Яо и прочие извращенцы

А начиналось, вроде бы, как всегда: пьяный в стелечку Пруссия, забыв про чувство самосохранения, пошёл к России, чтобы высказать всё, что он о нём думает. Неясно, была ли это обида за Кёнигсберг, просто ли накипело или что ещё... к счастью для пруссака, Беларуси поблизости не оказалось, а потому подойти к русскому он смог... в общем, смог - а это уже достижение. Расположение духа у самой большой страны мира было весьма благоприятное, а потому он молчал и слушал, лишь улыбаясь. Улыбаясь так, что даже любимые подсолнухи в саду испуганно завяли. Гилберт разошёлся не на шутку, он говорил-говорил-говорил. Обвинял, материл, сетовал, материл, насмехался, приводил аргументы, материл... а Ванюша слушал-слушал-слушал; улыбка его становилась всё шире и шире, подсолнухи к земле всё гнулись и гнулись, аура всё чернела и чернела. Ваня был терпелив сегодня. А альбинос всё продолжал и продолжал, камушек за камушком слагая себе аккуратненькую тропиночку во Адик... И всё бы ничего, закончилось бы как обычно - побил, убил... а, нет, не убил, домой притащил, водкой напоил, рассолом напоил, про борщ не забыл, брату сдал... да проходил мимо Китай. И что же тебе, Китаюшка-родимый, дома-то не сиделось? Ан нет, проходил же! И прошёл бы себе незамеченный, никем не тронутый, да то ли урок Канады не усвоил, то ли на судьбе его так написано было… заметили. Не Россия, Пруссия заметил. Да как выпалит русскому: - Да ты вообще злой такой, потому что тебе твой Китай не даёт! Ох, молчал бы ты, Гилушка, помалкивал. За язык ли кто ль потянул? Иль за неимением более аргументов ляпнул? Но о ляпе своём не пожалел. Пожалел Китай. - Что, ару?! – Яо, по натуре своей, был существо нервное и нежное, ранимое, так сказать. Обиделся. А Ваня молчал и улыбался, только в глазах его — сиреневых — появилось удивление. - О, да-а, - прусс понял это по-своему (зря, зря ты так, Гилушка!), - ксе-се-се-се-се, за больное задел, да-а? А я-Великий чего тут распинаюсь? Вот же она, причина китайская! - Что, ару?! – Ван весь раскраснелся, запыхтел аки чайничек, дёрнул глазом раз-другой… и поверил. Нет, ну а что? Тут такие вещи возмутительные говорят, а Россия стоит столбинушкой, молчит, да улыбается ещё… неужто, и правда в точку? - Ах, ты!.. Да как ты, ару?! Да неужели?.. Извращенец, ару! И, раскрасневшись аки маков цвет, разобидевшись да испугавшись за себя-невинного, побежал наш Китаюшка, поскакал, что антилопа африканская, куда глазки большие (прямо не по-китайски!) да карие глядят – лишь бы от пруссака-пошляка да русского-извращенушки подальше. Скакал-скакал, да устал. Оно и не мудрено – возраст сказывался. Шутка ли – четыре тысячи лет на свете белом поживать, да врагов наживать? Остановился он, облокотился о дерево, задумался… Относился Китай наш к Россиюшке, в целом, очень даже неплохо, с симпатией. Да, что там! Нравился ему Иванушка Брагинский, да только не достиг Ван ещё той кондиции-стадиюшки, чтоб серьёзные начинать отношения. Не готов был с амплуа «старого дева» расстаться. Ему б цветочков букетики да рук неловкие касания… хоть и стар был наш Китаюшка, да душа его молодая была ещё. И хоть виды он видал немалые, расчленёночки всякой, да жестокости, да жути всякой… войны наш Китаечка видывал, а сердце всё-равно не очерствело. Любви