Out of you

Он снова называл меня Гаечкой, черт! Достав из шкафа девайс, я нашел лубрикант и, осыпая все сущее тихими ругательствами, поплелся в ванную, где, сдернув чулки и взяв в руки бритвенный станок, неожиданно вспомнил нашего бедолагу лид-гитариста. Вот кто терпеть не может данную процедуру! Обычно Кою тянет до последнего или бреет лишь одну ляжку, ту, которая будет открыта на лайве. Его частые царапины вызывают кучу сплетен, и, как итог, в интернете его подружки радостно живописуют колючий дискомфорт вожделенных конечностей. Но в ожидании обещанного мне седативного эффекта я не спешу. Ноги теперь гладко выбриты и на ощупь — словно у девочки. У меня в руках эластично-кружевное безумие, всего-то две узенькие шелковистые тряпочки с резинкой из силикона, которые я снова пытаюсь надеть, но уже с совершенно другими мыслями в голове. Неправильное и запретное запускает воображение, вводя в курс дела извращенную натуру. Зеркало демонстрирует мне мир, где красота и форма перестают иметь значение, переключая тело в режим похоти, и незатейливая манипуляция с надеванием чулок захватывает настолько, что я, подобно Нарциссу, влюбляюсь в отражение. Он знал, сукин сын! Хара знал, что всё это мне понравится. …Последний штрих неизменной атрибутики — ошейник. Эта штука мне неприятна, но это странным образом возбуждает Тотчи. Заводит тем, что позволяет мне почувствовать себя его собачкой, а для меня такая тема неприемлема; тем не менее ошейник всякий раз крепко стягивает шею. Помада… Мой рот доступен для всего, а я… Так хочется целоваться! Ну, как это бывает — мягкое касание губами, дразнящее, изучающее, а затем более глубокое и влажное, с проникновением и сплетением языков, со столкновением зубами, укусами… Раскинув руки, падаю на кровать. Поцелуй меня, Тотчи! Хоть когда-нибудь… Чувства подстегивают фантазию, и ладонь невольно тянется к промежности. Не трогать себя «там»? Закрываю глаза. Невозможно… Давай, Хара, накажи меня за непослушание. Мысли о тебе делают ожидание невыносимым. Пальцы влажнеют от выступившего секрета, тело жаждет разрядки, концентрируя смысл существования в точке «Х», но — нельзя. Нельзя! И теперь, когда, наконец, значение слова «нельзя» достигло разума, надо просто разжать пальцы. Вот так. Пару минут на то, чтобы дышать, тупо разглядывая потолок. Майка бесстыдно задрана, выставляя на обзор затвердевшие соски; все мое существо жаждет продолжения, но запрет Дома действует безотказно. Он умеет мучить. Иногда Хара хочет сопротивления, потому что ему нравится ломать стереотипы. И когда думаешь, что не существует ничего более аморального, чем-то, что он проделывает со мной, внезапно вырисовывается нечто еще более аморальное. Кровь сильнее приливает к паху, когда я, выдавив на пальцы почти полтюбика смазки, начинаю растягивать себя. Как ты там говорил? Ввести в себя пальчик? Встать для удобства попой кверху? Ты — моя муза. Я наркоман, истосковавшийся по боли, жесткости и ласке. Это не просто зависимость, я чувствую то, что испытывать нельзя. Привязанность это или фетиш, похоть или же… У меня что, к тебе любовь? Ближе к истине — зависимость от секса и неподдельные эмоции к твоему члену, скорее, так. Но все же какие определения ты подбираешь лично для себя? Понятие «любовь» вызывает смех, но в одном я уверен точно — ты хочешь меня, Хара. Хочешь так же сильно, как хочу тебя я. Мышцы сопротивляются, когда силикон девайса раздвигает их, но боль несущественна, ведь не она заставляет сходить с ума. Для меня важнее твое непосредственное участие. То, что я сейчас делаю, лишь неправдоподобная имитация — издевательство над собой. Запихнув игрушку глубже, перекатываюсь на живот, в безысходности сминая покрывало. — Хара, если ты не появишься в течение пяти минут, можешь вызывать скорую, потому что я болен. У меня жуткий токсикоз без тебя, твою мать… — Токсикоз, Руки-кун? Какой