***
Чтобы согреться, солдаты ютятся вместе. Зима уже здесь, и тепло нужно хранить, несмотря на разногласия. В комнатах, где устроены спальни, огонь поддерживается всю ночь, длинную и темную. Но этого не достаточно. Чтобы не погибнуть от холода, люди спят на койке по двое, прижимаются друг в другу, заворачиваются в одно одеяло. И что под этим одеялом происходит — никогда не обсуждается при свете дня. Конечно, надежда есть, но ее остается все меньше, и отчаянье толкает мужчин на поступки, странные по меркам людей, преступные — перед лицом богов. И скорее необходимостью, чем личным выбором, становится примирение между бывшими врагами, которые теперь во всех смыслах делят постель друг с другом. Давос спит на одной койке с сиром Венделом Грандисоном, племянником сира Нарберта. Тот — один из бывших людей королевы, но, несмотря на подобное родство, сир Вендел не слишком охотно возносит молитвы Владыке Света. Не разделяет он и боевого настроения своего отца. Он славный парень, всегда держит себя и свое одеяло в чистоте. Еще и достал в их с Давосом жилище, устроенное в одной из небольших башен, плотную медвежью шкуру, очень ценную в такой мороз. На том же этаже живут еще человек семь, и ночами по очереди поддерживают огонь, стараясь по возможности экономить дрова. И все-таки победить холод им не удается. Станнис Баратеон страдает от простуды. Таким его и обнаруживает Джон Сноу, вернувшись на Стену вместе с братом Риконом и лютоволками. Давос не уверен, что Стена — подходящее место для ребенка возраста Рикона, хотя понимает: Джон просто не готов отпустить от себя единственного оставшегося в живых родственника. По крайней мере, здесь люди Станниса и Бриндена Черной Рыбы смогут его защитить. Давос потратил немало времени на поиски Рикона, потом приглядывал за ним на обратном пути из Винтерфелла, и сам успел привыкнуть к мальчику и полюбить его. Между тем, Джон Сноу отказывается вернуться в Ночной Дозор и присягает Станнису. Черные братья смотрят на него косо. Станнис приятно удивлен, но не показывает виду. Давосу требуется немало времени, чтобы обвыкнуться на новом месте. Он наблюдает за всеми перипетиями с интересом и тревогой, размышляет о будущем Джона Сноу на Стене, и не сразу обращает внимание на болезнь Станниса: того не просто мучает назойливый кашель, но и бьет лихорадка. Возможно, без леди Мелисандры и мейстера Пилоса Давос бы и вовсе ничего не заметил. Они ухаживают за Станнисом, как могут, чтобы тот скорее пошел на поправку, и именно в разговоре с ними всплывает одна из главных причин болезни короля. Конечно же, Станнис слишком замкнут, чтобы предложить постороннему разделить с ним кровать на время холодной ночи, и слишком горд, чтобы приказать это сделать. Станнис никому не позволил бы находиться так близко, наблюдать, как он засыпает, как просыпается утром, обросший щетиной, напустивший слюней в подушку, уязвимый, почти голый, — хорош король в ночной рубахе и подштанниках! Все это время Станнис спал в одиночестве, и продолжает в том же духе. Давос справляется о здоровье короля, и Мелисандра хмурится, подчеркивая, что тот всего лишь простыл. Зимой простуда — обычное дело. Но ведь приходится ограничивать себя в еде, хотя припасы, привезенные Мандерли и другими союзниками, пока еще не иссякли. Порции настолько малы, что наесться ими невозможно, горячее вино стало редкой роскошью. В такое время простуда может закончиться болезнью легких, и даже для Станниса, при всей его силе и решительности, это станет смертным приговором. — Его величество — чрезвычайно упрямый человек, — сетует леди Мелисандра, а она нечасто беспокоится за короля столь открыто. — Он настаивает на своем драгоценном одиночестве, но в этом нет ни разума, ни благородства. Я пыталась убедить его, но он отказывается слушать. Станнис — действительно самый скрытный и сдержанный человек из всех, знакомых Давосу: он трепетно заботится о сохранности собственного достоинства и никому не позволяет вторгаться в свою личную жизнь. Его замкнутость удивляет Мелисандру, а значит, она не так проницательна, как притворяется. Она служит ему почти пять лет, и если все еще