хотелось Китаюшке, романтики! А тут... «Не дал ему, ару, понимаете ли!..». И предавался бы наш Китаечка мыслям своим мрачным, да скользнуло вдруг что-то вверх от колена. - Чудесный день сегодня, mon cher, не находишь? Из-за дерева, аки дух какой, появился Франция. И тут же схватил он бедного Китая поперёк талии рукой левой, а правой принялся штанишки белые с него стягивать. Да всё приговаривал: - Что за мрачное личико? Случилось что? Я помогу тебе позабыть все беды, mon cher, обещаю. - Ч… что ты делаешь, ару?! – закричал Яо. Принялся он пинаться, да кулаками по наглым рукам молотить. - Ну-ну, тише, прекрасное создание. Сейчас ты забудешь всё плохое… - А-а! Не хочу, ару! Бился Китай, бился, да выбился из ручонок наглых, повредив нападавшему челюсть да регионы жизненно важные. - За кого ты меня держишь, ару?! Извращенец! Сказал это и припустил удвоено, чтоб супостат французский вдруг за ним не кинулся. Да так испугался Яо наш, что побежал в одном только ципао красненьком, забыв про штанцы, обувь и ленту, с волос стянутую. Бежал-бежал наш Китаюшка, долго бежал. Устал китаец наш основательно, на колени упал – отдышаться ему надобно. Тут Японушка мимо протопывал. Спокойный такой, умного вида… - Китай-сан? Поднял наш Китаюшка голову. - Япония, ару? - Что вы здесь делаете? Что с вами случилось? И тут пригляделся наш Кику миленький. Пригляделся, и аж катану верную из рук выронил. А приглядеться-то было к чему. Вот Китаюшка наш, возраста преклонного, да телом молодой, на снегу свежевыпавшем сидит (в ту пору зима была). Волосы распущенные, растрёпанные, щёчки красные, дыхание рваное от быстрого бега, ножки – худенькие-коротенькие-голенькие. И сморит так растерянно. Япония наш сглотнул разочек-другой, за нос ухватился, кровь-родимую сдерживая. - Китай-сан… - Да, ару? - Китай-сан… я возьму на себя всю ответственность! – сказав это с видом чрезвычайно серьёзным, раскрасневшийся Хонда глянул ещё разок (мол, а стоит ли?), да как на Китаюшку кинется с глазами безумными! «Да что ж за день такой сегодня, ару?». Увернулся. Побежал. Нёсся он, нёсся, аки птица вольная, да как налетит на самолёт… то есть на спину широкую. Разглядеть-то всего и успел только шарф – в полосочку такую, синюю. «Не Ванин, значит», - только и подумал. Подумал и выключился. Очнулся Китаюшка наш на постелюшке мягонькой. Лежит себе, думает-думает… Как тут над ним дядька с волосами поднятыми да с лицом неприветливым ка-ак нависнет! - Проснулся? Тут Яо полосатый шарфец узнал… - Голландия? Тот лишь кивнул. - Ох, спасибо, что выручил, ару, - Яо улыбнулся приветливо так, по-доброму, с благодарностью. - Угу. Чем расплачиваться будешь? - Что? Вот тут наш китаец, аки примеси при кипячении, в осадок выпал. - Расплачиваться? - Угу. Деньги в наличии имеются? - Деньги, ару? Деньги-то… - Ну, а как же? – Холл по-умному так затянулся с трубки, тюльпашками набитой. - Я тебя принёс к себе домой, в кровать положил, укрыл, сидел и ждал, как проснёшься… плати за это теперь. Сказать надобно, Нидерландушки наш скупой – похлеще Австрии со Швейцарией, в степени восьмой взятых, будет. - Нечем, ару... - растерянно пробормотал Китай. - Ну, а что у тебя есть? - Ничего, ару. Только ципао красное… - Маловато будет, - цыкнул Холл. Прищурился он, задумался, затянулся