интересный диагноз. Я вздрагиваю, когда слышу звук знакомого, чуть глуховатого тембра. Он наклоняется, мазнув губами по виску, но мне мало: успеваю поймать его за руку, уцепившись за мизинец. Прошло три дня, а его отсутствие показалось бесконечным, словно фильмы Стэнли Кубрика. Мои пальцы с ловкостью пианиста перебираются и замирают, ухватывая Тотчи за кисть. «Раз, два, три, четыре». Ровно столько мне позволяется подержать ее, прежде чем она ускользает. Рука ускользает, но его губы дарят мне поцелуй, вернее, не мне, а моему запястью. — Тебе виднее, — встаю на ноги, а внутри смещается проклятая пробка; морщусь. — Руки-ку-ун, — растягивает он, ухватив меня рукой за подбородок. — Небритость тебе идет, — не спеша разворачивает лицо в разные стороны, — и помада хороша, — добавляет Хара, скользнув указательным пальцем по нижней губе. Но что-то не так. Пронзительный взгляд меня дистанцирует, и я не могу уловить мотивацию. Настроение не то, он чем-то подавлен. Разочарование? Усталость? Что? — Хара, ты… — у меня вопрос, но мне не позволяется его задать. — Я не скажу ничего, что ты хотел бы от меня услышать, — он рвет на мне майку. — Поэтому не надо спрашивать. — Горячие руки мягко оглаживают ягодицы и бедра, исследуют кружево, обтянувшее ноги, и… натыкаются на злополучный девайс… — О Боже, это ужасно! — смеется он, и пальцы освобождают меня от ненавистной игрушки. — Не больно? Ты слишком напряжен. Конечно, я напряжен — тебя бы так осадили прямо с порога! Но невозможно думать о самолюбии, когда он осторожно вытаскивает пробку, повернув таким образом, что мое изголодавшееся либидо выплескивается наружу: тело отзывчиво подается навстречу, и руки, точно лианы, самовольно обвивают его спортивный торс. Тошимаса как дорогой коньяк — обжигает, оставляя многогранный шлейф послевкусия. Сейчас это запах дороги, парфюма и его чертовы феромоны. Жадно вдыхая эту терпкость, я словно паразит желаю врасти в него и пустить корни. Мой. Остановись, мгновенье, черт подери! Проклинаю себя за то, что не могу контролировать это; еще немного, и он начнет отдирать от себя мои руки, потому что я снова без разрешения прикоснулся к нему… но я убираю их раньше. Лианы срезаны и безвольно провисли. Он смотрит куда-то мимо, но слишком внимательно и сосредоточенно. Я же начинаю тихонечко психовать, обвиняя во всем себя. Общее сканирование завершается, и вот она, причина диссонанса: у нас передача на разных волнах — мне некуда девать чувства, а его мозг загружен чем-то, что отсылает меня на край вселенной. Космическая несостыковка. — Ты вообще меня видишь? Губы уже искусаны в раздражении. Мой рот — его фетиш, и сейчас темные глаза фиксируют только это. Участившееся дыхание выдает его — значит, видит. Тошия игнорирует вопрос, не собирается отвечать, прикидываясь глухим. А я просто не могу оставить это без внимания. Какого черта? «Прием, как слышите?» Разумеется, слышит, ведь его тело ко мне намного ближе, чем то, что у него в голове. Тело не скрывает истинных желаний, оно говорит. Я совершенно обнаглел или же совсем рехнулся, поскольку вдруг хватаю его за бедра и притягиваю к себе. Крепкий зад, плотно обтянутый джинсами, дарит мне ощущение эйфории. Хара возмущенно застыл от неожиданности, но его тело уже ответило все, что нужно, и… кажется, за это мне сейчас прилетит. Удар по лицу — вот что принес мой опрометчивый вызов, поскольку прикасаться к божественному заду Доминанта без его согласия было крайне… неумно. И Тошия в ярости, ведь, отвлекая от важных мыслей, я заставил его член среагировать. Язык эрекции — он такой, да. Экстаз прошивает словно разрядами электричества. Я похотливый извращенец, который ловит кайф уже от того, что его любовник сквозь зубы втягивает воздух, начиная дышать тяжело, со свистом. Чьи же приемы воздействуют сильнее? Ками, да я влюблен по уши! — Ты доволен? Убедился? — звучит, как