не поняла, что Станнис скрывает малейшие признаки уязвимости, то упустила одну из самых важных черт его характера. Давос пожимает плечами, решаясь говорить начистоту: — Боюсь, так он никогда не поправится. Не знаю, какие слова вы должны подобрать, чтобы повлиять на него. Мелисандра хмурит брови и на мгновение задумывается. Затем вскидывает голову и улыбается: — А ведь есть некто, способный добиться в этом деле успеха, оставив меня позади. — Кто? — Давосу даже становится любопытно. Но то, как меняется улыбка Мелисандры, стоит ей повернуть голову, заставляет насторожиться. — Ну, конечно же, вы, лорд Давос. С тех пор, как Станнис сделал его лордом и королевским Десницей, красная жрица всегда обращается к Давосу по титулу. А Давос все гадает, что именно она вкладывает в эти слова: сарказм или попытку напомнить, сколь многим он обязан своему королю? Давос поднимает брови. — Шутите? — он мог бы и хохотнуть, но леди Мелисандра выглядит вполне серьезной, хоть его растерянность и забавляет ее. — Вы — один из самых верных королю мужей, лорд Давос. А еще вы его Десница, а значит, мы вправе ждать от вас определенных жертв. Я отдал ему четверых сыновей, разве этого мало? Давос никогда не лез за словом в карман, но тут ему вдруг приходит в голову, что "греть королевскую постель" — довольно забавное выражение, и оно предполагает жертву особого рода. — Я простой человек, миледи, и наверняка есть люди, лучше подходящие, чтобы спать возле короля. — Разве найдется кто-то, кому он больше доверяет? Кого столь же высоко ценит? — Высоко ценит, — сухо повторяет Давос. Высокая оценка Станниса дает возможность говорить правду, не рискуя головой. Но это совсем не значит, что Станнис соглашается слушать. — Я не попросила бы вас о помощи, если бы могла справиться сама, — произносит леди Мелисандра. Давос хотел бы многое ответить на это: если Станнис действительно Азор Ахай, разве не должен Владыка Света даровать ему тепло? Магия защищает красную женщину от холода, и та может ходить без перчаток, а спать в одиночестве. Но раз большинство солдат на Стене и так уверено, что она делит постель с королем, почему бы ей и впрямь не снизойти до этого? Давосу нелегко признать, но Мелисандра права: никого другого Станнис не подпустил бы к себе достаточно близко, никому не разрешил бы остаться в королевских покоях.***
Давос размышляет несколько дней и ему начинает казаться, что Мелисандра предложила единственный возможный выход. Он собирает всю свою решимость, и однажды вечером специально остается в спальне короля, чтобы поднять этот щекотливый вопрос. Он старается держаться, как ни в чем не бывало, делая вид, будто не замечает раздраженной гримасы Станниса. Когда приходит время ложиться спать, присутствие Давоса начинает граничить с откровенной наглостью: обычно он уходит куда раньше, чем слуги принимаются готовить комнату к ночи. Давос никогда не дожидается приказа выйти вон, и, вероятно, именно поэтому Станнис не выгоняет его сейчас. Даже Станнис достаточно вежлив, чтобы не оскорблять преданного союзника без причины. Лакей, недобро взглянув, закрывает за собой дверь, и лишь тогда Давос осмеливается озвучить свое предложение. Король реагирует именно так, как Давос ожидал. — Ты этого не сделаешь, — шипит Станнис. — Я запрещаю. Возвращайся в свои покои, лорд Давос, а иначе я прикажу повесить тебя за неповиновение. Хочется верить, это пустая угроза. Станнис знает — не может не знать, — что Давос будет с ним до конца своих дней: никакие подарки и награды не пошатнут его верность, он не стремится обрести влияние и власть. Он с радостью отдаст жизнь за Станниса, будучи преданным слугой своего короля. Давос мог бы обозначить все это фразой попроще, если бы нашел мужество признаться себе. — У меня нет выбора, ваше величество, — он пытается хоть как-то оправдаться, даже пошутить: — Леди Мелисандра была совершенно непреклонна, уж как бы не разразилась буря! — Кажется, королевством правит не леди Мелисандра, — хрипло отзывается Станнис. — Заканчивай кривляться и уходи, сейчас же. — Нет. — Ты, в самом деле, думаешь… — Если мне не позволено разделить постель с вашим