Женитьба Куикли

В юности Хэл даже вспоминать не хотел, что его отец был мудрейшим человеком, способным контролировать его всегда: хоть хмельного, хоть в километрах от дома, хоть шатающегося с простолюдинами. Но своеобразная семейная традиция повелась с того самого дня, как жизнь пьяниц и гуляк стала интересовать Хэла больше королевской. Всякий раз отец отправлял за ним конвой, и Хэл возвращался, нехотя подчиняясь в приказном тоне звучащему зову. Потом в тронном зале начиналась длинная, очень длинная речь, изобличающая все грехи принца-наследника, начиная пристрастием к веселью и заканчивая полнейшей безответственностью к делам государства. Сначала Хэл молчал, лишь ехидно и весело переглядывался с братьями. Потом, когда им стало неловко поднимать глаза от пола, рискнул возразить королю. Эта наглость даровала Джону его место в Совете, но Хэл ничуть того не сокрушался: он обнаружил, что отца можно ослушаться. Много после он оказался дальше любимых окраин Лондона, в одном из крупных сёл. Король желал, чтобы он всегда был поблизости, и поэтому конвой выступил незамедлительно. Хэл тогда изрядно набрался хереса, бахвалился перед Пойнсом, восхищающимся его подвигами столь же, сколь и провоцирующим на новые, и оттого необыкновенно осмелел: стражникам он ответил отказом. А потом его скрутили за руки, и кроме этого Хэл ничего не запомнил. На следующее утро его разбудили криком и настойчиво-громким, каким старшие по чину командуют младшими, и притворно вежливым. Хотя принц не нравился своим надсмотрщикам, отец, скорее всего, настрого велел им охранять его, ни в коем случае не проявляя грубости или неодобрения. Будь оно проявлено, Гарри взгрел бы их так, чтоб они запомнили урок от государева сына на всю жизнь! Путешествие обещало быть недолгим, но сложным; начиналась зима, поэтому холода и снег препятствовали движению, пожрали запасы еды, ослабили коней. Уже через два дня Гарри стал грязен и голоден, как сущий черт. Плащ, одолженный им с чьего-то плеча, был постыдно короток и, к тому же, совсем не грел. Они продирались сквозь базарную площадь, где было людно и шумно, несмотря на метель. Хэл плелся сзади; на него почти не глядели, и ему ничего не стоило лишь чуть-чуть сбавить шаг, отстать, затеряться в толпе. Но зависимость от этих людей, ровно как и их зависимость от него, не пускали сделать и шага прочь: они ведь выполняли приказ короля и могли недосчитаться головы от его побега. Очевидно, Генрих решил воспитывать своего сына как необъезженного коня: дал понять, чем откликнулось его несогласие, и предложил сравнить с путешествиями, когда он шел за конвоем добровольно. Королю не было различия о том, скажет Гарри «да» или «нет». Это злило и угнетало. Неожиданно его стражники приостановились, и тот, что шел первый, стремглав кинулся в переулок. За ним поспешили остальные. Судя по всему, там развернулась большая драка: Хэл слышал звуки ударов, крики и возню. Из интереса он двинулся следом, желая поглядеть, кому там так досталось, но один из сопровождающих приостановил его и указал в землю под его ногами: — Ваше высочество, стойте здесь! Иначе вы можете пострадать. И он направился к людям, которые стеклись к узенькому переулку и тянули шеи, высматривая; его спина мелькала недалеко, этот караульный явно решил остаться поближе к принцу. Но Гарри, злой, измученный и мерзнущий, хотел только к теплу и еде, не оставляя сил на побег, чем несказанно изумлял самого себя. Сцепив на груди руки и замерев, он пробовал греть холодные ладони в рукавах плаща, как вдруг какой-то незнакомец, крутившийся рядом, набросился на него прямо посреди толпы, даже не обратившей на то