шипение змеи. — Недостаточно. Сдерживаешься. Под раздачу попадает вторая щека. Хара действительно зол, и рука у него тяжелая. Пальцы впиваются мне в затылок, жестко хватая за волосы. — Забываешь свое место, мнительный мой. — Его губы почти касаются моего уха. — Не утрируй! — Надеюсь, он расскажет, что с ним не так. — Я не стану трахать тебя сейчас. — Ладно. — Ладно? — похоже, Хара не ожидал подобного ответа. Ухмыльнувшись, он ослабляет захват, и мой затылок обретает свободу. — Если ты не в духе, тогда для чего все это? — Хочешь выяснить отношения? — Не смеши — у нас вполне однозначный договор. Просто секс, правда, Хара? Мой ядовитый сарказм осязаемо повис в воздухе, поскольку, да, происходящее уже не умещается в рамки «просто секса», как бы мы этого ни хотели. И очень интересно было бы узнать, о чем он думает. — Меня беспокоит, — продолжаю я, — что некоторые неясные факты могут помешать тебе выполнять свои обязанности, вот и все! — Ух, кого-то понесло! — Не смей относиться ко мне как к пепельнице, Хара! — ору я, поскольку это предел терпению. — С меня хватит! Я ухожу. —  Останься… Вот так просто ему удается мной манипулировать. Какого черта? — Останусь, если расскажешь, что с тобой, — и мой голос вдруг звучит предательски мягко. Басиста утомила не столько дорога, сколько осознание того, что Руки уже занял определенное место в его душе — и гораздо большее, чем хотелось бы. Он изводил себя мыслями, ломавшими привычный жизненный уклад, к коему он так прикипел за долгие годы холостяцкого существования. Встретились, трахнулись, разбежались, не озадачиваясь всякими «почему». А сейчас Тошимаса конкретно об этом задумался. Не то чтобы ему было плевать на всех своих бывших, просто с Руки оказалось интереснее. Его зацепил этот невысокий парень, который заставил думать о себе слишком часто, задел за живое, разбудил ненужное… И Хара снова злился. — Со мной ничего, — задумчиво сообщил он и добавил: — Сдалась тебе эта чёртова пепельница! Приму ванну. — Подожди! — Чего ждать? — Тотчи имел потрясающую способность держать себя в руках, скрывая свои настоящие эмоции за маской безразличия. — Тошия, поговори со мной. О чем угодно. Расскажи о Нара, погоде, еде… О чем хочешь, только не играй… Хара вдруг понял, что давно упустил тот момент, когда можно было закончить данную авантюру безболезненно, перечеркнув ее, как и все предыдущие. Вот Матсумото сейчас стоит перед ним голый, расстроенный, открытый… ради басиста он проделал кучу не особо приятных для себя вещей. А что сделал Тошия? Показал, что ему все равно? Снова дал почувствовать себя пепельницей? Мужчина пытался выяснить причины, которые вызывают в нем столь сильный резонанс, от желания идти на поводу у своего блядского эгоизма до стремления сохранить душевное равновесие Матсумото, не ранив его чувства. Но рассказывать об этом любовнику, Хара, естественно, не собирался. Он мучился от невыносимого желания прижать Руки к себе и целовать в губы. Целовать все время, пока они будут заниматься любо… то есть сексом. И поговорить Хара тоже был не против. На любые темы, кроме той, что подсознательно вызывала у него страх. Его пугало, что если он поддастся искушению, то потом уже не захочет отпустить. — Неправильно… — ухмыльнулся он своим мыслям. — Что неправильно?! Блять… Хара? Ну что? Глядя на цветную занавеску окна, Тотчи молчал. Он думал, что все развивается как-то слишком быстро, и времени не хватает, чтобы разложить это по полочкам. Всего за какие-то недели он успел завязнуть. Заигрался. Увлекся. — Ты… ты даже объяснить по-человечески не можешь, — раздосадовано выплюнул Руки ему в спину: не такой встречи он ждал. — Не загоняй меня в угол, — произнес Хара одними губами, поворачиваясь к Матсумото. Он притянул любовника к себе, вынуждая уткнуться носом в плечо, обнял двумя руками; жестко прихватив зубами за ухо, он