Out of you

…В тот злополучный день я наткнулся на них случайно. Хотелось курить, в здании было слишком людно, и я вышел на улицу, чтобы немного проветрить мозги. Вдохнув сигаретного дыма, я не спеша обошел фасад, заворачивая в арку, а там… короче, не ожидал я такое увидеть. Несмотря на то, что темнота позволяла разглядеть лишь силуэты, Матсумото я узнал сразу; а вот кто был тот второй? Подойдя ближе, я нашел перчатку, которую Руки, должно быть, обронил в спешке. Машинально запихивая находку в карман джинсов, я даже не задумался, для чего мне это надо. И тут Руки негромко произнес имя. Сигарета выпала из рук, а я даже не обратил внимания, переваривая услышанное, и, наверное, дышал через раз, опасаясь выдать свое присутствие и пропустить что-нибудь важное. Секс, граничащий с насилием, вызывал у Руки слишком бурную реакцию. Никогда не видел его таким и даже не припомню, чтобы он когда-либо интересовался подобными вещами. Его непредсказуемость и нежелание подчиняться всегда являлись для меня самыми привлекательными чертами. Матсумото, которого я видел перед собой, показался мне чужим. Как будто совсем другой человек; он не искал свободы, — наоборот, зависимость приносила ему кайф, настолько острый, что даже я прочувствовал его. Ощутил на расстоянии. И, как дурак, стоял, смотрел и не мог оторваться. …Вообще-то Руки всегда тянет к таким, кому он на хрен не сдался, а этот басист… вряд ли думает о каких-то перспективах, кроме секса. И Таканори ведется, словно наркоман, используя любую возможность улизнуть к нему за дозой. И дело даже не только в сексе. Есть другие причины, которые не дают мне покоя. Он слишком восхищается его игрой и песнями, которыми набит чужой плеер, слушает их музыку и сравнивает звучание. Разумеется, с умением анализировать и предвосхищать то, что принесет нам в будущем успех, Така способен взять лучшее, но влияние Хары кажется колоссальным… Его невозможно упрекнуть в отсутствии интеллекта и уж тем более обозвать тупым. Это ведь я обезьянка в наморднике, а он красивый и умный, и, черт, спустя какие-то пару недель знакомства Таканори уже почти переехал к нему. Порой кажется, что ревность убьет меня прежде, чем я найду способ обуздать это чувство. Я не могу позволить чертову басисту влиять на наше творчество, не допущу его присутствия ни в звуке, ни в единой ноте наших песен, как бы Матсумото ни старался. Не дам! И я готов. Готов устроить депрессию, удар ниже пояса, душевный вакуум, стресс и боль. Готов на подлость. Сублимация страданий рождает шедевры, и я подарю тебе это, Руки. Знаешь как? Вычеркнув Хару из твоей жизни точно так же, как ты вычеркнул меня. *** Такси выплюнуло Сузуки где-то в одном из темных закоулков Токио. Водитель был счастлив избавиться от дотошного клиента и побыстрее уехать, поскольку устал плутать по темным улицам в поисках неизвестности. Оглянувшись по сторонам и с трудом распознавая местность, Рейта подумал, не ошибся ли он адресом, но вроде все было правильно. Развернувшись вокруг своей оси, басист проорал так громко, как только смог: — Кэтсу, эй! На его вопли никто не отреагировал, но железная дверь полуподвального помещения напротив со скрипом приоткрылась, и яркий свет резанул по глазам. Прикрывая их ладонью, басист поплелся туда, где обозначилась жизнь. Но неожиданно щелкнул замок, дверь захлопнулась прямо перед носом Сузуки, и все снова исчезло в темноте сумерек. — Кэт, твою мать! — Не ори. Не дома, — тихо шепнул ему голос прямо за спиной. — Охайо, Катя, — вздрогнул басист, — не пугай так. Он родился полукровкой, которого русская мамочка назвала Катей, вероятно, из-за тоски по далекой Родине, а японец-папа, который мечтал о сыне, дал ребенку имя Кэтсу. Накаяма оказался из тех несчастных, коим не повезло родиться в теле женщины. Иногда случается, что Ками-сама наверху чего-то перепутает, помещая душеньку в неправильное тело, а тело потом всю жизнь расхлебывает. В возрасте шести лет Кэтсу неожиданно заявил родителям, что никакая он не девочка, и после многочисленных безуспешных попыток излечить этот странный недуг с фактом его трансгендерности в семье, наконец, смирились. Имя для удобства