Влюбиться заново

Створки окна со скрипом распахнулись, и Пит, дернувшись от громкого звука, проснулся. На прикроватном столике рядом с тарелкой чуть погоревших тостов и яичницы невинно дымилась чашка чая. - Без сахара. Как ты любишь, - добавляет Китнисс. "Завтрак в постель?" Выпученные желтки таращились на Пита, как живые. Он отвернулся и удивленно посмотрел на нее. - Завтрак в постель, - нервно подтвердила та. Выпрямилась, словно палку проглотила, и руки держит за спиной. Но Пит отчего-то уверен, что сейчас она рассеянно теребит рукав просторной пижамной футболки с длинными рукавами. Он знает ее слишком хорошо... - Осторожно, чай еще горячий. ... и в то же время не знает совсем. Пит неуверенно приподнимается на локтях и берет тост, указательным и большим пальцами надламывая хлеб, и замечает мелькнувшее на лице Китнисс облегчение. Он пытается не отбросить горелый кусочек в сторону и с трудом воздерживается от грубого замечания. - Не стоило. Правда, - он делает глоток и рывком поднимается в постели, зажав ладонью рот, потому что чай действительно оказался горячим. Китнисс грустно хмурит брови и, скрестив руки на груди, неловко цепляет пальцами тонкую ткань. Пит со вздохом встает с кровати - чувствует, что когда-то она была совсем не пустая, - и, наклонившись за рубашкой, покрывается мурашками, потому что по спине скользит ее взгляд. От края черных хлопковых шорт, пробежавшись холодными пальцами серых глаз по позвоночнику вверх, к пшеничной копне волос, выгоревшей светлой массой топорщихся на макушке. Верхняя пуговица никак не может залезть в тугую петлю рубашки - пальцы отчего-то совсем перестали слушаться. Волосы на руках встают дыбом - сзади, совсем близко, раздается сопение. Пит поворачивается, и с его губ все-таки срывается недовольное: - Что? Китнисс молча смотрит в сторону, и он, проследив за ее взглядом, видит свои старые кроссовки: грязные, с неразвязанными шнурками - он забросил их вчера в угол в приступе раздражения, потому что она вчера снова пыталась убраться в доме. В его - хотя когда-то их - доме. - Раньше ты всегда делал двойной узел. Пит удерживается от вздоха. В последнее время ему постоянно казалось, нет, он даже был уверен в желании Китнисс доказать его любовь, не свою. - Ты меня любил, - укоряла хмурая складка между ее бровей. - Ты меня любил! - кричала отчаянно острая сталь ее глаз, когда он отвергал ее помощь. - Ты же меня любил, - в горькой неуверенности шептала она сама, не зная, что он слышит. Ему казалось навязчивым каждое движение Китнисс в его сторону, порой он просто не мог убежать от ее ласк, неестественно заботливых, неумелых, робких. Приступы лихорадочной жажды действий часто перемежались отсутствующим, потухшим взглядом, и Пит, увидев темную копну поредевших волос, иногда испытывал к Китнисс нечто, похожее на жалость, и даже пытался найти глубоко-глубоко внутри зачатки - или остатки - романтических чувств - и не находил. Ничего, кроме пустоты и стопки воспоминаний, фальшивых и настоящих, в которых он не разобрался до сих пор. Его терзало чувство чего-то необратимо, невозвратно потерянного, и, как ни раздражали попытки Китнисс пойти на сближение, он осознавал, что нуждается в ее общении. Пусть даже приобретающего несколько уродливую форму недомолвок, необъяснимых желаний и порывов. Пальцы все еще путаются, пытаясь застегнуть верхнюю пуговицу. Пит вздрагивает и поднимает голову - тепло уже чужих пальцев касается его груди. Китнисс осторожно отводит его руки, аккуратно застегивает первую пуговицу и, схватившись за воротник, останавливается. А Пит вдруг вспоминает пиджак, накинутый прохладным вечером на узкие плечи, плотно застегнутый у самого подбородка его руками. Он не успевает встретиться с ней глазами, потому что она, по-прежнему цепляясь пальцами за рубашку, прижимается к нему всем телом, утыкаясь носом в теплую кожу шеи. И дышит, дышит, глубоко вдыхая почти забытый запах его тела. А у Пита что-то внутри сжимается и неожиданно, непреодолимо тянется к Китнисс, но лишь он поднимает ладонь к ее волосам, она, испуганно осткочив, бросается прочь. Он так и стоит с поднятой рукой, не пытаясь ее догнать. Уверенность в том, что ее не окажется в доме, непоколебима, хотя Пит и не знает, откуда она взялась. Дверь в комнату Китнисс распахнута, простыни на кровати смяты, и скомканное одеяло сброшено на пол. Пит, присев, зачем-то открывает нижний ящик прикроватного столика. Под фотографией ее отца лежат краски и пожелтевшая тетрадь. На первой странице портрет Китнисс, на второй, на следующей - тоже. Китнисс стреляет, Китнисс смеется, Китнисс поет - Китнисс оживает во всех красках его прошлого. Настоящего прошлого. Пит тяжело выдыхает и листает, листает, листает, пока не убеждается, что пустых страниц нет, и закрывает тетрадь, оставаясь на пути к чему-то новому и ужасно знакомому старому. Пит выходит, плотно затворив дверь, и ветер из приоткрытого окна треплет последнюю страницу своеобразного дневника со свежими мазками краски.