внимание. Куда там стражникам: ни один не повернулся, Хэл даже не успел вскрикнуть! Скрутив принца по рукам, бандит навалился боком, увлек его в щель между домов и изо всех сил прижал к стене какой-то лачуги. В зубы настойчиво ткнулся чистый рукав его плаща, надежно и глубоко, как кляп. Хэл яростно попытался прокусить его руку и вырваться, чтобы добраться до кинжала и прирезать мерзавца, ведь он мог с завидным успехом пырнуть его клинком в бок. Но торопливо, пытаясь быть услышанным сквозь рычание, скрип и громкий шорох, этот мерзавец зашептал: — Я Пойнс, старина Пойнс, успокойтесь и не бейте меня, милорд. Ему стоило лишь чуть вздернуть подбородок, и капюшон сам упал с лица. На Хэла он глядел тревожно, но терпеливо, готовый продержать его так, пока он не перестанет дергаться. Хэл изумленно рассматривал знакомое лицо, и хотя сердце его заходилось, он не ощутил ничего вроде радости или облегчения — напротив, обозлился, что его разыскали так поздно. Всего ничего оставалось до Лондона, а они только сейчас вышли на след! Едва он успокоился, осторожная лукавая улыбка тронула лицо Неда, и он развернул принца лицом к себе, сжимая за плечи: — Как чудно знать, что вы живой! Мы все волновались. — Пусти ты уже меня! — Хэл отпихнул его, утирая рот, и сам скинул капюшон. Нед коротко сглотнул, ощутив жалость: в их сытой компании, умеющей разжиться деньжатами, Хэл — королевский сын! — никогда не был в столь ужасном состоянии. Его лицо обветрилось, губы потрескались на морозе, нос покраснел, а давно не мытые волосы свалялись прядями. Лицо заострилось чертами от недоедания, а в глазах поселился такой холод, что любой бы решил: старина Хэл промерз и изнутри. Даже Пойнс сейчас выглядел лучше его, откормленный, в чистой одежде и гладко выбритый. Однако мрачность, иногда находящая на лицо Хэла, ушла, как и всегда. — Ну и ну, Пойнс. Уже не ожидал тебя увидеть, дружище, — забормотал он, чувствуя недовольство из-за своей вспышки ярости и отчуждения. Хохотнув, он положил руку Неду на плечо, и тот торжествующе улыбнулся. — Что ж вы так долго? Пятки ваших ног кусали адские псы, пока вы шли? Как быстро вы поняли, что меня нет? Нед внимательно вцепился взглядом в его глаза, ловя в них одобрение. — Мы обошли все деревни и все города, но опаздывали и приходили позже. Ты и твоя стража были быстрее наших ног, и помог нам сущий случай, когда старый приятель сообщил, куда идет ваш путь. Мы сделали хороший крюк, пройдя по таким местам, где в пабах стаканы чистятся, только когда люди заказывают себе спирт! Слава Господу, эти остолопы попались на представление, которое устроили местные парни. Он довольно засмеялся, но быстро замолчал, потому что Хэл вдруг серьезно глянул на него и проговорил: — Мой друг, настал тот день, когда я вынужден брать в долг. Мне нужна горячая еда, вино и теплый кров, иначе слягу с лихорадкой. Пойнс улыбнулся, раскрывая руки в широком и радушном жесте, как будто сейчас же эти самые руки могли даровать хлеб, убежище и всё, что только пожелает сын короля. — Всё это у нас есть, мой любезный. — Он положил ладонь Хэлу на спину. — Пойдемте быстрей к стоянке. До отличной на вид гостиницы, хоть и единственной в деревне, они добрались вместе; перспектива поесть и выпить веселила Гарри и заставляла шагать быстрее, хотя минуту назад он едва не падал с ног. Когда они пришли, Нед задорно крикнул служку, наивного парня, больного падучкой, и тот сразу принес Хэлу кубок с вином и раскланялся. Принц глотал терпкую жидкость с жадностью, разгоняя кровь по закостеневшему от холода телу, но приказал себе остановиться: на голодный желудок чуть повело голову. Пойнс прошел в большой зал, где