разок-другой, да говорит: - Ну, натурой тогда плати. - Что-о?! Китай наш глазки свои карие, большие не по-китайски, выпучил, рот, от ужаса, с удивлением приоткрыл, да глядит всё на Холла. Тот уж, времени явно даром не теряя, обе руки около головы китайской упёр, смотрит. Смотрит так сосредоточенно, серьёзно-обкуренно смотрит. - Н… не надо, ару. Ну… ну, хочешь, земли мои бери. Ну, людей бери… сколько хочешь, ару! Голландец вновь призадумался, сел. - М-м, интересно, - протянул он глубокомысленно. - Да-да, ару, конечно интересно. А как выгодно!.. - Выгодно, - кивнул Нидер наш укуренный. Потом затянулся, да как назвал цену! Глазки Китаюшки, и без того большие не по-китайски, за все рамки анимешные вылезли. - Сколько, ару?! Растерялся, испугался наш Китаенька. Видит, нечем больше крыть. - Н… ну, ладно, ару, забирай. Эгоист в Яо победил. - Хотя… пожалуй, нет. И вот уже Голландушка наш укуренный снова руки свои сильные по обе стороны от головушки длинноволосой Китайчика нашего упёр. Тут уж психика китайская, аки техника им же произведённая, не выдержала нагрузки, стресса такого. Вырвался Яо наш многострадальненький, схватил пледик с кроватушки нидерландской, замотался, аки женщина восточная в хиджаб, и помчался прочь из дома Нидера, подальше от странушки толерантненькой, от державы наркоты и тюльпашечек… И вслед ему летит голос недевичий: - За плед тоже заплатишь. Арендная плата почасовая. Несётся наш Яо лесами, полями, лугами… тут ему Англия навстречу. - Англия, спаси, ару! Так и быть, забуду тебе опиумные войны и всё прочее... ох, спаси, ару! Можно мне у тебя в доме переждать, ару? Артурчик наш постоял, посмотрел задумчиво на Яо нашего – раскрасневшегося, запыхавшегося, тяжело дышащего, с ногами голыми, пледом не скрытыми. Посмотрел, подумал, хмыкнул да хихикнул, и изрёк наконец: - Ну, идём. И пошли он в дом Артурушкин, и дошли, и вошли в него. Кёркленд наш репку светлую почесал, сглотнул как-то нервно и говорит: - Чаю тебе для приличия предложить, что ли? - С удовольствием, ару! – просиял Китай. - Прости, сегодня без выпечки. Засиял тогда Яо раз в десять сильнее, благодаря Будду и прочую братию, и иже с ними… припал он губами к чаю горячему – замёрз он, бедняжечка, после пробежки босоногой по снегу. А Арти смотрит на него так пристально, брови свои нахмурил — густые-прегустые — недобро так. На шею тонкую, аки фарфор китайский, уставился нетерпеливо. А Яо всё пил-пил… И стоило лишь допить ему, как подскочил Артурушка с места своего. Как вопьётся в губы, чаем согретые, как прижмёт к стеночке, обоями зелёными в цветочек обклеенной. - Ну, давай, покажи, что умеешь. - Что-о, ару?! – вырвался Китай наш разнесчастный, да как на Артура, простите, вылупится. - Ты!.. Ты что сейчас, ару, сделал?! Да за кого ты меня, ару, принимаешь?! - Чего? – Кёркленд наш репку почесал удивлённо так. - А ты разве не ради этого ко мне напросился? - Да как ты?! Извращенец, ару! И вылетел Китай-бедолажечка из дома английского, а в спину ему летело лишь презрительное «Пф!». Бежал-бежал наш китаец несчастненький. Бежал он в сторону северную, да на домик уютненький набежал. Да как забежит внутрь… а там, в прихожей-горнице, Норвегия каменоликий стоит. - Неожиданно, - вот и всё, что он сказал. Молчит потом, на Китая с безразличием поглядывает. А