Я смотрю, как ты куришь

Джон курил всего лишь один раз в жизни. На похоронах матери. Яростно, надрывно, взахлеб, неумело выдыхая через нос, теряясь в плотном дыме. Перед ним только гроб и белые хлопья пепла. Такие же, каким было и ее платье. До одури страшно. Он не знал, кто дал ему, тринадцатилетнему, сигарету, но отчетливо помнил укоризненные взгляды далеких родственников. Горячие слезы разъедали глаза, и он, не отрываясь, смотрел вниз. Единственное, что сейчас всплывало в его памяти — это грязно-рыжий цвет размокших в луже листьев. И беспросветный дым. Он всегда злился, когда Шерлок курил. Выкидывал начатые пачки, вырывал из цепких пальцев горящую сигарету, приводил медицинские случаи, неизменно заканчивающиеся летальным исходом. Шерлок никогда не возмущался, лишь с любопытством смотрел на Джона. Без усмешки и, даже тени улыбки, всматривался в застывшие в немом укоре глаза и крепко сжатые губы. И наклеивал сразу три никотиновых пластыря. Просто так. Не пытаясь избавиться от привычки. Просто, чтобы Джон успокоился. Но Шерлоку надо знать, чем вызвано такое отвращение. Наблюдение и догадки не приводили ни к чему. И он решается на крайнюю, такую постыдную для него меру, как спросить напрямую. В ответ на это, Джон резко встает из кресла, выплескивая горячий чай прямо на брюки, но совершенно не чувствуя боли, и полным острой ярости и презрительности шепотом, необычно четко и внятно высказывает все то, что он думает о неприличной, постоянно выходящей за рамки, любознательности Шерлока. Затем, опуская взгляд, видит намокшую брючину и с недовольным ворчанием идет в ванную. Именно там, около раковины, он вспоминает об этом осеннем дне. Вцепившись пальцами в холодный металл, Джон смотрит в зеркало взглядом таким тяжёлым, что кажется, ещё немного, и стекло, не выдержав столь пристального внимания, разлетится на части. Слишком долгое время, он прятал это воспоминание в самой глубине себя. Смяв его огромной рукой в пульсирующий клубок и затолкав бесконечно далеко, Джон не позволял себе слабости. Даже со своей сестрой Гарри, он не обсуждал это ни разу, ни единую секунду того дня. Хотя, она хотела, чертовски хотела залезть к нему глубоко-глубоко и перепотрошить все, что попалось бы ей по пути. — Джон! Джон, ты где? За все время, что ты провел в ванной, можно было сшить новую пару брюк, — недовольный голос Шерлока, доносящийся снизу, вызвал у Джона лишь кривую усмешку. Черт возьми, Шерлок был везде, Шерлока было много, Шерлока хотелось убить и присвоить одновременно. И от этого чувства Джона начинало мутить. Вновь склонившись над раковиной, он постарался привести в порядок рваное дыхание, от которого уже начинала кружиться голова и унять бешено бьющееся сердце. Глоток холодной воды вернул ощущение реальности, но не смог ничего сделать с предательски подкашивающимися ногами. Сил хватило лишь на сдавленный стон. А после — еще на два резких выдоха: — Шер... лок... А темнота, оказывается, похожа на одеяло.