величеством, я буду спать на полу. Но покидать вас я отказываюсь. Теперь у Станниса остается лишь один выход — позвать охрану и приказать вывести Давоса, точно преступника. Еще до рассвета об этом узнает весь замок, и королевский Десница растеряет остатки уважения и доверия. Это большой риск, но кому, как не старому контрабандисту, чувствовать, выгорит ли дело? Станнис бросает на него взгляд — страшный, разящий наповал. Его глаза вспыхивают. Жесткая складка в углу рта заставляет Давоса спохватиться, не слишком ли далеко он зашел, вдруг Станнис и вправду крикнет стражникам и отправит его на плаху? Кажется, Станнис как раз предвкушает расправу, судя по злобному удовольствию на лице. Давос ждет, затаив дыхание. — Всегда готов стать мучеником, мой луковый рыцарь, — произносит Станнис угрожающе мягко, насмешливо. Давос качает головой: нет, мученик должен чувствовать иное. Они смотрят друг другу в глаза, и Давос выдерживает взгляд Станниса, на что немногие способны. Наверное, срабатывает именно это. А может даже старое прозвище Давоса, напомнившее Станнису об их истории и многолетней дружбе — если слово "дружба" вообще подходит такому человеку, как Станнис. Так или иначе, король сдается. — Хорошо, — выдавливает он сквозь зубы. — Будь по-твоему. Он исчезает за деревянной ширмой, отгородившей его кровать, и избавляется от одежды: шубы, перчаток, сапог. Потом забирается под одеяло, не одаривая Давоса такой роскошью, как еще один взгляд в его сторону. Тот по-прежнему растерян. Станнис имеет в виду, что Давос и впрямь должен спать на полу, как только что порывался? Он ведь замерзнет до смерти. Если же сейчас рыцарь покинет королевские покои, чтобы сходить за вторым одеялом, то по возвращении встретит охрану у дверей, запертых на все засовы. Или ему можно лечь на постели Станниса? Даже не получив нормального приглашения? Он может вести себя дерзко, но не настолько. — Не горишь желанием спать на полу, как я понимаю? — наконец, фыркает Станнис. — Уж конечно, в постели лучше, лорд Давос. Залезай. Давосу не нужно повторять дважды. Он крупно дрожит, сбрасывая верхнюю одежду, и собирает всю волю в кулак, чтобы не стучать зубами. — Не приближайся, — сухо предупреждает Станнис, стоит Давосу забраться под одеяло. Давос немного удивлен. Любопытно, как сам король видит происходящее, ведь согреться под одним одеялом можно только прижавшись друг к другу. Тем не менее, главное — угодить его величеству. В печке пока еще не гаснет огонь, и слуги прогрели постель горячими кирпичами. Но вот когда угли остынут, холод заползет под меха и покрывала, и в постели будет не теплее, чем в любом другом месте замка. Возможно, иной король, не желая мерзнуть, велел бы своим людям поддерживать огонь всю ночь, оставаться на ногах даже в самый темный и холодный час. Станнис не слишком заботится о слугах, но о себе — и того меньше. К середине ночи ситуация изменится, и холод заставит Станниса передумать. В плошке возле кровати до сих пор горит одинокая свеча. Давос все ждет, что Станнис задует ее, но тот не шевелится. Они долго лежат молча, и Давос закрывает глаза, стараясь уснуть. От находящегося рядом тела толку немного, и рыцарь не без сожаления вспоминает, как тепло было засыпать рядом с тучным сиром Венделом. Давос прислушивается к дыханию Станниса. Тот дышит отрывисто, неглубоко, выдавая напряжение во всем теле. Станнис лежит на спине, вытянув руки по швам, и распахнутыми глазами глядит в потолок. Он мелко дрожит при каждом выдохе, как будто старательно пытается бороться с ознобом, скрывать, как сильно замерз. Холод ли это? Давос готов усомниться. Может быть, гнев? Но почему он не хочет показывать этого мне? Давос плотнее закутывается в одеяло и незаметно разглядывает Станниса, скосив глаза. Он надеется, что Станнис расслабится, но тот дышит все так же взволнованно. И Давос решается на то, чего не совершил бы при свидетелях: в темноте, собравшись с духом, он осторожно кладет руку на плечо Станниса. Он чувствует себя глупо, обращаясь к королю по всем правилам, — здесь и сейчас, — но что остается делать, ведь не может же он назвать Станниса по имени. — Ваше