Статуэтки

Старый мотель, солнечный день за окном, и светло-желтые полосы пробивающегося через жалюзи света расчертили пол. Дин не хочет разглядывать узор на ковре, лежащем под его ногами, но это – единственное развлечение в этой пустующей комнате. Конечно, на столах – разложенные бумаги по очередному делу, ноутбук Сэма мерцает и уже почти раздражает заставкой, но Дин не двигается с места. Он с полчаса назад рухнул, вымотанный, в кресло и так и не поменял положения. Сэм выскочил за едой – без слов выскочил. Дин замечал на себе его неуверенные взгляды, но задать вопрос о самочувствии тот так и не решился, молча покинув номер. Хотя нет, Сэм взял в руки ключи от Импалы и потряс ими, спрашивая разрешения воспользоваться Деткой. Дин кивнул, и Сэм оставил его одного. Дин знал, что ближайшее кафе, где можно набрать еды на вынос, – в часе езды. В этом гребаном мотеле нет даже забегаловки, на хрена нужны такие мотели? Дин с неприязнью смотрит на бумаги – распечатки, вырезки из газет, расправленные карты штата в нескольких вариантах – и откидывает голову на спинку, на миг прикрыв глаза. Он так устал – дело высосало все соки, а к разгадке они так и не приблизились. У них есть догадки, но люди все равно мрут как мухи, что бы они ни предпринимали, и даже Кас не может им помочь. Чертовщина скрывается за какой-то завесой, которую нужно снять верным заклинанием, и Кастиэль мотается по миру, отыскивая правильные слова, от времени затерявшиеся на планете. Он давно не видел Кастиэля. И, должен признать, он скучает. Думать об этом в открытую – страшно. Дин предпочел бы, чтобы все само превратилось в приятное и долговечное, чтобы не нужно было ломать голову над действиями, но это, кажется, заложенный в людей инстинкт – переживать за отношения. Даже Дину не удается отрешиться от лишних – особенно в этот период расследования – мыслей, отчего, кажется, все идет совсем не по плану, путая еще больше. Он со вздохом поднимается, поскольку чувствует, что сонливость берет верх. Если немного походить, потрясти мышцами, то, может, бодрости прибавится и эта ленивая липкая дремота растворится бесследно. Дин делает пару шагов к центру комнаты, затем разворачивается – резко и решительно – и направляется к комоду, стоящему у стены рядом с дверью в уборную. Всматривается в побрякушки, волею дизайнера расставленные по столешнице, небрежно берет в руки какую-то хреновину, напоминающую и кота, и слона одновременно. Вообще, зная нравы останавливающихся в мотелях, нельзя не согласиться, что оставлять любые декоративные штуки весом меньше тонны в номере попросту глупо – увезут с собой. Но тут – посмотри-ка – стоят как миленькие, даже, кажется, никто на них и не покушался. Дин тоже не будет брать с собой эту статуэтку, хотя на память, может, и прихватил бы. У маньяков же есть привычка брать вещи жертв? Ну, вот и Дин бы устроил себе традиционное воровство из номера, чтобы не забывать о делах. Боже, что за бред лезет в голову. Дин опирается локтями о столешницу, опускает голову и зарывается пальцами в волосы. Помыться бы, да ноги не идут. Он прикрывает глаза и делает глубокий вдох, собираясь с мыслями и силами. И замирает, когда слышит за спиной шорох крыльев. Они не виделись несколько дней. Дин рывком поднимает голову и не оборачивается – вперивается взглядом в зеркало, висящее над комодом, и не верит собственным глазам: Кастиэль действительно здесь. Раньше они могли не видеться месяцами, и Дин лишь испытывал смутную тревогу, а теперь даже три дня разлуки вызывали у него дикое раздражение. Сэм все чаще и чаще стал коситься на его всплески, и Дин ждал, что тот буквально со дня на день догадается об истинном положении вещей. – Сэм? – спрашивает Кастиэль, не отрываясь от глаз Дина и даже не моргая. Дин качает головой, и по изменившемуся взгляду понимает, что именно сейчас произойдет. Это почти нереально, не по-настоящему: Дин смотрит в зеркало и видит Каса, который неторопливо, размеренно, но крайне уверенно приближается к нему. Дин будто простой наблюдатель, а вовсе не участник событий, и потому он едва не вздрагивает, когда чувствует на пояснице настоящие, а вовсе не иллюзорные руки Кастиэля. Тот медленно ведет ладонями вверх, и это ощущение горячей сухой кожи будоражит, и дыхание Дина учащается. Он сглатывает и на секунду прикрывает глаза, чувствуя, что сейчас – именно сейчас – ему много. Слишком много всего. Кас прижимается губами к загривку, оголившемуся под сползшим воротом футболки, и