было тепло и людно, и показал на стол, накрытый специально для них всех. Кому Хэл действительно обрадовался, так этому старому жирному сэру Джону, который, очевидно, не пожелал участвовать ни в отвлечении стражников, ни в возвращении своего королевского приятеля. — Хэл! — довольно возопил он. Засмеявшись, Хэл отдал кому-то кубок и подскочил поближе, хватая Фальстафа за предплечья и готовясь чуть ли не расцеловать. — Черти еще не прибрали тебя к своим рукам, мой дорогой Джек! — воскликнул он, вглядываясь в знакомое лицо и улыбаясь в ответ довольной усмешке, что пряталась у Джека в бороде. Старый пройдоха всегда любил внимание к себе. — Привет и вам, добрые люди! Если б не вы, пришлось бы мне понести наказание за то, что однажды я споткнулся на неровном пути праведности и случайно оказался на гладкой дорожке распутства. Речь вызывала довольное посмеивание, в его сторону качнулись кубки, и Фальстаф, проворно приглашая его, указал рукой на свободное место: — Садись и наслаждайся, Хэл: всё, что ты видишь на столе, твоё. И похвали меня, ведь это я первее всех пришел тебя спасать. — В награду за то, что ты так отважно сидел на месте, сражаясь за мою душу, я расскажу тебе всё от начала и до конца, — пообещал Хэл, поманив Пойнса и показав сесть рядом с собой. Он уже отвык от веселых бесед с этими двумя повесами. — Но прежде я поем, иначе наша радостная встреча продлится только до моей агонии. Он накинулся на еду, цепляя себе мясо, хлеб и пирог, и Пойнс всё пододвигал ему блюда да подливал вино. Народу стало больше: это присоединились мужики, ушедшие от стражников. Пойло полилось рекой и вокруг забегали слуги, будто с появлением Хэла всё стало привычно и радостно. Лишь только насытившись, он повел рассказ о своем небольшом путешествии: как пришлось смириться и вместе с стражей идти под отцовское крыло, как не хватало ни еды, ни средств, как зима помешала их походу и как невозможно было — честное слово! — поговорить ни с одним из его сопровождающих, оттого что все они были молчаливы и глупы. Многие лица под конец исказились негодованием, но народ выплескивал его на стражников, как на козлов отпущения, и никто не осмеливался затронуть короля Генриха. «За Гарри!» — крикнул кто-то один, и тост был буйно поддержан: мужики столкнулись кубками и дернули порядочно вина. Хэл, немало этим удивленный, даже с места поднялся, прижав к сердцу ладонь, и опустился снова, чувствуя радость оттого, что его здесь помнят. — Ты как не королевский сын, — подытожил Фальстаф, прихлебывая из кубка. — Чего стоило прирезать их во сне и сбежать? — Это ты, друг мой Фальстаф, оставил свою честь вместе с печенью в залог, а не я, — усмехаясь, ответил Хэл и посмотрел на Пойнса, едва заметно подмигивая ему. Тот растянул рот в хитрой улыбке: уж они-то знали, чего стоит бахвальство седого старого черта. — А я всегда говорил: честь — что лишняя конечность у собаки, всё одно: мешает, — пробормотал старик, теребя бороду. — Что молчишь, мерзавец Пойнс? — Все знают, старый хрыч, что честь твоя, как и все прекрасное, что в тебе есть, давно переделана в брюхо. Оно и греет в эту стужу твои потроха, — отозвался тот небрежно и зло. Фальстаф знал, что Эдвард не любил его, чем пользовался иногда с различным успехом. Мимо направилась куда-то хозяйка гостиницы, и Пойнс отвлекся от застолья, протягивая руку и останавливая женщину. Негромко он что-то нашептал ей на ухо о цене и девках. Хэл толком не слышал: он оказался втянутым в новую ветвь беседы с Джеком и, смеясь, так откидывался на спинку стула, что тот покачивался назад. — Ну, вот и есть, где спать вам, мой милый друг, — закончив, сказал Пойнс. Хэл