у Китая-то щёчки красные, дыхание рваное, волосы длинные растрёпаны, ножки из-под пледа-паранджи выглядывают – худые, короткие, голые. А глаза - несчастные-несчастные! – карие, не по-китайски огромные. - Я это, ару… - Ну, заходи, раз пришёл, – холодный до безразличия Норвегия в кухню направился, жестом повелевая Китаю за ним двигаться. И пошёл наш Ван Яо на кухоньку, и вошёл, и увидел на столе тёплую выпечку да кофе горячий в кружечках. Так просидел почти час – Норвежушка наш потчует его булками своими норвежскими, да кофе подливает свежего в чашечку. - Ох, спасибо – наелся, согрелся, ару… Улыбнулся Китаюшка наш – искренне, по-доброму, с благодарностью. А Норушка наш смотрит на него внимательно, чуть голову набок склонив. А вмиг следующий Яо уже к столу прижатый – лежит, да на Норвегию холодного, простите, пялится. - Что-о?! - Ну, не стесняйся, - говорит Норвегия, а лицо его всё такое же постное, - а то зря ты, что ли, ко мне ворвался весь такой раскрасневшийся? Знаю же, зачем. Тут в кухоньку уютную вошёл Исландия. Постоял, посмотрел, открыл рот, потом закрыл, потом опять открыл… покраснел, да гневно на брата уставился. - Что всё это значит?! – начал он ревностно. Но Норвегия ему кивнул, мол «Присмотрись, кто тут у меня». - А, этот всего лишь. И тут постнолиций наш вдруг как улыбнулся премиленько, да как глянет с нежностью на Исландушку. - Присоединяйся, родной мой. Китаюшка, можно сказать грубо, офигел от такого. - Это что ещё значит, ару?! «Этот всего лишь» - это вот что, ару?! А Норге наш его не слушает, голосочком ласковым зовёт: - Не стесняйся, братик, иди сюда – буду тебя вещам взрослым учить. Потом снова с лицом наипостнейшим на Китаюшку нашего устремил взор безразличнейший. А Исландии ласково шепчет: - Давай сначала его разденем. Ладошки скандинавов – изящные, хрупкие на вид – без усилия всякого размотали хиджаб-паранджу, плед которая, и вмиг за Китаюшкино ципао принялись. - Групповушка намечается, - гаркнул-крякнул влетевший в кухню Мистер Пуффин, - четвёртым буду! Тут Китай моментально пришёл в себя – да как рванётся – так одежда его алая затрещала да порвалась, а сам он, плед Нидера прихватив, аки ошпаренный из дома норвежского вылетел – через окно прямо. Этаж, благо, первый был. И летит наш Китаюшка-мчится, дороги не разбирая вовсе… да ка-ак врежется, как впечатается в стену! Ан нет, не в стену – в спину. Спину широкую, шведскую. А как повернулся «стеночка» к китайцу, так тот в обморок и хлопнулся. Глаза Китай открыл через часик-полтора. Да как открыл – так сразу и закрыл. Узрел наш Китаюшка лик шведский, обыкновенный, да чуть опять не в обморок. Но IKEA-master, level over 999, не растерялся и поднёс азиату ваточку с нашатырчиком. Тот сразу очухался, огляделся – гостиная уютненькая, мебелью от IKEA вся обставленная. На столике подле дивана, где Яо полусидел-полувалялся, стояли две кружки, ароматом кофейных зёрен манящие. Тут китаец, было обрадовался… Насторожился. Смотрит на шведский фейс недоверчиво. - Спасибо, ару, конечно, за помощь… Швед сверкнул очками – холодно, безразлично… и вдруг ка-ак схватит Яо за руку! Ван заорал, что сил было: - Что ты от меня хочешь, ару?! Неужели, и ты туда же?! - Нет, - серьёзно ответил Бервальд, а потом добавил: Ж’нат. Яо выдохнул с