величество? — произносит он шепотом. Станнис вздрагивает. Давос поспешно отдергивает пальцы. — Нет, — предупреждает его Станнис, и запрет звучит резко, точно удар хлыста. — Никогда больше так не… — он умолкает на полуслове и резко влажно вздыхает. Будто всхлипывает. А потом отворачивается. — Нет, — повторяет он, наконец справившись со своими эмоциями. Его голос так напряжен, что кажется осязаемым, способным в любой момент разбиться вдребезги. Что-то пошло не так, и Давос силится понять, в чем дело. — Но ведь я не собирался… — что конкретно это было, чего я не собирался делать? — Простите меня, — он осекается, даже не попытавшись оправдаться, потому что сам не знает, отчего все так вышло. Станнис не отвечает. Все становится еще хуже, чем было, хотя куда уж хуже. Давос запоздало понимает, что идея была обречена с самого начала. — Мне уйти? — спрашивает он. Станнис отвечает молчанием, и Давос толкует это по-своему — шевелится, выбираясь из постели. И в шорохе белья почти теряется мягко произнесенное слово, такое тихое, словно сказавший не желал быть услышанным: — Останься. Давос бросает на Станниса взгляд, но тот по-прежнему отворачивается, стараясь смотреть в другую сторону. Он не повторяет сказанного и ничего не говорит вдогонку — не объясняется и не бранит. Понять Станниса было непросто и в лучшие времена; даже Давос, съевший с ним пуд соли, не всегда способен отличить разрешение остаться от приказа пойти прочь, гнев от насмешки. Но теперь на лице своего короля Давос замечает нечто, чего раньше никогда не видел и не ожидал увидеть: так выглядит побежденный. Давос не может понять, чем именно так удручен король. Неужели он чувствует себя настолько подавленным? С ним не случалось этого даже в самые лихие годы, во время поражений в жестоких битвах. Да, он приходил в ярость, впадал в уныние и горько кривился, но никогда не казался окончательно растоптанным. Даже когда Роберт сделал его лордом Драконьего Камня, а Штормовой Предел отдал Ренли, даже когда мейстер сказал, что леди Селиса больше не способна подарить ему наследника, даже когда Ширен заболела серой хворью. Но теперь Станнис выглядит по-настоящему жалко, и дело не в его простуде. Давосу страшно, почти невыносимо видеть его таким. Он неосознанно тянется к Станнису и душой, и сердцем, и телом: придвигается так близко, что начинает чувствовать тепло и, кажется, даже запах, окружающий короля. Пахнет лимоном, расплавленным железом и сандаловым мылом. Сердце Давоса начинает биться чаще — от волнения и восторга. Они со Станнисом впервые так близки. Давос переносит свой вес на левую руку и склоняется над Станнисом, готовясь встретить его взгляд. Он хочет, чтобы Станнис посмотрел ему в глаза и верно истолковал то, что увидит: тревогу, готовность заботиться, и некоторые другие странные вещи, которые открывает в себе сам Давос. Станнис медленно поворачивает голову. И у Давоса вдруг перехватывает дыхание, а внезапная мысль чуть ли не останавливает сердце в груди: на лице Станниса он различает откровенное желание. Так и есть — но лишь пару мгновений. А потом Станнис поднимается и тянется к нему, обхватывает плечи плотно, чуть ли не до синяков, и целует Давоса в губы. Это длится не больше секунды, но Давос успевает не то шумно вздохнуть, не то сдавленно заворчать. Станнис отпихивает его прочь, как если бы обжегся о кожу. Его глаза горят — темно-синие, дикие и страстные, впервые на памяти Давоса такие живые. И это очень красиво. — Теперь ты знаешь, — произносит Станнис, сначала жестко ухмыляясь, а потом и вовсе безжалостно смеясь над собой: — Довольно искушать меня, лорд Давос. И чего тебе не сиделось в своей башне с сиром Венделом, его братьями и родней! Видишь, что все эти годы скрывал твой король? Наверное, гордишься тем, что позволил заманить тебя сюда? Что уличил в самых сокровенных, низменных желаниях, которых не заметили те, кто побойчее и позлее тебя? Что теперь думаешь обо мне, Давос, — обо мне, который клеймил позором своих братьев за то, что так легко поддавались искушениям, а теперь сам выказал ту же слабость, очернил себя плотской похотью? Отвернешься от меня, Давос? Ты