повернулся к нему, успокаиваясь, и заметил проницательно, прекрасно зная его привычки: — Похоже, у меня есть не только где спать, но и та, кто мне постель нагреет? Спасибо, порадовал, приятель. — Поверь, милорд, лучшее средство от всех зимних болезней — это женское тело, — убедительно заговорил Фальстаф. — Когда я бы моложе и еще видел свои ноги, то каждую свою ночь я проводил в постели с девицами. Все они знали, любили меня и хотели замуж, но я был непреклонен. — Он глянул на бодро хихикающего Бардольфа. — Какого черта! Я и сейчас так делаю! Кругом раздался хохот: люди знали о периодических любовных неудачах Фальстафа, и Хэл смеялся с ними, едва не валясь на бок. Пойнс улыбался, но косился на старого наглого рыцаря недобро. — Брось задираться, — сказал Хэл настойчиво, отчего друг с готовностью повернулся, и взял свою чарку, собираясь подать пример, — лучше пей! — Как принц прикажет, — бодро согласился Пойнс, грубовато обнимая его за плечи, и тоже схватил кубок. Вдвоем они осушили свое пойло до дна. Хэл догадался заесть вино куском хлеба, а Пойнс мгновенно раскраснелся от алкоголя и удовольствия и сложил локти на столе, совсем притихнув. Вокруг все одобрительно гудели; компании будто вернулась ее душа, Хэл, и это был один из лучших вечеров за последний месяц. — Сэр Джон! Сэр Джон! — шутливо обратился Хэл к Фальстафу, вытягивая к нему руку. — Как ты смотришь на то, чтобы уже через несколько дней повидать хозяйку Куикли? — Куикли? — на миг старый рыцарь призадумался, пьяное, красное его лицо напряглось, и Хэл лишь от этого выражения снова покатился. Джон даже внимания на то не обратил, занятый припоминанием. — А, та самая Куикли! Боюсь, мне нельзя к ней, Хэл. Она сказала, что стрясет свои деньги прямо из моего пуза, Хэл. Нет, Хэл. Не стоит, Хэл. — Неужто ты, еженощный укротитель девиц, испугался обычной женщины? — поинтересовался принц, сделав сосредоточенное лицо, и оглянулся на Пойнса. Тот, истолковав взгляд верно, мгновенно подавил улыбку, сглотнул, унимая непослушные губы, и серьезно нахмурился, пригибаясь ближе. Вдвоем они уставились на старика, ожидая очередного потока лжи. — О, нет, Хэл, то не женщина: дьяволица! — провозгласил Фальстаф. — Жадная и вредная пигалица, трясущая с меня жалкий грош! А я ведь больше не занимал у ней ни разу, я честный, щедрый человек, ты знаешь, Хэл. Ведь тебе я уступил огромный куш, что чуть не взялся на Гедских холмах!.. — Да что ты! Огромный куш на Гедских холмах! — воскликнул Хэл. Он хмурился, словно прилежный ученик на уроке, кивая и поглядывая на Пойнса: мол, вот как надо-то на самом деле! Его тайную насмешку сдавал лишь блеск в глазах, и Хэл всякий раз, когда смотрел на Неда, изо всех сил старался не захохотать. — А знаешь, почему эта Куикли так зла на меня? — подбодренный шепотком, прошедшем по местным приятелям от незнания об «огромном куше», Фальстаф зачастил, рассказывая всё довольнее и громче: — Любил я её долго, ласково, и днем, и ночью: молоденькой она была красива. Ну, а потом нашел другую, Хэл, да и увлекся. И много прочих перепробовал я в тот раз, и каждая прошедшей была лучше. И Куикли, надеявшаяся быть моей женой, затаила злобу в своем разбитом сердце! О, Хэл, не женщина, а дьявол. А я не должен ей ни капли, все взятые долги давно я выплатил, а злится, стерва, до сих пор!.. Пойнс то и дело задерживал дыхание и хватался за плечо Хэла, пытаясь попросту не заржать. Хэл же, не намеренный сдаться так быстро, деловито похлопал Фальстафа по плечу: — Славная хозяйка утеряла свое счастье, словно моток пряжи, когда не возжелала ответить на твои ухаживания, Джек! Она просто не смогла разглядеть твою истинную натуру