Грязно-серое небо.

Меня привели сюда, когда небо было алым. Оно расплывалось перед глазами и истекало вишнёвой болью. А потом небо неожиданно померкло для меня на целых восемь лет и с тех пор продолжает быть грязно-серым. Здесь нет имён, нас называют по внешнему виду. В комнате нас пятеро. Тощий говорил, что глаза - зеркало души. Интересно, а зеркало души возможно разбить? Если так, то осколки давно порезали мои руки. Однажды нас стало четверо. Одного подарили богатому клиенту. Я бы хотел сорвать кожу с лица и выскрести осколки зеркала души из мышц, чтобы, наконец, перестать мечтать о возможности увидеть окровавленное небо. Когда в меня входит очередной член, мне кажется, что в животе ворочается паук и выгрызает себе дорогу к свободе. И думая об этом пауке, я постоянно смеюсь и трясу головой. Маленький мохнатый паучок, уютно устроившийся в моих кишках, смеётся вместе со мной. В мои конечности вшили металлические шипы, отрезали нос и половые органы. А ещё я впервые попробовал клубнику. Она была такой... мерзкой. Ужасно сладкой. Дилан был первым на моей памяти, кто не засмеялся. И паук внутри меня даже не шевельнулся, когда он трахнул меня в рот. Ах, это была любовь с первого взгляда. Меня даже не пытались сломать - я и так был изломан. Из моих надломов всё время сочилась мутная безысходность, я собирал её в горсти и ждал, пока она пристанет к рукам сухой коркой. А потом отрывал вместе с кожей. Раньше меня звали Рэем. Имя было прогорклым, как старый хлеб. Сюда меня отдала мать. Хозяин улыбнулся и сказал, что я - прекрасный экземпляр. Мне было четыре, когда я в последний раз увидел небо. А потом Дилан ушёл. Так я потерял любовь всей своей паучьей жизни. А ещё я знаю, что увижу своё прекрасное, изломанное, в точности как я, небо, только когда умру. В последнее время я всё чаще вижу его во сне.