облегчением. - Царап’на, - пояснил Швеция, на руку худую глядя. - Ах, это, ару… - Кофе? – Оксеншерна кивнул в сторону кружек. - Спасибо, ару, - улыбнулся наш Китаюшка – искренне, с благодарностью, с облегчением, - а ты и не страшный совсем, ару. Добрый даже и не кидаешься на меня… Рано, рано Китай расслабился! Тут в комнату входит Тино – улыбчивый косплеер Санты и парень, в целом, неплохой. Но, завидев Китая, добрый Тино прищурился. - Берва-альд, я жду объяснений. А сам смотрит на Китаюшку – растрёпанного, голоногого, не по-китайски большеглазого. Смотрит недобро так, с ревностью, с презрением, с раздражением. - Что? – от такого вида своего жены Бервальдушка наш даже гласную «о» забыл проглотить. - Я спрашиваю, что тут шлюха эта азиатская забыла?! – взорвался финн. - Что-о, ару?! - некитайские глаза Китая побили все рекорды по размерам, - Какая я тебе, ару?!.. - В’новат, - на этот раз Берв гласную таки-проглотил, - я всё объ’сню. - Объясни-шь? – Вяйнямёйнен медленно поднял винтовку, ласково погладив её верный железный бочок. - И что ты мне скажешь? Что на улице он в тебя врезался? Что упал без сознания? А ты, добрый такой, его спас? - Д’. Сп’с, - швед слопал на сей раз абсолютно все возможные гласные. - Ах, спас? – елейно продолжил финн, заряжая, - Так ты это зря! И пошла очередь по комнате свинцовая – да вся в сторону Яо нашего. Да притом ещё и сопровождаемая очередью словесной, из матов финских состоящей, да «шлюхой азиатской» приправленной. Тут Ван, про гордость на время забыв, схватил плед голландский и был таков. Бежал, бежал Яо – да как бежал! Но вдруг споткнулся и упал личиком в снежочек. - Ты в порядке? Яо опасливо поднял голову… и вздохнул спокойно – по-настоящему, искренне спокойно. Перед ним была Венгрия. «Слава Конфуцию, женщина». А женщина, меж тем, стоит, да Китаюшку нашего разглядывает: щёчки раскрасневшиеся, волосики растрёпанные, запястья тонкие, синяками от хватки скандинавской покрытые, ножки худенькие, коротенькие, голенькие. А глаза – просто огромные, не по-китайски совсем, и такие карие-карие, наивные-наивные. Подавив изо-рта-слюнопускание и носо-кровь, Элизабетта услужливо пригласила Китая нашего в дом, на пироги. Бедный, бедный, наивный наш Яо! Пирог умял он с удовольствием, поговорили о том-о сём. Беду свою китаец арукающий поведал женщине. Та покраснела, нос зажала, улыбнулась… потом вдруг встала и к роялю Яо подвела. - Стой, - говорит, - жди. Не прошло от часа четверти, как явился в дом Австрия. Лизонька ему во все тридцать два улыбается, подводит к инструменту его излюбленному… и ка-ак хренакнет Родериха в спину. А тот прямо на Яо падает! - Яой! – верещит Венгрия, и глаза её блестят безумием, - Давай, дорогой, покажи мне яой! Тут из-за шторины Кику с фотоаппаратиком, и у Лиз в руках камера. Яоя просит толпа! Родя Эдельштайнович краснеет, бледнеет, сглатывает нервно. Губы у него дрожат, руки трясутся… сказать что-то пытается, да не может. А Лиза всё орёт: - Давай, уложи его на рояль – хоть на что-то гроб музыкальный сгодится. Это судьба! - Не-ет! – Яо, не забыв плед Нидера, бьёт Австрии ладонью промеж стёкол очков и, перевернув чёрный рояль, выскакивает в окошко. Бежит наш Яошка без оглядки. Куда бежит – не ведает. Долго, долго бежал Ванушка. Но силы его оставили, и упал в снег, вдохнуть