потерял сыновей у меня на службе, но ведь это пострашнее, верно? Станнис смеется сурово и горько, а потом затихает так же резко, как начал. Давос качает головой, стараясь подобрать слова: — Мой… лорд… — Больше не "величество", да? Я тебе больше не король, Давос? Теперь примкнешь к моим врагам? — Никогда, — произносит Давос. — Никогда. Он делает глубокий вдох и, наконец, выбирает верное обращение: — Станнис. Он переводит дух, а по спине пробегают мурашки, и мир в очередной раз переворачивается благодаря человеку, которого он любит с тех пор, как впервые встретил много лет назад. Тот мальчишка Станнис был хилым, но изо всех сил старался казаться сильнее: он имел стальную волю, которой не найти во многих зрелых мужах — ни в лордах, ни в простолюдинах. Голос Давоса дрожит: — Вы и впрямь думаете, что одиноки в своем чувстве? Он не отдает себе отчета, что медленно ведет пальцами по щекам Станниса, царапается о щетину и задерживается на четкой линии подбородка. — Неужели вы считали, я не соглашусь быть с вами — охотно, не задумываясь… если получу хоть какой-то намек, что вы так сильно этого желаете? Не из чувства долга, не считая, что это неправильно. Никогда не считая подобное неправильным. Я ваш с того самого дня, когда вы поверили в мою честность и законопослушность. Я решил следовать за вами. Я избрал вас своим господином и поклялся в верности и преданности. А еще я полюбил вас, много лет назад. Потому что под бременем долга и обязанностей вы хранили достоинство нерушимым, а сердце — горячим. И никогда не считали себя заслуживающим счастья и любви. Широко распахнув глаза, Станнис смотрит на него почти отчаянно. Время проходит, а не сказанной остается еще тысяча важных слов. И Давос собирает все свое мужество, чтобы вновь и вновь открывать рот. — Вам правда кажется, что я не разделяю ваших желаний? В то время как я годами храню их внутри. Вам просто не приходит это в голову, и поэтому вы пытаетесь отослать меня от себя как можно дальше? — Ты женат, — осторожно говорит Станнис. — О, да, и отношусь к Марии со всей нежностью. Мы потеряли на войне четверых сыновей, и нам бы вместе оплакивать их на Мысе Гнева. Мне бы воспитывать наших младших детей, чтобы они выросли хорошими людьми, достойными памяти своих братьев. Но я нахожусь здесь, с вами, возле вас. Там, где мое место, там, где я и хочу быть. — Потому что ты исполняешь свой долг. — Дело не в долге. В вас. Именно в вас, — шепчет Давос, все еще боясь говорить вслух о столь важных вещах. Но глаза Станниса страстно блестят, и Давос убеждается, что это правильно — открыться, в конце концов. И Станнис не отстраняется, когда Давос наклоняется вперед и вновь припадает ртом к его губам. Давос догадывается, что для Станниса все это происходит впервые. Не поцелуй с мужчиной — поцелуй вообще, хоть Станнис и пытается скрыть это, ведя себя напористо и совершенно неумело. Он все еще так напряжен, что его тонкие губы кажутся Давосу жесткими. Скорее всего, Станнис не был ни с кем кроме Селисы, но с ней отношения не сложились с самого начала: супруги общались сдержано и любезно, как подобает лорду и его леди, но никогда не нежничали. Был ли вообще хоть кто-то, кого Станнис желал по-настоящему? Возбуждался ли король от чьих-то прикосновений, влюблялся ли? Сердце Давоса обливается кровью, когда он спрашивает себя об этом. А Станнис вдруг отстраняется, разрывая их поцелуй, и трясет головой: — Нет. Это… это неправильно. Мы не должны, я не должен… — Почему нет? — шепотом спрашивает Давос. Он все еще обнимает Станниса за плечи, пропустив одну руку ему под шею. Он и не думает отпускать. — Мы не делаем ничего дурного. Это не унизит ни вашу жену, ни мою. И о вас никто не подумает плохо лишь потому, что вы ко мне благосклонны. По крайней мере, не подумают хуже, чем теперь. А я не буду ждать от вас особого отношения: здесь уж решать вам. Он прислоняется лбом к голове Станниса и собирается с духом: — Сейчас зима — возможно, последняя на нашем с вами веку. И я скорее все поставлю на карту и проиграю, чем перед смертью прокляну собственную трусость, удержавшую меня от того, чего я хочу всем