за теми слоями жирового покроя, что ты стал носить на себе, как доспех. Старый рыцарь заморгал, не понимая веселья, а потом добил свою чарку хереса. — А как же ты ухаживал за Куикли? — спросил Пойнс, хитро прищурившись. Фальстаф посмотрел в ответ задумчиво и долго. — Как истинный рыцарь, я был галантен, божественно романтичен и скромен, — заявил он, раззадориваясь еще больше, но продолжить ему не дали. Нед коротко переглянулся с Хэлом, будто прося у него разрешения, и вдруг вскочил, задерживая спешившую мимо хозяйку паба. — Ах, Пойнс, негодяй! — удивленно сказала та, когда он вдруг схватил ее и закружил в быстром и незатейливом танце. Зеваки обступили их, давая место. — Где этот маленький крысеныш? — с точностью повторил Пойнс хриплые нотки голоса Фальстафа и хитро покосился на Хэла. Тот смотрел вовсю, даже на ноги вскочил, пересев на край стола поближе к ним, и это дало Неду вдохновения пропеть дальше: — Зовут меня сэр Джон, хотя, клянусь, забыл я своё имя тотчас, как вас увидел! Вскинув руку сухонькой, низенькой и немолодой уже женщины, он раскрутил ее и поймал в объятия, едва она повернулась спиной. Удивление в глазах хозяйки было столь потешным, что наблюдающие за ними мужики радостно загоготали. — О, голос ваш вливается мне в душу, словно херес, — радостно сообщил Пойнс, но потом почти шепотом, озаботившись, чтоб женщина не услышала, добавил в сторону, подмигивая довольному служке: — …хотя не то, что отказался б я от хереса, завидев вас. Но, сами знаете, красивей станете вы с ним, а я — придирчив меньше. Этот комментарий вызвал шквальный смех у всех до единого. Хэл, согнувшись в три погибели, веселился так, как уже давно не делал, чувствуя себя превосходно счастливым в этой шумной компании. — Да бес в тебя вселился, что ли! — порозовела щеками хозяйка, лениво отпихивая Неда от себя. — Слышишь, Джек? Так все было! — крикнул Хэл, уже снимаясь со своего места, подошел к Эдварду и, пользуясь случаем, взял хозяйку за руку и выпустил в сторону. Избавившись от партнерши, Пойнс мигом согнулся, уперся ладонями в свои колени и как следует прохохотался. Пока он приходил в себя, Хэл быстро раздобыл где-то одеяло, повязал вокруг пояса на манер пышных дамских юбок и сердито прищурился, уперев руки в бока. Хоть выглядел он глупо, с лица Пойнса совершенно натурально, сама собой сошла улыбка. — Чтоб тебя черти унесли, мой милый Джон, — начал Хэл и подскочил к нему поближе, приседая неуклюже в приветствии и целомудренно одергивая свои «юбки». Нед одним только великанским усилием сохранил лицо спокойным, поклонился, изображая неудобство чересчур жирного человека, и звонко чмокнул Хэлову ладонь. — Мой толстый рыцарь! Ты задолжал мне так, что я готова весь погибший херес выдавить из тебя обратно! Весь романтический настрой твой лучше всего показан на лице. Оно словно роза в цвету: так же алеет. Пойнс внимал «госпоже» всем лицом, ушами, глазами и от этого вид приобрел особенно идиотский, чего нисколько не стеснялся. Комичность ситуации придавал тот вид, что «дама» была выше кавалера, хотя Хэл старался сутулиться. Когда возмущения «миссис Куикли» утихли, все ожидающе повернулись к Неду. Он сделал паузу, прицокнул языком, обвел взглядом присутствующих и изрек восхищенно и впечатленно: — Какая выдающаяся особа! — и единым движением прильнул к боку Хэла, одной рукой похабно приобняв его талию, не особенно, впрочем, заметную из-за одеяла и грубой куртки, а другой украдкой накрыв и сжав грудь. Хэл всплеснул руками, делая вид, что находится на грани обморока от гнева, и тихо смешливо зафыркал, когда снова поднялся гогот, сквозь который он слышал протестующие пьяные