пытается. - Эй-эй, - слышит вдруг Китай, - ты, это, типа, тут живой? В страхе Китай наш поднимает голову – Польша перед ним стоит удивлённый. - Типа не порядок, - качает Лукашевич головой, - а, ну-ка, вставай, ага? А Китаюшка сидит и не шевелится – бежать не может. - Да тебе тотально досталось! – Феликс наш милый руку китайцу протягивает. - Нет, не трогай меня, ару! – возопил Китай, пятясь. - Не дамся, ару! - Ты это, типа, о чём? Вставай, говорю – домой тебя к себе отведу, чайком отпою, отогрею, одежду, типа, нормальную дам. А то ты во какой – волосы растрёпанные, ноги голые, в пледике одном… как из борделя сбежал, тотально. Поляк китайца уговорил. И вот, пришли они в дом со стенами розовыми, и напоил Лукашевич гостя чаем со сладостями. А Китай всё на дверь поглядывает – так, на всякий случай. - Окосеешь, - смеётся Польша и ведёт азиата на второй этаж. Заводит в комнатку тёмную, плед стаскивает. «Ну, всё», - думает Яо и готов уже завизжать-заголосить. - Да, не боись ты, типа, - хихикает Польша, - Сейчас одевать тебя буду. Вдруг рёбра китайские ка-ак сдавит хрень неведомая! Ван хрипит, сипит, а орать не может – не арукнуть даже. - Потерпи-потерпи – это всего лишь корсет. Лит, типа, тоже мучился да падал первые две недели - а потом тотально привык… Готово, ага! И выпнул поляк китайца на свет Божий. Китай в зеркало глядь – а на нём платье розовое – всё в рюшах, оборочках, кружевах. - Эт-то что, ару? – выдавил из себя Яо. - Что-что? Это платье, типа. Яо ничего больше не спросил – только на дверь стал коситься вдвойне усиленно. А Феликс тем временем расчесал Китая и бантики на волосы прицепил. - Зацени! Тотально круто! - А… ага… ару, - на большее Яо нашего не хватило. Тут дверь входная хлопнула. - Я дома, - голос послышался. И вошёл в комнату польскую Литва – прелесть наша прибалтийская. Вошёл, посмотрел, подумал… брови нахмурил Литва наш, щёки надул, рот скривил, покраснел. - Что это значит?! Да я, да ты, да он!.. Да неужели тебе меня одного не хватает?! - Лит, ты, типа, всё не так понял! – начал было оправдываться Польша. Грозил разразиться скандал. А Китай посреди всего безумия этого стоял с видом дурацким, - в платье-то розовом, - и чувствовал де-жа-вю нешуточный. Вспомнил наш китаец про ружьё с Финляндией и от греха подальше, простите, смыться решил. И летели ему вслед лишь крики Литвы возмущённые, в сторону поляка доброго направленного: - Ты б ещё в бордель пошёл, - орал ему Торис. Яо этого уже не слышал, во всю улепётывая. Бежит наш Ван, бежит… как тут выстрел такой: «БАХ!». А потом ещё: «БАХ!» да «БАХ!» - Не стреляй, ару! – завопил Китаюшка. Перед ним персоной собственной явился Швейцария. Посмотрел на Китая недобро и говорит: - Границы нарушаешь?! - Н… нет, ару. Мне тут надо… Но Швайц наш его уже не слушает: руку протягивает, хмурится. - За переход границы платить надо. И назвал цену Цвингли наш ненаглядненький – так глаза Китаюшки размера некитайского на лоб и полезли. - У-у меня столько нет, ару! У меня нисколько нет. - И что мне с тобой делать? – поднял бровушку Швейцария. - Простить и отпустить, ару? Зря, зря ты, Китай, надеялся. - Хм, кажется, решил, - оглядев гостя незваного, изрекла страна наинейтральнейшая, - Раздевайся. И снова китайская психика получила удар в жизненно важные. Закричал