сократили до «Кэт», и папа где-то в глубине души был рад… По мере взросления Накаяма вдруг открыл в себе гея: мужское окружение волновало его, словно морской бриз — песчаное побережье. И Кэтсу мечтал. Но совсем не о том, о чем в его возрасте мечтают обычные подростки: он верил, что когда-нибудь избавится от ненавистной груди и других частей тела, которые мешают ему быть счастливым. Он взращивал идею, что в будущем, во что бы то ни стало, обязательно станет мужчиной... Хорошие мозги — великая вещь на плацдарме выживания. Скопив достаточную материальную базу, он постепенно становился на ноги. О его обширных связях народ предпочитал помалкивать, но услугами активно пользовались. Поговаривали также, что за его деятельностью стоят якудза. Слухами, как говорят, полнится мир, и чего там только не обсуждают. Когда Gazette только начали свое восхождение к вершине музыкального Олимпа, их ритм-гитарист — Широяма, пребывая в запойной депрессии, неосознанно поставил под угрозу продвижение группы, и Руки вовсю забил тревогу, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации. Допингами в разной степени тогда увлекались все, и Накаяма волей случая завел выгодное знакомство в качестве милого посредника, а позднее в его лице «Газэ» обзавелись собственным дилером. Аой, разумеется, был в курсе загадки «девочка-мальчик» и неожиданно для себя повелся. На одной из вечеринок, воспользовавшись заинтересованностью юного транса, Сузуки практически подложил его под упитого в хлам Широ, предоставив гитаристу хлесткий стимул, чтобы взбодриться… Гендерная фишка зацепила искушенного гитариста настолько, что тот даже протрезвел. Его словно волшебством манили тщательно спрятанная грудь, длиннющие ноги, а еще больше то, что скрывалось между ними, точнее говоря, то, чего нет у мальчиков, но есть у всех девочек. Гитарист расплавился под очарованием серых с поволокой глаз, и желание заполучить и отыметь не только это тело, но и чужие мозги превратилось в манию. Ему захотелось поиграть в любовь, подминая под себя незнакомую психику. Что же касалось Кэтсу, то Аой оказался единственным человеком, поколебавшим веру Накаямы в истинность природы своего мужского «я». И он, влюбившись по уши, сдался на милость победителя. Роман закрутился, но загвоздка была в том, что Кэтсу не мог переступить через себя и позволить возлюбленному расширить границы дозволенного, в результате чего Широ вскоре загрустил и начал терять терпение от отсутствия более интересной перспективы. И однажды, слетев с катушек, он сознательно «промахнулся». Накачав любовника наркотой, он взял Кэт так, как хотел. Жестко, безжалостно, бескомпромиссно, он присунул ему, словно бабе, не признавая ни воплей протеста, ни горьких слез своей жертвы. Кэтсу орал, вцепившись тому в волосы, пытался сопротивляться, но тело предавало: оно само двигалось, влажнело, синхронизируя амплитуду движений любовника со своими собственными. Аой, наслаждаясь процессом, ласково шипел: «Катенька, мы на земле живем. Неважно, в какую из оболочек заключена душа. Все мы животные, когда дело касается секса. Поэтому не имеет значения, каким способом я заставлю тебя кончить». Юу был очень убедителен в том, что делал, и, как результат, мужская натура Кати, обливаясь слезами, испытывала унизительные оргазмы, а гитарист ликовал. Но для Кэтсу все же имело значение, каким образом ему кончать. Он не смог простить этого падения ни себе, ни любовнику, и вскоре они с Широямой расстались. Связь сыграла свою роль, возвратив блудного гитариста в лоно шоубиза. Аой молчал, чувствуя себя виноватым, и в дань этому с наркотой на время завязал. …Извращенное воспоминание о не менее извращенной лжи… — Я Кэтсу, Рей. Давай по делу. — Помнишь, ты кое-что… давал Юу, когда… ну… — Рейта многозначительно уставился на дилера. — И нужен тот номер в отеле.   — Не помню. — Тема воспоминаний не доставляла Накаяме никакого удовольствия. — Номер занят. — Перестань, тогда он скормил тебе твое же зелье, — безжалостно выдал басист. — Нет времени, Кэт. Надо бы скорее. — Ах, ему надо! — Заливистый смех нарушил тишину квартала. Кэтсу искоса смотрел на Сузуки, как тот пытается поддеть носком ботинка маленький камешек, подбрасывая его в воздух. Рейта не умел лукавить: в его словах отражалась лишь констатация факта, о котором негласно помнили оба. «Кусок дебила», — ругнулся про себя транс, а вслух добавил: — Ничего не изменилось — убейтесь, но Рею приспичило. — Так можно это устроить или нет? — Сузуки пытался скрыть раздражение, но получалось плохо. — Я в средствах не ограничен. Если дело в цене — говори сразу. — Может, в цене, а может, и не в ней, — ответил Накаяма. Хоть в темноте было почти ничего не разглядеть, Акира чувствовал, что цепкий взгляд полукровки внимательно изучает его лицо. — Кто этот несчастный, Сузуки? — Я что, обязан отчитываться? — Не хами. Манерами так и не обзавелся, — Рейта уловил насмешку в словах, но благоразумно удержался от комментариев. — Каким ты был, таким ты и остался-а-а… — неожиданно запел Кэт на незнакомом языке. — Чего? — Деньги переведешь сюда. — Пальцы, скользнув по отвороту рукава, отыскали ладонь басиста и вложили в нее бумажку. Рей достал айфон и, включив фонарик, разглядывал нацарапанные цифры, хмуря лоб. Кэтсу терпеливо дожидался, пока тот наглядится, и басист в итоге согласно кивнул, убирая листок. — Часика через три жди звонка. Устроит? — Да, вполне. — Рейта выключил свет, и они снова остались в темноте. — Ну, пока! Не стоит тебе здесь задерживаться, Акира. Если идти вдоль забора не сворачивая, выйдешь к супермаркету — там не будет проблем поймать такси. Кэтсу относился к Рею снисходительно, несмотря на то, что считал придурком. Но благодарить за заботу Сузуки не собирался. Просто надо было что-то сказать. — Не хочешь спросить о Широ? — Нет, — усмехнулся дилер. — В отличие от тебя, он счастлив. Открылась и щелкнула подвальная дверь, вновь обнаруживая наличие электрического прогресса; и, оставшись в темноте, басист успел прослушать еще одну строчку из незнакомой песни: «Зачем, зачем ты снова повстречался? Зачем нарушил мой покой?» *** В полумраке зала играет тихий лаундж, что-то релаксирующее и ослабляющее бдительность, и когда бармен подходит взять заказ, я снимаю свой «намордник», открывая лицо, и тот дежурно улыбается. К счастью, место не людное, и посетителей помимо нас всего трое, да и те прячутся где-то в темном углу за крайним столом. Я вежливо предлагаю Руки закрепить нашу с ним вылазку «в свет» бокалом вина, но он, откидываясь на спинку стула, раздумывает, как бы покультурнее отказаться. — Слушай, по-моему, это твоя? — вытаскиваю из кармана перчатку, встряхиваю и небрежно бросаю на стойку. — Ты нашел! — радостно отвлекается он, сгребая и рассматривая предмет. — Я уж обыскался. Одна так и валяется без дела, а выкинуть жалко. Даже не помню, где выронил. Спасибо. «Ну, зато я помню». Подвинув бокал ближе к Руки, я поднимаю свой, и вокалисту ничего не остается, как выслушать тост и присоединиться. — Давай прошлое оставим в прошлом, чтобы, ну, знаешь, без сожалений. Вроде звучит неплохо? Заманить его сюда оказалось не так сложно, как мне казалось поначалу. Просто один телефонный звонок с маленькой просьбой. Руки никогда не откажет в помощи, тем более, что между нами реально есть проблемы, о которых стоит поговорить; так что поход в заведение оказался успешным. Пришлось заготовить речь, поскольку говорить красиво — не моя привилегия, скорее, это по части Руки; но я сказал, что есть: типа, тяжело работать, когда между нами контры и непонимание, признал, что был слишком резок и вел себя неподобающе. Просил прощения за все последние совершенные мной косяки, хоть и не чувствовал при этом никаких угрызений совести. …Он внимательно слушает, а я выдаю отрепетированный текст. Зная отходчивость Руки, стоит перешагнуть через собственное упрямство, чтобы заставить его задержаться здесь. Актер из меня никудышный, но, вероятно, это к лучшему. Как по мне — тост идиотский, и все эти поэтические фразочки просто верх тупизма, но Таканори всегда придавал значение словам. — Отличный тост, — произносит он, но взгляд его неспокоен. Понимающе улыбаюсь, заверяя, что целью споить его точно не задавался, во всяком случае, сегодня. Он смеется; пьет небольшими глотками, откинув назад голову. На