нарочно причинял боль, заставляя вокалиста терпеть этот внезапный приступ борьбы с самим собой. — Полегче! Я понял. — Извини, — Хара выпускает вокалиста из объятий, — я не хотел... — Откусить мне ухо? — Таканори вдруг рассмеялся, разряжая обстановку; и странным образом оба вздохнули свободнее. — Неужели это поездка так на тебя повлияла? — Нет. Хотя — да. В Нара у меня сперли процессор, — улыбнулся Тошимаса. — Ты устал. — Трясся в транспорте хрен знает сколько. Дашь мне полчаса? Таканори кивает, поджимая губы, и Хара ловит на себе всепрощающий взгляд, который раздевает его, ласкает, окружая теплом. В сексуальном желании Матсумото басист считывает нежность и понимает, что в своем стремлении избежать привязанностей они оба проиграли. — Почему мы сразу не могли начать разговор именно так? — тихо спрашивает Така. — Ну, ты одет не в стиле тривиальной беседы. — Но ты же сам этого хотел! — И хочу… Я… правда хочу. Нагота стесняет вокалиста, так же, как и вся эта недосказанность; ему необходимо что-нибудь накинуть на себя, чтобы спрятаться, и, Хара, понимающе хмыкнув, снимает футболку и отдает ее любовнику. Он знает, что чувствует Матсумото. — Так лучше? — спрашивает Тотчи, хихикая, и, не дожидаясь ответа, плетется в ванную. — Полотенце? — Там, — Таканори указывает пальцем направление, не в силах оторваться от обнаженного тела своей пассии, и внутри него молочным желе разливается благодарность. — Тебе что-нибудь нужно? — Да. Перестань пялиться на мой зад. — Не могу. — Ладно, пялься. Погрузившись в горячую воду, басист на мгновение представил, что будет, если они вдруг решат продолжить эту связь и останутся вместе. Невзирая на изнурительную деятельность в шоубизе, гастроли, записи, туры и проблемы, которые в связи с этим появятся, смогут ли они сохранить это хрупкое равновесие, что начинает выстраиваться между ними? Способен ли он, Хара, пожертвовать своей свободой и принципами ради другого человека? Брюнет не мог ответить ни на один из вопросов и гнал эту «милую» перспективу из своей прекрасной головушки поганой метлой. К такому он не готов. А вообще, в принципе, будет ли он готов когда-нибудь? Отношения возлагают дополнительные обязательства, и вряд ли из этого выйдет что-то путное, потому что они оба слишком заняты карьерой, чтобы менять приоритеты, и никто из них не пожалеет, избрав в итоге то, что сочтет нужным. Тем не менее, с Матсумото было более чем хорошо. Сексуальные фантазии Хары благодатно воплощались в реальность вокалистом The Gazette, и в этом они отлично понимали друг друга. Матсумото учился быстро, что давало Тошии возможность все меньше контролировать свое темное «я». Понимающий, чувственный, противоречивый Таканори нарушал все экзистенциональные установки Хары, раскачивая незыблемые ранее постулаты таким образом, что тот уже не мог думать ни о ком другом. И раз уж Руки занял все его мыслительное пространство, то стоит ли так яростно противиться этому? Обмотав бедра полотенцем и не вытираясь, Тошимаса вернулся в спальню. *** Воздух помещения стал слишком густым — таким плотным, что заставлял вдыхать глубже. Глубже и чаще. Несмотря на это, кислорода в легких все равно не хватает. Душно… Тело подвешено к потолочному крюку и беспомощно болтается на стропах. Кисти рук связаны за спиной, и каждая клеточка мучительно саднит от долгого пребывания в одной позе, Руки весь опутан хитросплетениями бондажа: ослабишь с одной стороны — натянется с другой. Времени прошло достаточно, чтобы получить поощрение в виде новой порции боли. У него с нею страстный роман — она умелая и непредсказуемая любовница. Никогда не знаешь, что за сюрприз уготовил тот, кто приносит ее вместе с собой. Хара ослабляет один из узлов, и тело меняет положение, приподнимаясь вверх. Веревки слишком впиваются в бедра, и Руки не может подавить стон. Мужчина дергает стропы, разворачивая боттома лицом