сердцем… Давос впервые просит у Станниса что-то для самого себя. И впервые говорит с ним на подобные темы. — Я не должен давать слабины, — шепчет Станнис скорее себе, чем Давосу. — Что подумают люди, если узнают, как ты мне дорог? Что, причинив боль тебе, они разобьют и меня? — Они ничего не узнают, — Давос старается придать голосу убедительности. — Я, как и раньше, буду рыцарем, верным своему королю. Но здесь, сейчас… Станнис закрывает глаза и нервно сглатывает. А потом неуверенно улыбается: — Будь по-твоему. Давос слушает его, затаив дыхание: неужели Станнис и впрямь сказал это? А тот снова жестко усмехается: — Мой верный луковый рыцарь так храбр. Он, наверное, будет разочарован: я не слишком искусен в утехах плоти. Ему горько признавать это, и он чуть ли не презирает себя. Станниса коробит собственная неуверенность, и каждое новое слово он выдавливает с болью: — Я никогда не… — Я тоже — никогда, — заверяет его Давос. — Но это не имеет значения. И вся сдержанность Станниса опадает шелухой, когда он тянет Давоса к себе и целует так, будто хочет его проглотить: этот голод чувствуется в каждом прикосновении, в каждом жесте. Станнис говорит правду: он неумелый любовник. Они сталкиваются носами, потом бьются зубами, Станнис целует изо всех сил, наплевав на удовольствие. Как будто чужие губы для него — поле боя. Как будто он добывает вещь, за которую нужно еще побороться, в то время как другим она достается даром, благодаря чутью. Станнис — не самый приятный человек. Он требователен, нетерпим, обидчив, злопамятен, когда сталкивается с дурным отношением, и в то же время он презирает ложь и лесть. Даже с самыми надежными союзниками он держится официально и холодно, ни с кем не сближаясь. Он не идет на уступки. Он, конечно, способен на добрые дела, но чаще всего скрывает это; крайне редко бывая снисходительным к самому себе, он не проявляет милосердия к другим и не желает принимать его сам. Если бы Давос не понимал всего этого, прикосновения Станниса хорошо объяснили бы, что к чему. Тот не хитрит, а идет напролом, утоляет свое желание единственным доступным способом, точно изголодался, и ему уже не до наслаждения процессом. Давос готов позволить королю овладеть собой прямо сейчас, — готов на все, чего тот пожелает, любым способом, который придется Станнису по нраву, — но он не может. Не может, потому что Станнис заслуживает гораздо большего. Губы Давоса оказываются искусанными и припухшими, когда он разрывает поцелуй и стискивает руки Станниса своими. — Мой король, — мнется он, — я не могу этого сделать. Пальцы между его ладоней вздрагивают, и Давос не без труда удерживает Станниса на месте. Глаза короля вспыхивают, но пока Давос пытается найти подходящие слова, лицо Станниса снова становится непроницаемым. — Конечно, — говорит он, все же откатываясь от Давоса и сжимая руки в кулаки. Под тонкой кожей на его скулах подрагивают желваки, а губы болезненно кривятся. В его взгляде больше нет огня, и голос звучит холодно: — Я буду благодарен, лорд Давос, если ты перестанешь притворяться ради меня, и сохранишь достоинство вместо того, чтобы ублажать постылого любовника. Сделай милость, никогда не упоминай обо всем этом, если не хочешь унизить меня сильнее. Он отворачивается от Давоса и готовится встать с постели. Давос хватает его за руки. — Я не это хотел сказать! Совсем наоборот! — восклицает он в отчаянии. Из груди рвется крик: любая мелочь способна убедить Станниса, что желание близости преступно и должно быть отвергнуто. — Я хотел сказать, что готов сделать это, но не как вассал или подданный. Я был и навсегда останусь вашим верным слугой; но когда мы — вот так, здесь, — мне нужно, чтобы вы были Станнисом. Не вашей милостью или величеством, а просто… — Я понимаю, — перебивает Станнис, и его голос скрежещет, как галька. — Правда? — Давос не сводит с него взгляда, надеясь всем своим видом выразить, что искренне любит и хочет Станниса. Он старается скрыть жалость — это последнее, в чем нуждается и чего ждет его король. — Да, — говорит Станнис, и смотрит почти удивленно, когда прибавляет имя: — Давос. Давос шумно выдыхает, вдруг