_________
Прозрачный купол становится практически незримым во тьме, особенно, если смотреть в одну точку прямо перед собой. В такие моменты Кошею казалось, что Тета никогда не смог бы быть дальше от него, чем сейчас, когда его глаза пытались объять раскинувшийся над головой небосвод, а мысли были так далеко, что он не услышал бы ни слова, если бы кто-то попытался заговорить с ним. В его глазах отражалось сияние звезд, как если бы Вселенная заглядывала в него, словно давая свое согласие, говоря, что он — тот, кто ей нужен. Кошей стоял рядом, чувствуя, как холодеют руки, а в груди поднимается ледяная злость — из-за Теты, из-за звезд, из-за того, что они так друг другу подходят. Из-за того, что места для него меж ними не осталось. Тета никогда не говорил, что Кошей ему не нужен, что их дружба мало для него значит — наоборот, он делал глупости, неизменно втягивал в них Кошея, а порой и Ушас или еще кого-нибудь из членов Деки, неизменно вызывая раздражение и чувство досады. И все же, Тета никогда не смотрел с таким неподдельным восхищением ни на что, кроме ночного неба. Столько затаенного ожидания, предвкушения, веры и неуверенности одновременно, надежды, сомнений и — настоящей страсти, которая полыхала где-то на дне его глаз, вызывали лишь звезды. Ничего, кроме звезд. Каждый раз вспоминая об этом, или стоя, как сейчас, рядом и при этом будучи так далеко, Кошей хотел взорвать все звезды, поработить все миры, обратить в прах целые империи — только для того, чтобы выиграть этот неравный бой со Вселенной. Завоевать Тету, покорить Тету, заставить его признать себя достойным его внимания. Это походило на болезненную одержимость, которая крепла где-то на задворках сознания, сливаясь с тьмой, словно сочившейся сквозь ткань времени._________
Еще одна вспышка. Еще одно воспоминание. И снова и снова и снова. Мастер кричал, обхватив голову — никогда еще регенерация не была настолько болезненной. Раз-два-три-четыре. Раз-два-три-четыре. То сильнее, то слабее, разрывая сознание на части. И снова вспышка. Воспоминания, болезненные и горькие, как полевые травы Галлифрея, словно пытались свести с ума. Барабаны, сцепившись в голове с образом Теты — такого еще юного, не испытавшего стольких потерь и разочарований, казалось, вели бой за рассудок, давно/почти утраченный в безбрежной войне с самим собою. Слезы, обиды, презрение, восхищение, уважение, жалость, улыбка... Улыбка юного, еще ни разу не регенерировавшего Доктора, выйдя на первый план, словно осветила распадающееся сознание, заставляя Мастера вспомнить, с чего все начиналось. Наконец, регенерация вернулась к нормальному своему течению, с невероятной скоростью продолжая перестраивать каждую клетку тела, нуждающегося в обновлении так сильно. Мастер открыл глаза. Барабанов не было слышно. Они ушли с последним всплеском артронной энергии, как если бы их никогда и не было. Миссия, навязанная Рассилоном, была завершена, временная линия снова переписана. В голове было ясно, как не было уже очень давно. Агония отступила, оставив после себя лишь мягкие объятия тьмы с легким проблеском света. Мастер не знал как и когда, но знал точно, что есть одна вещь, которую он должен хотя бы попытаться сделать. В которой он нуждался, как никогда и как всегда одновременно. Запастись терпением, заставить одного упрямца посмотреть, наконец, на мир открытыми глазами, и увидеть в нем чуть больше, чем просто Вселенную. Чуть больше, чем просто людей. Чуть больше, чем просто того, кем он хотел бы быть. Чуть больше, чем просто Мастера. — Мне нужно вернуть моего друга обратно.