к себе. — Слишком рано, — голос хозяина чуть глуховат, но даже с закрытыми глазами Матсумото чувствует усмешку удовлетворения. Вокалист хорошо усвоил правила. Ежели сказано заткнуться — он станет молчать, спрашивают — он ответит, прикажут — выполнит. Собственно, ничего сложного. Хара снова перевязывает веревки, и теперь тело принимает вертикальное положение. От резкой перемены руки сводит судорогой, но, стараясь не проронить и звука, Таканори зажмуривается под плотной тканью повязки. Больно. — Умница. — Похвала Доминанта на вес золота. …Время трансформировалось в кисель. Хара, зафиксировав вокалиста на кровати, удобно разместился у него на бедрах и, с медицинской точностью введя тому в уретру небольшой стимулятор, начал осторожно сбривать всю окружающую растительность. Причем не станком — опасной бритвой, для комфорта используя пену для бритья. Знаете, что это? Сначала Руки тоже не понял, ощущая обилие холодной смазки и болезненное и неприятное жжение в уретре, которое постепенно превращалось в невыносимую пытку возбуждением, плюс ощущения опасности, которые создавались бритвой. Обратная сторона непонятного удовольствия, которое доводило бедолагу практически до состояния невменяемости, особенно если учесть, что раньше он даже не догадывался, что стимуляция уретры может дарить такие острые ощущения. — Ну-ка, не ерзай! Ты ведь не хочешь, чтобы я поранил тебя? В ответ вокалист что-то жалобно простонал и покрутил головой, поскольку от мысли, что одним неверным движением Хара может лишить его достоинства, начинала ехать крыша. Так что Руки молча терпел, сколько мог, истекая слюнями и сдерживая слезы, пока его не затрясло, и Хара, сжалившись, не развязал ему рот. — Жалуйся. — У меня сейчас взорвутся яйца.   — Вот как. — Доминант невозмутимо продолжал экзекуцию. — Что еще? —усмехнулся он. — Ну? — Ты не понимаешь, — взмолился саб, — ради всего святого, вытащи из меня эту хрень. Такое чувство, что мой член выворачивают наизнанку. Тошимаса невинно пожал плечами: — А по-моему круто! — Это ужасно! — завопил Матсумото в отчаянии. — Убей нахер или дай кончить. — Ух, какие крайности, — Хара привстал, отпуская бедра любовника, и осторожно вытащил металлический стержень из его уретры. Продолжая двигать рукой по члену, он довел Матсумото до необходимой разрядки. — Давай! — Ма-ать твою-у. — Спасибо, Тошия-сан, да? — Хара заставил Руки вслух благодарить себя за оказанную честь. Затем, поднеся испачканные пальцы к губам Матсумото, потребовал вылизать их немедленно. — Классика жанра, — шептал басист, наблюдая за процессом, — послушный мальчик, — улыбнулся он. — Спасибо, Тошия-сан. Тайм-аут длился недолго: сабу было позволено всего лишь отдышаться.   Тошимасе, похоже, очень понравилось играть в цирюльника. Теперь он брил лицо и подмышки Матсумото, засунув тому в зад другое маленькое устройство овальной формы с дистанционным управлением, которое вызывало у вокалиста не менее яркие реакции. — Ну как? Нравится? — мягко поинтересовался Доминант. — М-м-м… — Зря я спросил, — и Хара вновь воспользовался кляпом. Тошия вымучивал саба, вытаскивая из того силы и эмоции, испытывая его терпение, откровенно радуясь своей извращенной фантазии. Он знал, что никакие вибрирующие механизмы не заменят тому проникновение реальной плоти, и в конце концов Руки сам попросит его об этом. И вот тогда можно будет не сдерживаться. Хотя тело вокалиста уже готово принять его, Тотчи стремился надолго растянуть удовольствие. …Руки — марионетка, послушная кукла в присутствии своего хозяина. Он весь целиком — один сплошной сенсор. Удивительно, что случайная встреча изменила так много. Матсумото больше не испытывал стыда, только жгучее желание и готовность подчиняться. Неважно, как и сколько. Сейчас он получает то, зачем пришел и для чего каждый раз возвращается к Тошимасе… Тело изнывает в предвкушении новой