***

— Джон. Господи, Джон, очнись! Да, что же такое, — чей-то удивительно знакомый, но все ещё безликий голос мягко пробирался к сознанию Джона, аккуратно раздвигая и проникая сквозь складки темноты. — Ты меня слышишь? Понимаешь? Черт подери, что вообще делают в таких случаях?! — появившиеся нотки паники совершенно не понравились Джону, и он недовольно проворчал что-то нечленораздельное. — Живой, — теперь помимо голоса Джон ощущал и холодные руки. Настолько холодные, что хотелось завернуться обратно в ту теплую темноту. — Нет уж. Раз очнулся, будь любезен, открыть глаза, — наконец, голос стал принимать некоторые очертания. Черные кудри и горящие глаза. Шерлок. Словно призрак, он отделился от темноты и материализовался в комнате — будто бы и сам был тьмой, чернотой, мраком. Опять затошнило, и Джон со стоном уткнулся в подушку. — Что? Болит? Голова? Спина? Нога? Джон, скажи, хотя бы, что-нибудь, — прерывающийся шепот Шерлока неожиданно громко резал по ушам. — Все в порядке, правда. Только можешь принести мне воды? — голос Джона звучал хрипло и приглушенно. И вот, слушая удаляющиеся шаги, он, наконец, смог повернуться и осмотреться, приподнявшись на локтях. Комната Шерлока. Запретная комната Шерлока. Запретная кровать, запретный шкаф, запретное кресло, запретные книги, запретная скрипка. И совершенно не вписывающийся во все это, взлохмаченный Джон. — Пить, — полный стакан появляется у пересохших губ. Джон жадно втягивает воду и неожиданно захлебывается, капли стекают по подбородку и шее. — Тихо. Не торопись. — Шерлок? — Да? — Сколько я был без сознания? Рваный выдох сквозь зубы и побелевшие костяшки. — Час восемнадцать минут. Джона затрясло, как от озноба, пульсация сердца отдалась в горле, к щекам прилила кровь. — Так точно? Неопределенное пожатие плечами, хотя Джон и не ждал ответа. Иначе все было бы слишком хорошо. — Знаешь, я, пожалуй, пойду. — Нет. — Что? — Нет, — сердце пропускает удар, когда кожу около уха обжигает выдох. Джон пытается отстраниться, но теплое прикосновение сухих губ внезапно сменяется, будто предупреждающими о чем-то, зубами. Это не укус, давление на кожу слишком слабо. Тягучими поцелуями Шерлок скользит по шее Джона вниз, чуть прикусывает за выпирающую косточку ключицы, от чего по телу побежали мурашки. Все опьяняло Джона, ломало все внутренние преграды, которые он столь усердно возводил в своей душе, в своем сердце. Джон глухо стонет, вжимаясь в одеяло, но его внезапно обдает пронизывающим холодом. Даже не поворачиваясь, Джон понимает, что Шерлока больше нет. И может больше никогда и не будет. Эта мысль отдается тянущей болью там же, где хранится то воспоминание. Нет, не позволю. Неловко встав и сфокусировав взгляд, Джон выходит из комнаты и направляется на кухню. Слишком, даже слишком хорошо он изучил Шерлока. Еще спускаясь по ступеням, Джон знает, что найдет его сидящим за микроскопом. Словно ничего не было. Ничего не произошло. Не случилось. И вот, видя прямую спину за столом, Джон медленно прикрывает глаза. Слишком. Предсказуемо.

***

— Прекрати. Сейчас же. — Ммм... Что? — Шерлок, хватит. Выбери. Скажи. Да или нет, — я вижу, как темнеют твои глаза. Как зрачок почти касается радужки. Я знаю, что сейчас произойдет. Горячие руки. Они повсюду. Шарят, ласкают, елозят по одежде. Я пытаюсь поймать их, почувствовать в ладонях узкие чуткие пальцы с чуть загрубевшими подушечками, с ровно обстриженными короткими полукружиями ногтей. Я стараюсь на ощупь найти сеточку незаметных глазу шрамов возле запястья, обвести их языком, втянуть в себя чуть горьковатую от никотина кожу. Да, именно в тот момент я смиряюсь с твоими сигаретами. Теперь я смотрю, как ты куришь. Оказывается, это завораживает. Ты делаешь это не медленно и затянуто, словно в кино, не выдыхая дым пафосной тонкой струйкой в лицо, а просто куришь, немного упиваясь процессом. Ты показал мне, что у тебя есть сердце, а я все еще боюсь, что ты разобьешь мое. Я хочу поцеловать твои губы, увидеть бессменное удивление, мелькнувшее в глазах, почувствовать ответный порыв. И утонуть в твоем дыме. Захлебнуться до беспамятства. Я смотрю, как ты куришь. Дым проникает в мои легкие, радушно открывшие объятья, и выходит обратно, оставляя там лишь пропитанный ядом след. Все ради тебя. Я смотрю, как ты куришь. Ох, черт. Я люблю тебя.