Китай: - Нет, ару! Извращенцы! И помчался прочь на скорости, аки Италия от английской армии. А швейцарец ему всё в спину пялится и думает: «Жаль, Лихтен бы платье понравилось…». Пробежал наш Китаюшка на скорости, прямо сказать, итальянской, Бог его знает, сколько километров. Пересёк границу швейцарскую, отдышаться пытается… тут навстречу ему Италия – идёт, улыбается, векает. - Ве~е… Китай? - Италия, ару? Поглядел Италюшка на Китаюшку, на земле сидящего: волосы растрёпанные, бантики съехали, дышит тяжело (устал от пробежечки), ножки из-под платья выглядывают – худенькие, коротенькие, голые… А глаза – большие, карие, растерянные. Пожалел Китая Италия, повёл домой разнесчастного. Не испугался Яо, расслабился – дурашка, дитя невинное, душа его добрая... Ох, зря, зря ты так, Китаюшка! Вот пришёл домой второй Италия – тот, что южнее был брата Северного. - Это что? - Ве~е? – не понял Феличи. - Это что, я спрашиваю, придурок?! – Лови хмурится, на брата глядит недовольно, да на гостя пальцем указывает. - А-а, это Китай. Он ко мне в гости прибежал. В беду, кажется, попал… я ему пасту приготовлю~ - Какую пасту, bastardo?! Ты что, этому, - Романо ещё раз презрительно оглядел бедного Китая в розовом платьишке, - этой puttana cinese запасы наши скармливать вздумал?! - Бра-атик, будь толерантнее, - заныл младший Италия. - Каждый народ кормит, как может. - Что вы такое говорите, ару?! – возмутился, было, азиат Поднебесный, но его проигнорировали. - И что с того, идиотина?! У нас тут не дом терпимости! Или, хочешь сказать, это всё слухи, Америкой в ЕС распускаемые?! - А может и слухи… - Какие-такие слухи, ару?! – Китай начал понимать, что он чего-то не знает. - Да, точно! Ве~е! Германия говорил как-то, что раз Россия – наш враг номер один, то надо давить на его главного торгового партнёра… Интересно, что такое «торговый партнёр»? - Хм, может и так, - Ловино всерьёз задумался. Глянул он раз на братца глупого, глянул раз на гостя несчастного… и огласил вердикт: - Вот сейчас мы это проверим. И ка-ак прижмёт Китая к полу! Тут уж выругался Китаюшка наш непечатно, вырвался из хватки южно-итальянской и ка-ак чуханёт от Варгаса-старшего! Тот лишь, томатку флегматично пожёвывая, говорит брату задумчиво: - Может, ты и прав, идиотина. Может, и слухи. Летит наш Китай, аки на крылышках нового «Always» - не иначе. Решился друг наш азиатский на шаг отчаянный, рискованный. Стучит он в дверь квартиры минской. Тут открывает ему Беларусь-лапочка. Да как увидела его – так сразу нож в руки: - Убью за братика-Иванушку! Тут подоспела девчина-украинка. Встала, Яо грудью защищая отважно. - Погоди, сестрица-Белорусочка, миленькая, выслушай его – сказать что-то хочет. - Беларусь, ару, послушай! Всё это клевета! Евросоюз нас всех с Россией ненавидит, вот и пустили слух, ару! Наташа смотрит коршуном и не верит, не верит Яо Вану не капельки. Снова нож хлебный заточенный поднимает. - Погоди, сестрица-Беларусь! Не толерантно это, милая. Ведь и Россиюшка наш право имеет на любовь… - Да послушайте же вы, ару! – взбеленился Китаюшка, - Это всё Евросоюз, ару, это всё Америка! Это они всё придумали! Не встречаюсь я с вашим Иваном и ни с кем, ару, не встречаюсь! И деньги так не зарабатываю! Наглая ложь, ару! - Ну-ну-ну, - заговорила Украинушка, Яо