порции острого экстатического удовольствия, о котором ему уже нет необходимости просить. Капелька пота медленно сползает по щеке, но ее ловит тонкое лезвие бритвы, не нарушая целостности бледной кожи. От соприкосновения с холодным металлом вокалист вздрагивает, жадно втягивая в себя воздух. Хара снова мудрит с веревками, и ноги вокалиста, наконец, ощущают под собой твердый пол, принимая на себя вес тела. Кровоток начинает восстанавливаться, и Таканори чувствует пульсацию, но не может удержать равновесие, потому что ноги дрожат так сильно, что он валится на колени. Доминант вновь регулирует натяжение строп, чтобы сделать положение саба более удобным, даря мнимое облегчение. Что же, теперь вокалист повис на руках. Ладони басиста уверенным движением переместились на узкую талию Матсумото, разворачивая его спиной к себе. Таканори чувствует себя тушей в мясной лавке, которую собираются разделать на части, но его это не заботит — ему нравится отсутствие необходимости что-либо решать. Прижавшись сзади, Хара опускает руку на вновь затвердевший член любовника, проводя другой по напряженным соскам. Саб стонет, откидывая голову Доминанту на плечо: вожделенное тело находится невыносимо близко, упираясь напряжением между его ягодиц, и держать себя в руках становится все мучительнее. — Не слышу, — прошелестел Хара. Вокалист послушно застонал громче, ощущая, как скользкий язык Тошии слизывает с его шеи стекающую вниз с подбородка слюну. Мерзкий кляп во рту не давал ни единого шанса сглотнуть непроизвольно выделяющийся секрет. — Еще, — хрипит басист, и Матсумото толкается в тесноту ладони, сжимающей его член. — В твоем голосе столько секса, — тихий шепот обжигает миниатюрное ушко. — Воистину, лучший хит! Хара убирает ненужный более кляп и срывает с глаз Матсумото повязку. Но Руки не смотрит на него, он молчит, позволяя Доминанту насладиться моментом созерцания своего тела. Тотчи сегодня явно перестарался. Алые порезы немного кровоточили, выделяясь внизу живота Матсумото. Несколько отметин находились на груди слева, рядом с соском. Врезавшиеся в тело веревки оставили темные пятна на щиколотках и запястьях. Кружевное изящество, когда-то бывшее чулками, разъехалось по ногам уродливыми стрелками и дырками разной величины, контрастом демонстрируя отпечатки стека на внутренней стороне бедер. И никогда еще Руки не казался ему настолько красивым. «Твою мать». Его только раззадорил полученный результат — таким он хотел Матсумото еще сильнее. Разумеется, после он позаботится о своей Гаечке: обработает каждую царапину, зацелует каждый синяк, залижет каждую ссадину. Но сейчас он возьмет свое — ожидание оказалось мучительно долгим. — Говори, — хрипит Доминант, и Таканори чувствует на шее опаляющее, тяжелое дыхание; чувствует, что Тошия сейчас сорвется, теряя контроль над собой, и он с готовностью подается назад, подставляя любовнику свое тело. — Пожалуйста, Хара, — развратно шепчут опухшие губы.  …Тошия действительно не церемонился, а Матсумото принимал все, почти ни разу не попросив о снисхождении. Он был измучен и выжат настолько, что Хара даже не удивился, когда его любовника резко вырубило. Снова и снова Доминант прокручивал в голове момент кульминации — он кончил, потеряв контроль: когда тело боттома, охваченное судорогой оргазма, сжало его в себе, Хара выстонал имя… Эпичный провал… Бережно, словно ребенка, басист перенес Руки в кровать. Убрал со лба влажные волосы, и, глядя на его спокойное лицо и чувственные линии чуть приоткрытых губ, Хара не смог справиться с собой. Склонившись над любовником, слушая его размеренное дыхание, он поцеловал Матсумото. Мягко касаясь губами желанного рта, он признавал своё поражение. «Теперь, вероятно, мне следует предложить ему руку и сердце, — иронично усмехнулся Тотчи. — Особенно если он захочет трахаться со мной и дальше. А он обязательно захочет».