одна искра и все вспыхнет. Страх резкими ударами пульсирует в голове. Милое, доброе личико феи искажается, и она шипит на меня. Я вскакиваю и начинаю в панике все сваливать перед дверью: стул, опрокидываю шкаф, с трудом ставлю сверху стол. В панике забиваюсь в дальний угол, дыхание перехватывает. Глаза заволакивает пелена. Где-то вдалеке я слышу удары в дверь и чей-то голос. - Андрей! - бум,бум! - Андрюша, открой дверь! - бум,бум,бум! - Он там внутри! Заперся! - полный слез голос Анастасии Павловны. - Дайте гаечный ключ! - властный и смутно знакомый голос. Дальше слышны скрежет, глухие удары, а потом дверь проваливается внутрь. Все перед глазами плывет. Ко мне кто-то подбегает, спрыгивая с баррикад. - Андрей! - собственное имя эхом раздается в ушах и носится внутри головы, долбясь о черепную коробку. Единственное, на что я сейчас способен это глухой стон. - Ты что, преставиться решил!? Светило науки хренов! Меня разворачивают, обнимают за грудь и резко сдавливают. Кажется, я что-то выплюнул. Какая-то слизь. Но это уже неважно. Я чувствую умиротворение. Кто-то ласково гладит меня по голове. Наверное, это ангел.