Orthos no Inu

Шинджи просыпается и видит железные прутья, выкрашеные красной краской - последний оплот внешнего мира, последнее, что бы он хотел видеть в этом мире. Стеклянная стена в маслянистых отпечатках ладоней - его, и по большей степени чужих - тех, кто жаждет лечения. К нему приходят политики, которые больше не могут трахать своих молоденьких секретарш. К нему приходят молоденькие секретарши после неудачных абортов. К нему идут, словно к святому, и Шинджи чувствует себя божьим сыном. "Встань. - шепчет он прикованному к инвалидному креслу. - Встань и иди." Люди смотрят на него словно на божество, когда больны. Люди смотрят на него, как на сумашедшего,когда они здоровы. Шинджи видит в их глазах презрение, и чувствует, как они смердят страхом и лицемерием. Все, что хочет Шинджи - подмять под себя этот мир. В его голове пульсируют яркие образы - рука воздающая и рука карающая. То, что сейчас переживает Шинджи - похоже на оргазм. Сегодня он в белом. Он всегда в белом, и от этого его лицо становится тоньше и суровее. когда Дни проходят бесконечной чередой, все, что он вспоминает - это лицо Аоя. Его руки и напряженную спину. Младший брат убивающий все сущее, единственный, кто достоин идти с ним по этому пути. В том месте, где он находится сейчас, достать что-то сложно, но Шинджи справляется - он выменивает жизнь дочери своего надзирателя на перочинный нож. Нож маленький - сантимерта три-четыре длинной и его лезвие сточено, но годится для кое-каких целей. Охранник уводит дочь за руку, а она все оборачивается. Оборачивается на мужчину, ставшего ее вторым отцом, подарившего ей вторую жизнь. всё, что она видит в глазах Шинджи - ненависть. Проходит долгая неделя - томительная, сонная, и камера Шинджи вновь наполняется страждующими. Божий сын в Новом Иерусалиме. Они идут к нему, словно паломники. Они идут и замечают на его руках новые порезы, рваные шрамы покрывающиеся подсыхающей корочкой. Они замечают, как искалечены его руки. Руки, дающие им новый шанс. Они видят за его спиной картину - химеру, прижимающуюся к груди юноши. Теперь у химеры длинные черные волосы Хасебе и глаза её дочери. все, что делает шинджи - рисует картину, все, что делает шинджи - создает будущее своей кровью. Когда его выпускают, он ищет Аоя. Ищет свои Иерусалим, чтобы умереть и воскреснуть. Ранним утром в узкой, словно пенал, квартире Аоя темно и холодно. Он садится на диван и перебирает свитера брата, кучей сваленные на пол. Он прижимается к ним щекой в поисках тепла, он касается пальцами вещей, которые так важны его брату, он пытается понять того, с кем не виделся долгие годы. Рёске просыпается от чужого присутствия, от прикосновения к заплывшему глазу. вчера он снова сделал это. Каждый раз, когда Аой забирает чью-то жизнь, он чувствует, как теряет себя в этом безумии и жажде, он чувствует, как становится кем-то другим. - Сенсей. Опухоль спадает, и Рёске видит перед собой бога - на нем белая рубашка и шершавый бинт на правой руке. Бог гладит Аоя по щеке, и она заживает. - А так скучал, Рёске. Когда Шинджи прижимается сухими губами к его горлу, Рёске принимает это, как высшее благословение. Когда Шинджи обхватывает его за щиколотки и тянет к себе, Аой думает, что умирает. Когда Шинджи входит в него так глубоко и медленно, Аой думает, что сойдет с ума. Они тянутся друг к другу сквозь медленное ленивое утро, тянутся сквозь время и расстояние. Они так долго были одни. Последний всхлип Шинджи словно удар, и в груди Рёске становится горячо и тесно. Рюзаки часто наведывается к детективу Хасебе, он смотрит на её гладкие волосы и вспоминает свою картину. Он запоминает мельчайшие детали, на случай, если вернется ТУДА раньше, чем нужно. Когда Аой гладит его воспаленную руку, Шинджи улыбается. Когда Аой ведет его в больницу, Шинджи молчит и не двигается. Когда доктор устало выходит из кабинета, Шинджи лечит людей, сидящих в очереди. Бинт на его руке по-прежнему грязный и истрепаный.