нашего, как маленького, по голове поглаживая, - что ж ты стесняешься? Ты же страну кормишь – так и что же тут зазорного? - Да что ж за… ару?! – вскричал Китаюшка. Покраснел он, разобиделся – чуть не плачет Ван Яошка. И пошёл прочь от сестёр Ивана, и зарёкся с ними общения больше не иметь. Шёл Китай в чувствах расстроенных, о чести своей оклеветанной думал. Тут видит паренька миленького – совсем ещё мальчика. Сидит себе во дворе около дома за столиком, грустит. - О чём грустишь, ару? – спросил Китай у мальчика. - Н… несправедливость, - выдавил Латвия (а это был Латвия). - Да уж, жизнь несправедлива, ару, - грустно вздохнул Китаечка, - всё из-за России этого… - Вот именно! – воскликнул Райвис, но, голоса своего испугавшись, примолк и затрясся утроено. Подумал Галантэ с минуточку, да счёл Китая неплохим… собеседником. - Присаживайтесь, - улыбнулся грустно Латвия. - Спасибо, ару. - Выпить не желаете? - Выпить?.. Ну, это смотря что, ару. Мне бы чайку… - Водка есть. - Что?! И, более Китая не слушая, налил трясущийся низкорослик Китаюшке нашему и себе по стопарику. Так и сидели, вяло жаловались друг другу и квасили-квасили… как вдруг подскочил латыш с места нагретого. Открылось у него под градусом второе дыхание. Гневно глаза его засверкали. Страх свой растеряв, обвиняюще в Китай пальцем тыкнул он: - И ты тоже хорош! Ты, ты… любовница России! Китай от такого, мягко скажем, прифигел. - Да-да, ненавижу Россию! Ненавижу, ненавижу его! И тебя ненавижу тоже! Убирайся, российская пассия! И полетели тут в Яо бутылки пустые и не очень, и стулья тоже полетели, и стол. Пьяный в стельку медвежью, Латвия был совсем не тем милым, дрожащим обиженкой. Совсем расстроенный наш Китаюшка брёл к дому своему, полупьяненький, полутрезвенький. Размышлял он о бренности бытия, как старик четырёх тысяч лет отроду, коим, кстати, и являлся. В обиде он был на всех – и на ЕС, и на Америку, и на Россию. И тут!.. - Китай! – окликнул его голос знакомый до колики. Улыбалось ему существо – страна азиатская, у завитушки его рожа наглая. Улыба-ается, машет… а потом как заорёт: - Си-иськи! – и кинулся в сторону китайца. Тут весь алкоголь из головы китайской мигом выветрился. Нервы написали увольнительную, гордость белые тапки нацепила, да в гроб легла. «К чёрту, ару!», - подумал Китай и ка-ак побежит к русско-китайской границе! - Россия, Россия, ару! – добежал Яо, успел, родименький. Ён Су как ветром при виде русского сдуло. - Китай? Давно не виделись, - улыбнулся Иванушка. - Россия, ару, дам! Твоим буду! Только спаси меня!.. Щёчки у Китая красные – не то от бега, не то от стыда. Гордость в гробу ворочается – а поздно уже, сказал! Нервно платье розовое Китай теребит, ждёт ужасов… А Россия улыбнулся, да ка-ак засмеётся! - О чём ты таком говоришь? И понял тут наш Яо Ван, что надул его Гилберт по-крупному. Пообещал Китай себе угробить шутника к чёртовой матери (и плевать ему, что государства прусского на земле уже, фактически, больше полвека, как нет). - Ох, и напугал же ты меня, ару, - Яо вздохнул, было, наконец, спокойно… - Но, раз уж ты сам предложил… Глаза стали размером с блюдца чайные, лицо позеленело от ужаса. Попал Китай, что в польском платьишке розовом бегал, попал нешуточно. И слышал целый мир лишь «Не-ет!» его громогласное… Конец?...