Путешествие по-латиноамерикански

- Что, страшно? – разбойник навис над Трессестой подобно скале, сквозь прорези в маске было видно, как горят его глаза. Трессеста хотела кивнуть, но с этим возникли некоторые сложности, так как она была привязана к кровати не только за руки и за ноги, но и за шею. Соответственно, говорить тоже было затруднительно. В жилистой волосатой руке разбойника блеснул нож. – Сейчас я разрежу на тебе платье, потом нижнюю юбку, потом сорочку, потом... э, да оно все уже разрезано! Кто посмел это сделать?! Трессеста издала некий невнятный звук, который разбойником был истолкован совершенно правильно: одним взмахом ножа он освободил ее горло от веревки. Под острым взглядом разбойника, да еще и в разрезанной одежде, Трессеста чувствовала себя крайне неуютно. Еще неуютнее было сознавать, что если бы она три дня назад не рассердилась в очередной раз на Эль Перегрино и не прогнала его, ничего такого с ней не случилось бы. Его нечеловеческая сила, бешеный нрав и привычка бить всех по голове дубинкой без предупреждения служили защитой в этой кишащей разбойниками и прочими негодяями местности... но Трессеста, воспитанная в монастыре Милосердной Девы, никак не могла смириться с тем, что один из ее спутников так ужасно себя ведет. И потому теперь она лежала в логове какого-то негодяя в маске, связанная и почти голая. – Кхе-кхе-кхе. Ты же сам и разрезал! – Хм, когда это я успел? – разбойник вдруг пристально уставился на пленницу. – И если уж на то пошло, что еще я успел сделать? «Какой у него, однако, пронзительный взгляд! – подумала Трессеста. – Совсем как у Эль Перегрино... хотя, наверное, у всех негодяев такой взгляд, даже у бывших». – Больше ничего. Ты как раз собирался, но отвлекся на шум у дверей, ушел смотреть, что там происходит, и только сейчас вернулся. «Наверное, он потерял память», – подумала Трессеста, когда разбойник удивительно ласковым для такого негодяя жестом погладил ее по щеке. Она не очень удивилась: память в их краях терялась довольно часто. Например, сама Трессеста совершенно не помнила, как ее звали раньше, до того, как монахини нашли ее разрубленное тело в трех корзинах и взмолились Милосердной Деве о помощи. Дева проявила свойственное ей милосердие, Трессеста ожила, получила новое имя, поселилась при монастыре и с тех пор считала себя немного обязанной Деве. Поэтому, когда встал вопрос, кто пойдет возвращать похищенные из монастыря двадцать лет назад ретабло... собственно, поэтому вопрос даже и не встал. В качестве охраны к Трессесте на добровольно-искупительных началах присоединились три раскаявшихся разбойника, и все шло хорошо, пока Эль Перегрино... Пальцы разбойника между тем сползли со щеки и переместились на раскрытую грудь. – Эй, убери руки! Если тронешь меня хоть пальцем, Эль Перегрино убьет тебя! – Да что ты говоришь! – разбойник запустил руку еще ниже и бесстыдно пошевелил пальцами. Трессеста почувствовала, как заливается жарким румянцем. «Какие у него руки! – подумала она. – Сильные… и волосатые. Совсем как у Эль Перегрино». – Ну и где же прославленный Эль Перегрино, где этот красавец и герой? Почему он не спешит тебе на помощь? – глумился между тем разбойник. – А что будет, если я не только пальцем тебя потрогаю? Трессеста в ужасе ожидала, что разбойник сейчас потянется к своим штанам… но он вместо этого потянулся к ее губам. Губы его были горячими и очень настойчивыми, а усы и борода немилосердно кололись. Совсем как у… – Перегрино?! – Все-таки догадалась? – рассмеялся разбойник, стаскивая маску. – Много же тебе понадобилось времени! – Но как ты очутился здесь? – Как ты могла подумать, что я оставлю тебя наедине с двумя раскаявшимися негодяями и неизвестно каким количеством действующих? Ты ругала меня за то, что я совершал злодеяния, даже прогнала меня... но разве мог я оставаться спокойным, если бы не спас тебя? – Так настоящий разбойник в маске... – Лежит мертвый за дверью. Он получил свое. Но знаешь, – вкрадчиво заметил Эль Перегрино, возвращая руки туда, откуда их пришлось убрать, чтобы снять маску, – кое за что я ему, пожалуй, даже благодарен. И развязывать тебя, моя красавица, я пока что не стану.