понимая, что все это время не дышал. — Позволите мне в этот раз попробовать самому?.. Станнис колеблется и явно борется с собой, прежде чем отказаться от привычного лидерства, но все же еле заметно кивает. — Тогда ложитесь обратно, — у Давоса так и крутится на языке обращение "ваше величество", хотя он сам только что просил отказаться от титулов. Станнис подчиняется; его тело кажется одеревенелым, неповоротливым, но глаза по-прежнему смотрят с почти нежными любопытством и изумлением. Давос наклоняется к Станнису, но старается пока не давить на него. Станнис разрешил действовать, но может передумать в любой момент. Давос осторожно ведет по его щеке здоровыми пальцами, еще не лаская, а только примериваясь. Скользит вниз к его сильной челюсти. Лицо Станниса жестко, и Давос пробует разгладить большим пальцем эти суровые черты, останавливается на его подбородке. А потом склоняется ниже и целует Станниса, медленно размыкая его губы и касаясь языка, — вкусом Станниса хочется наслаждаться до бесконечности. Давосу сложно быть спокойным: он то целует мягко и влажно, то посасывает нижнюю губу Станниса, теребя и дразня. Станнис сдается и широко раскрывает рот. Давос углубляет поцелуй, и Станнис ловит его дыхание. Все происходит так удивительно нежно, что видя перед собой мужчину, Давос невольно вспоминает Станниса-мальчика, которого запомнил в день их первой встречи. Он никогда не рассказывал Станнису, почему в ту ночь рискнул приплыть в Штормовой Предел с грузом лука и соленой рыбы. Отчасти потому, что хотел проверить себя, отчасти — надеясь выручить побольше золота. Но основная причина, заставившая выбросить за борт здравый смысл, была иной. Давос хотел посмотреть в глаза человеку, преисполненному решимости продержаться в голодающем замке, пока враги пировали у ворот, а обглоданными костями заряжали требушеты и стреляли по стенам. Станнис был совсем мальчишкой, и в Королевской Гавани уже полгода делали ставки, как долго он протянет. Потому что любой другой сдался бы уже давным-давно. Когда Давос сошел со своего суденышка, его окружили люди Станниса: некоторые открыто плакали, другие падали с ног от слабости, и их уносили на плечах товарищи, потому что те не могли идти. Станнис принял свою порцию позже всех, самым последним съел маленький кусочек рыбы и одинокую луковицу, едва ли утолив голод. Давос смотрел на него и не мог поверить, что подобное возможно. Позже, ночью, он предложил Станнису собственный мех с кислым вином — лучшим из того, что можно было найти в Блошином Конце. Они тогда сидели за столом в главной башне замка. Станнис сделал глубокий глоток и сказал на полном серьезе: "Ты смелый человек, контрабандист. Тебе причитается награда, и ты получишь ее: думаю, за свой подвиг ты достоин посвящения в рыцари. Но все должно совершиться по справедливости: тебя наградят за заслуги и заставят ответить за преступления". Давос чуть не рассмеялся. "Думаю, так будет правильно" — сказал он, и Станнис склонил голову, кивнул — как поставил печать под указом. Тогда-то Давос и понял, что будет преданно служить этому человеку и никогда не отвернется от него. Он полюбил Станниса, понимая, что его чувство неуместно, готовясь никогда не получить ответа и не утолить своего желания. Вернувшись в Королевскую Гавань, он обо всем рассказал Марии. И та поняла больше, чем было сказано — она знала Давоса лучше его самого. А теперь Давос пробует представить, что бы Мария сказала, если б увидела их со Станнисом. Он уверен в одном: ей хватило бы великодушия не рассыпать упреки, потому что никто не займет ее место в сердце Давоса. Она может винить Станниса в смерти сыновей, но не в том, что тот лишил ее любви мужа. Давос решается отбросить последние сомнения и колебания. Он целует Станниса, пока может дышать, потом снова хватает ртом воздух и начинает шарить руками по телу Станниса, больше не стесняясь, желая изучить каждый изгиб, точно линию на карте неизвестного государства. В нем просыпается жадность. Станнис вздрагивает под ним, и это только распаляет желание: теперь Давосу хочется большего, чтобы Станнис буквально бился под его руками. Станнис тянется