вопли самого Джека. Уловив подкашивание ног и трагические жесты, Пойнс подхватил его поромантичнее и сладострастно пропел, делая вид, что лезет целоваться: — Плохо вам, моя прелестница? Одна лишь ночь с старым Фальстафом, и станет хорошо!.. — Отстань, старик! Что толку в хересе? — укоризненно воскликнул Хэл, отпихивая его от себя. — Я знаю, я вам скажу. Он стражу может одолеть своим перегаром наутро! — Что за чертовщина, Хэл! — закричал со своего места сэр Джон. — Что за чертовщина, Пойнс! Вы оба, не так всё было! — Смотри-ка, Нед, похоже, мы не правы, — весело возвестил Хэл, сдернул с себя покрывало и обвязал его вокруг Пойнса. Пока Хэл затягивал узел, тот вскинул обе руки вверх и торжествующе возопил; его вой подхватили остальные, и вся таверна затряслась от радостных криков. — Иди сюда, старый толстяк, и покажи, как надо. Пойнс за прекрасную даму, а ты сам за себя! Посмеиваясь, Хэл присел на край стола и сложил руки на груди, сотрясаясь от сдерживаемого смеха. Ему было хорошо, весело и настолько пьяно, что, казалось, этот вечер никогда не закончится. Пойнс прошелся туда-сюда, старательно виляя бедрами и грациозно помахивая руками, и сделал лицо такое серьезное и, на его взгляд, женское, что все снова покатились. Фальстаф допил свой кубок и был ровно в той же степени пьян, как и они, поэтому включился в роль тут же. Хотя какая роль, он всего лишь снова говорил о себе. — Ну, что же, — пробормотал он во всклоченную бороду и затем опустился на одно колено с таким трудом, будто бы еще немного — и он повалится лицом вперед, не в силах справиться с своей тяжестью. Хэл прикрыл рот пальцами. Пойнс обвел всех взглядом и, обмахиваясь ладонью и возведя очи горе, пропикслявил с восторженным удивлением: — Ах, Боже мой!.. Писк сорвался, добавив трепетное дрожание. Хэл уже смеялся до слез, без сил хлопая себя по бедрам. Толпа ликовала, местные давно не видели таких зрелищ, а ведь, между прочим, подобное они закатывали в каждом трактире, где останавливались. В таком же пьяном гомоне порождались фантазии, и зачинщиком всегда был либо Джек, либо Пойнс, либо сам Хэл. Но он уж и позабыл, насколько это со стороны смешно. — Прекрасная мисс Куикли, — начал Фальстаф сипло, вознося руки к лицу Пойнса. — Сложить куплет о вас мне так непросто. Ваш лик вопит о том, что к старости мой прежний зрячий взор меня подводит. Ведь вижу я на вас щетину. Груди уж нет, а что мне говорить про славные низины, что скрыты в юбке этой… Мисс Куикли, вы мужчина? Хэл словил взгляд Пойнса, не переставая смеяться, и двинул бровями, предлагая продолжить. Тот враз набрался уверенности и естественной комичности, подождал, пока ржание стихнет, и, то прикладывая руки к груди, то трагически ими потрясая, возмущенно защебетал: — Так, значит, пока была я молода, красива и для тебя готова (в самом соку, мой друг!), тебе хотелось перемен да прочих дев? А старость, милый рыцарь, всех меняет! — Он гневно одернул юбку и приложил ладонь ко лбу так драматично, что сам едва не испортил всё своим смехом. — Что, ключ к замку нейдет, фонтан поломан, флейты звук нечист? И только бедная, прекрасная мисс Куикли способна с распростертыми объятьями принять тебя обратно, ты, шельмец! Притопнув ногой, Нед вдруг углядел на тарелке сочные большие яблоки, оставшиеся с осеннего урожая, и кинулся к ним, поворачиваясь ко всем спиной. — Ах, подожди, вот наведу я марафет! — крикнул он, едва не соскользнув с нужных высоких нот, и, взяв два особо крупных яблока, резво протолкнул их себе под куртку. Пришлось хорошо затянуть ремень, чтоб они не скатывались. Повернувшись, Пойнс, обзаведшийся двумя округлостями, снова сорвал гром хохота