шее под кожей осторожно двигается кадык, и я вспоминаю, как еще совсем недавно мне запрещалось даже стоять рядом, а сейчас я могу рассмотреть на его лице чуть пробившуюся к вечеру щетину. Руки отставляет бокал, вопросительно приподнимая бровь, и я улавливаю, что, ударившись в ностальгию, пялюсь на него непозволительно долго. А безликий бармен приносит новую порцию алкоголя. Звон стекла навевает тоску, и я поскорей подношу стакан ко рту, чтобы выпить все сразу, но Матсумото берет меня за руку: — Это вино, Акира, — не водка, спешить не стоит, — по-доброму усмехается он. Впервые за долгое время Таканори прикоснулся ко мне; просто по руке пальцами, но от этого касания меня бросило в жар. Понятно, что в его словах просто вежливый этикет, но, черт возьми, я бы все отдал сейчас за подтекст. Собравшись с духом, продолжаю непринужденную беседу. Разговор возвращает приятные воспоминания, которые отвлекают, заставляя нас расслабиться. Руки улыбается чаще — ему много не надо. Как давно я мечтал, чтобы он просто увидел меня, а не смотрел куда-то сквозь. И сейчас этот открытый взгляд, заразительный смех… Такое когда-нибудь было? Наверное, тысячу лет назад, в прошлой жизни. — Хорошее вино, — расслабленно тянет он, смакуя терпкий вкус. И я неожиданно замечаю, что его волосы отросли и почти закрывают лицо, оттеняя линию рта. Красиво. И Руки красивый, особенно такой…   — Отличное. Така. Рядом с ним я нервничаю. От стекающего по спине пота ткань рубахи неприятно липнет к телу. Время заставляет поглядывать на часы — ждать осталось недолго. Эта дрянь, что я подсыпал Руки, должна подействовать через пятнадцать минут. Значит, почти сейчас. — Ты смотришь на часы, какие-то планы? — спрашивает вокалист, а во мне поднимается страх, что наркотик не подействует. — Да нет, никаких. И Руки вдруг замирает, судорожно ловя губами воздух, проводит ладонью по лбу, вытирая испарину.   — Ты… Что ты дал мне? — Ничего. — Зачем, Акира? — успевает выдохнуть он, прежде чем его тело безвольно заваливается на стойку. — Упс! — Ловлю его за плечи, не позволяя удариться о твердую поверхность. — Похоже, нам пора, — улыбаюсь, и бармен получает круглую сумму на чай. Со стороны все выглядит вполне естественно: мой друг немного перебрал, и я ему помогаю. *** В вестибюле отеля портье без вопросов протягивает необходимый ключ, жестом указывая на лифт. Придерживая за талию, Рейта заталкивает вокалиста в кабину, а затем, открыв номер, впихивает того в узкий коридорчик. Придерживая коленом, чтоб Руки не упал, басист осматривает помещение. Все вполне себе стандартно: прямоугольный периметр, кровать по центру, на стене плазма. Справа небольшой стол и два кресла у окна… Зеркало. Он помнил антураж, и в нем ничего не изменилось. Таканори дезориентирован, не совсем понимая, что происходит, но место кажется ему смутно знакомым. В нахлынувшей эйфории его ничего не беспокоит, но разум все же фиксирует поворот не туда. Руки не отображает, зачем он здесь, догадываясь, что тот, кто притащил его в это место, наверняка знает ответ, и, вероятно, стоит его спросить об этом. Но Рейта, похоже, тоже начал сходить с ума. Давно, слишком долгое время у басиста не было и повода прикоснуться к бывшему любовнику. А сейчас… его запах заставлял Сузуки вспомнить обо всем, что болезненно ощущалось каждой клеточкой его тела. Низменная страсть и долгое воздержание. Инстинктивно Рейта трется о бедра вокалиста, и Руки напрягается. — Рей? Эти проклятые глаза; наивный доверчивый взгляд пытается удержать Сузуки от безумия. Но это только больше выводит из равновесия. Тот не намерен отступать. «Тебе нельзя так смотреть. Отвернись, сука, иначе я трахну тебя прямо здесь». Чтобы не поддаться искушению, он толкает Руки в кресло. Вокалист ловит радужный кайф от полета, взмахнув руками точно крыльями, но большая серая тень вдруг больно хватает его за плечо, заставляя приземлиться. — Ре-ейта! — с трудом произносит Таканори. Язык его стал отчего-то очень неповоротливым, а потому не может произнести нужные слова. — Сиди на месте, — сердито говорит ему тень. И Матсумото сидит. Соображает, отчего тело не хочет его слушаться. Пытается