вверх, к его голове, гладит шею, обнимает за плечи, а потом незаметно, нерешительно сползает ладонями вниз к пояснице. Он старается не шуметь, но не выдерживает, когда поцелуй возобновляется. Пальцы Давоса скользят по его рукам, ласкают самую мягкую, чувствительную кожу на сгибе локтя, и Станнис стонет Давосу в рот. Его перенапряженные мускулы, наконец, расслабляются. Станнис прижимает Давоса к себе, и тот не сопротивляется. То, что они по-прежнему одеты, не мешает им медленно, волнообразно тереться друг о друга, найдя подходящий ритм. В своей страсти Станнис, кажется, совсем забывается и постанывает, приникает губами к шее Давоса, посасывает нежную кожу. Давос пропускает ногу меж разведенных бедер Станниса и, прижавшись плотнее, различает, каким твердым и горячим делает Станниса возбуждение. Теперь, когда все, наконец, случилось, и обратного пути нет, тело Давоса реагирует немедленно. Он нетерпеливо дергает воротник рубахи Станниса, желая касаться его кожи, вдохнуть запах, ощутить вкус. Теперь он бы не прочь освободиться от одежды и раздеть короля, но не может остановиться, потому что хочет Станниса слишком сильно. Оказывается, это желание красной нитью тянулось через жизни обоих, считаясь чем-то недопустимым. А теперь оно не дает вздохнуть, связав прошлое с настоящим, воспоминания о знакомстве — с взаимными признаниями. И Давосу кажется, что он погибнет, если это напряжение не найдет, наконец, выхода — здесь, сейчас, в руках Станниса. И остается только толкаться навстречу, тереться друг о друга, сплетаясь бедрами, задевая чувствительную плоть, и горячо, влажно целоваться, оставляя слюну на коже, где придется. Давос надеется, что в будущем их ждут и иные радости: он научится возбуждать Станниса медленными ласками, постепенно изучит его тело, — не потому, что он опытнее, а потому что не собирается останавливаться на полпути. Нетерпение сжигает Давоса изнутри, точно мальчишку, готового излиться в любой момент. Он так долго ждал этого, не имея и повода надеяться на благосклонность Станниса, что когда это происходит взаправду, он окончательно теряет голову. Станнис крепко цепляется за него, почти причиняя боль. Он широко распахивает темные глаза и кажется ошеломленным. Запрокинув голову назад и подставив горло, он потерянно шепчет: "Давос, Давос…" А достигнув пика, вздрагивает и впивается пальцами в плечи Давоса. Давос пытается сфокусировать на нем взгляд, чтобы ловить каждое его движение, каждый признак нахлынувшего наслаждения. Он смотрит, как Станнис закатывает глаза, размыкает челюсти и утробно стонет, глубоко и протяжно. — Боги, — шепчет Давос и влажно целует его в распахнутые губы, чувствуя вкус Станниса, самого Станниса. И когда Станнис открывает глаза и смотрит таким откровенно беззащитным, блаженным взглядом, Давос не выдерживает и с долгим стоном, почти переходящим в крик, сам проливает семя. Он упирается лбом в грудь Станниса, ловя ритм чужого дыхания. А Станнис запускает пальцы в его волосы и перебирает мягкие пряди. Давос поднимает голову, желая встретиться с ним взглядом, и черты лица короля кажутся ему расслабленными, почти спокойными. Сложно сдержать улыбку, глядя на это. Давос ложится рядом со Станнисом и обнимает его. А потом Станнис поворачивается к нему и накрывает его руку своей, дотрагиваясь до обрубков так осторожно, как может. Давос так и засыпает, прижавшись к боку Станниса, а тот задумчиво чертит пальцем круги на тыльной стороне его ладони. Утром он с абсолютно безразличным видом приказывает Давосу выйти вон. Давос возвращается в королевские покои уже поздним вечером. И стоит слугам покинуть комнату, Станнис притягивает его к себе и плотно сжимает в объятиях. А потом целует так страстно, как не целовался прежде никто из них. И они оба чувствуют себя бесконечно счастливыми. Они спят вместе в эту ночь и во все следующие.***
На дворе зима. К середине ночи в комнате становится особенно холодно. Мороз жесток и беспощаден к каждой крепости на Стене, царит он и в королевской башне. Но те, кто в темноте прижимаются друг к другу так тесно, как могут только возлюбленные, — они засыпают в мечтах о весне.