и, деловито положив ладонь на свое бедро, другой рукой уперся в стол, глядя на Фальстафа. — А я ведь, между прочим, о-го-го! Хэл, в этот момент как раз решивший запить и смягчить занывшее горло, поперхнулся, облил вином всю грудь и засмеялся так, что едва не свалился со стола. Нед в запале забыл поменять тон и заговорил привычным раскатистым мужским голосом: — Зачем мне ты, когда есть Бардольф, Пето, вон этот славный малый… да хоть Хэл! Женюсь на нем и стану королевой! Больше Хэлу не удалось держаться в стороне, и он подозвал жестом к себе Бардольфа и что-то ему шепнул, наскоро обучая роли. Заминка то позволила: вино било в голову Фальстафу, и он пока молчал, ползая на коленях и издавая какие-то восторженные звуки. Бардольф скрылся и вернулся вместе с посохом; гулко постучав по полу три раза, он объявил, как заправский глашатай: — Генрих, король Англии и лорд Ирландии! — и, важно оглядев всех, удалился в сторону, отсвечивая вечно красным лицом в полном довольстве. Хэл, уже избавившийся от облитой куртки, важно вступил на сцену, образовавшуюся в тесном от народа главном зале. — Я слышал крик, пришел я поглядеть, кто рвет так голос свой… О, сэр Джон, здравствуй! Привет тебе, прелестная мисс Куикли. О, Боже мой, — он вдруг сделал вид, что задохнулся от восхищения, театрально опустился рядом с рыцарем на колени и обнял его за плечи, с восторгом глядя на Пойнса. Того тут же затрясло, но он держал лицо, лишь прихорашивался иногда и деловито вертелся на месте, кидая косые и хитрые взгляды, по его замыслу и убеждению, очень флиртующие. — Ты посмотри, мой старый друг. Ее сиянье глаз ведет меня сквозь ночь к рассвету, движенье плавных рук дурманит пуще хмеля. А голос! Сочный, резкий голос, привыкший к спорам с моряками… Ты погляди, как она прекрасна! Ее я должен тотчас сделать своею! — О мой король, твоя звезда вела тебя уж слишком долго. Товар ушел с лотка. Моя она с глазами и руками, и с голосом тем паче, — подыгрывая, пробормотал сэр Джон и пихнул Хэла в бок. — Иль биться вздумал ты за руку суженой моей? Опомнись, бесье семя! Тебя я раскрою и будет Хэла два, похожих друг на друга недостающей половиной тела! — Помилуй, старый друг, — совсем уж прошептал Хэл, играя героя-любовника, и окинул Пойнса оценивающим взглядом. Тот отзывчиво поиграл подвижными бровями, хотя даже уже смотреть на принца не мог, не содрогаясь внутренне от гомерического хохота. — Она пойдет со мной и станет верной мне женою. Ведь я король. А ты кто? Старый жирный рыцарь. О, милая моя! Хэл внезапно вскочил, изображая припадок любовной страсти, подлетел к Пойнсу и обвел его лицо ладонями. Тот с относительным спокойствием влюбленно пялился ему в глаза в течение нескольких секунд, но потом его понесло: выдергивая лицо из Хэловых ладоней, Пойнс запрокинул голову и заржал так, что из глаз брызнули слезы, которые он, как ни всхлипывал и ни утирался, совершенно не мог остановить. — Эй, Хэл, ее не трогай, — пропыхтел сзади Фальстаф, поднимаясь. — Тот спелый урожай, что спрятала она под курткой, пойдет ко мне. А ты сиди, молчи, пройдоха! Хэл обернулся, обнажил кинжал и потряс им в воздухе перед ним. — Да подожди ты, старый хрыч. Пускай толпа решит, кто мисс Куикли больше всех достоин! Он отскочил в сторону, забрался на скамью и запрыгнул на стол, становясь ровно посередине. Уцепился за балку, все еще потрясая зажатым в кулаке кинжалом, обвел взглядом смешливую толпу, посмотрел на Пойнса, подмигивая ему, и прокричал: — Ну, что, люд добрый, решим же страшный спор! Кому в награду выйдет чаровница? Ему, — он кивнул с деланным пренебрежением на Джека, — старому бурдюку с булькающим в нем хересом. Иль