встать, но координация сломалась, перед глазами туман, дышать тяжело, и он снова падает, прилипая к сидению. Наблюдение за этим забавляет Сузуки — он смеется; подхватив вокалиста на руки, перемещает того на кровать — там будет намного удобнее. Полет принимает иную траекторию, теперь Таканори беспомощно барахтается, словно черепашка, которую опрокинули на спину. — Не надо, — говорит кто-то голосом Руки и упирается, а сам вокалист, глупо улыбаясь, пялится в потолок, ведь там пестрыми бабочками порхают кислотные зайчики и бьются друг о друга, посылая в мозг сигналы тревоги. «Вжи-их-х, вжи-их» — работает механизм потолочного вентилятора. Крутящиеся лопасти начинают ускоряться вместе с чувством возрастающей опасности: с чем надо замешать кислоту, чтобы получить такой седативный эффект; но разум покрывается сладкой глазурью, и Руки все силы тратит на то, чтобы сохранить там хоть немного светлых участков. Этот процесс так выматывает, что Така не может пошевелиться, но это скорее оттого, что басист, оседлав его бедра, восседает сверху и удерживает его руки. — О-атпусти. — Сопротивляться все равно не сможешь. — Сузуки склоняется ниже, и Руки медленно отворачивает лицо, но тот грубо принуждает его смотреть на себя. — Я не смог придумать ничего умнее. Извини. — Не… порти… — Я просто уберу из твоей жизни лишний мусор. Не волнуйся, больно не будет. Руки сопротивляется, когда басист начинает раздевать его, но силы не равны; блейзер уже разорван и стянут, открывая яркие доказательства недавней сессии. — Охренеть! Да что этот сукин сын с тобой делает? Рейта в недоумении. В твердой решимости рассмотреть все грязные подробности, он поворачивает Руки в разные стороны, расстегивает ремень на узких джинсах вокалиста, сдергивая их вместе с бельем. И когда взгляду Сузуки предстают поперечные следы на бедрах от стека, синяки на щиколотках и порезы, лицо его искажается злобой, от которой он теряет голову.   — Ах ты, гребаный извращенец, тебе этого недоставало со мной, да? Этого, блять? Отвечай! — орет басист, затем дергает Таку на себя, вглядываясь в его блестящий, ставший почти кукольным взгляд, механически вытирает струйку слюны, стекающую по его подбородку, и резко отталкивает. — Стоило пиздить тебя постоянно, чтобы не рыпался, сука!   — Не-е-ет! — Матсумото смеется в голос: Сузуки никогда не узнает его секрет, потому что кислотные зайчики прыгают в его голове с огромной скоростью, ну, не станет же Акира ломать ему череп, чтобы все узнать? Это же Аки, он не сделает Руки ничего плохого. Не сделает же? Сузуки неважно, что Матсумото сейчас не в себе, главное то, что скоро тот навсегда порвет с этим чертовым садистом из Dir en Grey. Ярость неожиданно замещается животной похотью. — Руки! — рычит басист, ударяя того по лицу, чтобы привести в себя. — Посмотри на меня. Взгляд Таканори на мгновение проясняется, отражая понимание выражением слепого ужаса, и этого вполне достаточно — других ответов Рею не требуется. Через секунду на лице вокалиста снова появляется блуждающая улыбка, его разум дрейфует, залипая в кислотном сиропе. Вид ускоряющихся лопастей на потолке создает перед глазами мутное марево и вызывает тошноту. Руки продолжает улыбаться даже несмотря на то, что чье-то колено грубо раздвигает ему ноги, а рука приподнимает зад, позволяя чужому члену упруго толкнуться, погружаясь в его тело. …Матсумото уже не больно. В хаотичном движении он ощущает внутри себя приятное давление, которое распространяется сладкими вибрациями, отдающимися вспышками возрастающих спазмов в паху. Они острые и яркие, но что-то сильно беспокоит его слева, в груди, между дурацкими ребрами. Болит, не позволяя раствориться в эйфории предоргазменных судорог, и приносит ощущение катастрофы. Это чувство подобно цунами вдруг накатывает, очищая мозг потоком непроизвольных слез. Каждая буква всплывшего в сознании имени бьет разрушающей волной, превращая кайф в невыносимую в своей боли душевную пытку. — Хара, — что-то внутри обрывается и безвозвратно исчезает. Только сердце никак не хочет успокоиться, упрямо выстукивая буквы, оно плачет. «Вжи-и-их!» — лопасти на потолке затихают и останавливаются.