мне, вашему Гарри? Толпа подняла гомон, и постепенно отчетливо стало слышно, как люди скандируют его имя, напрочь позабыв про сэра Джона. Тот, посмеиваясь и как бы признавая свое поражение, присел на лавчонку и приложился к кружке. — Уже иду к тебе, моя мечта, — пропел Хэл, остановив гул людей ладонью, проворно спрыгнул, прижался к груди Пойнса щекой и прикрыл глаза, слившись с ним в не особенно удобных, но очень страстных объятиях. — Ну, вот и все. На трон взойдет мисс Куикли. Не в силах ничего сказать, Пойнс всхлипнул коротко, за его спиной высунул руки и, глянув на Фальстафа, непристойно шлепнул кулаком о раскрытую ладонь. По всей гостиничке загрохотали аплодисменты. Под них Хэл запустил руку под куртку приятеля, извлек одно из яблок и завершил свое выступление громким хрустом, опробовав положенный ему плод. Поднялось глумливое улюлюкание, кто-то свистел. Пойнс заскулил, не справляясь со слезами и смехом, обессиленно уронил голову ему на плечо и восхищенно похлопал по спине, благодаря за прекрасную постановку. Когда они отделились друг от друга, у Пойнса было влажное, покрасневшее лицо, и он тут же потянулся за своим заново наполненным кубком. Хэл же опустился на скамью рядом с Фальстафом и подлил ему пойла. — За вас двоих! За возвращение Гарри! — провозгласил Нед искренне, обращаясь к ним, чем дал начало новому общему тосту, и, еще подрагивая от смеха, опустошил кубок полностью. Дальше пили беспробудно. Люди вокруг постепенно садились на свои места, хватаясь за остатки еды, допивая вино и требуя еще, и хозяйка послушно тащила из запасов все новые кувшины. Фальстаф, уже почти невменяемый, бормотал что-то, кажется, признаваясь в любви к хересу, называя его ласково голубушкой, а принц уже не мог смеяться и просто отводил глаза, чтобы не видеть этого. Пил он наравне с другими, веселился и пытался о чем-то говорить, едва справляясь с постепенно меркнущим сознанием. Самые нестойкие уже храпели, кто где успел упасть. За столом еще остались собеседники, которые только и могли теперь на пьяную голову припомнить недавно развернувшееся представление; зеваки повторяли запомнившиеся фразы и, впечатленные, по рукам передавали то посох Бардольфа, то одеяло, то так и не тронутое никем второе яблоко. Фальстаф перебрался в какое-то кресло и улегся там, запрокинув голову и мерно захрапев. Хэл восхищенно подумал, что этот жук, будучи даже в доску пьяным, умудрялся найти местечко покомфортнее. Кто-то поблизости неожиданно шлепнул ладонями по столу и встал, прерывая вялый пьяный разговор, который вел с кем-то близкосидящим. Хэл с трудом сфокусировал на нем взгляд и вдумчиво признал своего пьяного приятеля Эдварда. — А знаете, что? — сурово спросил Нед, пошатываясь и тяжело сглатывая, и в сердцах выдал: — Идите вы все к чёрту!.. И, едва только сделал шаг из-за стола, с грохотом повалился прямо там же, где стоял. Как мертвый. — Пойнс! — вскрикнул принц заплетающимся языком и свесился со стула, глядя на распростертое тело. Падучий служка тут же подбежал, пощупал его и доложил, что Нед был погружен в такой сон, что займись под их крышей пожар — и то бы не проснулся. Хэл упрямо допил свое вино, отставил стакан в сторону неверной ладонью и поднялся, шатаясь. Весь мир вокруг него плыл затуманенной мглой, а в голове царила блаженная пустота. Он улыбнулся, сделал несколько шагов и полетел носом вперед, запнувшись об ногу чертового Пойнса. Как следует шлепнувшись животом и приложившись щекой об пол, Хэл успел лишь помянуть его должным словцом, а потом закрыл налитые кровью глаза и крепко уснул. Видимо, на него в таком состоянии пожар тоже не произвел бы должного впечатления.