Дин содрогается от сонма мурашек, которые врассыпную бросились по телу. Он выдыхает и кусает губы, прогибаясь в пояснице, когда Кас проводит ладонями по позвоночнику сверху вниз. У Каса – сухие шершавые руки. Джимми обкусывал ногти и оставил на память о себе небольшие, едва царапающие заусенцы. Дин любит их, как любит все, что связано с Касом, что делает его таким, какой он есть. И он боится, когда подобные мысли вихрем врываются в его голову, сметая на пути все заслоны из логики и остатков разума. Сэмми бы посмеялся. Кас задирает футболку, склоняется над Дином и целует его лопатки. Дин ежится – потому что чертовы мурашки снова напоминают о себе – и незаметно для себя подается назад, когда Кас решает отстраниться. Дин не согласен на подобное, он слишком долго ждал внимания и тепла, и потому он выпрямляется и, не отрывая взгляда от зеркала, запрокидывает руку назад, ловит Каса за волосы и притягивает к себе. Тот послушно приближается, и тут-то Дин вынужден отвлечься от их отражений: он поворачивает голову и осторожно прижимается губами к губам Кастиэля, затем усиливает напор и приоткрывает рот, касаясь кончиком языка тонкой теплой кожи губ. У Каса они всегда обветренные и по-девчачьи розовые, а еще Дин никогда не встречал такой необычной формы, и это – то немногое, что заставляет его снова и снова лезть целоваться, когда никто не видит. Как сейчас. Кас обхватывает его за торс, вжимается бедрами, а Дин толкается навстречу, и дыхание у него перехватывает. Кас – властный и сильный. Кас настолько могущественен, что может в один миг уничтожить Дина вместе с парой городов. И от этой мощи, подавленной, контролируемой ради него, Дин каждый раз теряет связь с реальностью. Все, на что его хватает, – это осязать, как осторожно, еще не распалившись, прикасается к нему Кастиэль. Как примеряется, как изучает заново, хотя все, казалось бы, давным-давно изучено. И кому-кому, но не Касу изучать Дина. Дин хочет боли. Не удушающей, не калечащей, вовсе нет. Он жаждет лишь, чтобы тело помнило ласки Каса, и потому не позволяет себя растягивать слишком тщательно. Он морщится, когда Кас входит в него – скользит по остаткам смазки, нашедшейся в потайном кармане – и переносит вес на руки, облокачиваясь на комод. Не может взгляда отвести от лица Кастиэля, когда тот полностью оказывается в нем. Сжимается вокруг его члена, чувствуя, как тянет внутри, и едва не ухмыляется – губы Каса дрогнули, но тот по-прежнему остается бесстрастным. И только в глазах, которые не позволяют Дину отвернуться, поблескивает то, чего не должен чувствовать ангел: торжество и удовольствие. Дин многому его научил. Кас толкается размеренно, на последних секундах движения ускоряется, с усилием вонзаясь в Дина, который вздрагивает и сильнее прогибается в пояснице. Кас держит его крепко, вдавив пальцы в бедра точно над тазовыми костями. Он вообще может направлять Дина как только угодно – силы в его руках для этого более чем достаточно. И Дин признается себе – но не Касу, до этого он пока еще не дозрел, – что его сводит с ума эта слабость. Эта жалкая ничтожность перед всесилием Кастиэля. Кастиэль тянет его на себя, вынуждая выпрямиться. Дин покорно следует направляющей руке, которая камнем лежит на плече, и не удерживается – поворачивает голову и целует пальцы. Ладонь судорожно сжимается, но он не обращает на это внимания – Кас по-прежнему хочет, чтобы Дин был ближе, и Дин ему это дает. Ему неудобно – спина от такого положения немного ноет, а от толчков столешница комода впивается в бедра, и обязательно останется синяк – длинная пугающая полоса. Дин упирается затылком в плечо Каса, и тот кладет руку ему на щеку, надавливает пальцами на подбородок и скользит ими внутрь. Дин тут же касается их языком, смачивает слюной и слегка прикусывает губами, посасывая, а Кас замирает на секунду, чтобы тут же грубо толкнуться в него. Дина бросает вперед, и он сдавленно шипит, когда чертов комод, кажется, передавливает ему ноги. Но это все ничего, потому что Кас возвращает его в то же положение и теперь заставляет подставить губы для поцелуя. Дин охотно ему подчиняется. Он сейчас вообще необычайно покладист. Он даже не замечает, когда на его члене сжимается ладонь. Только выдыхает, когда горячие пальцы обхватывают ствол, и изгибается, пытаясь насаживаться на Каса и толкаться в его руку. Получается не очень, и Дин злится, но Кас не обращает на это внимания, начиная двигать кистью. Дин смотрит на него исподлобья, и Кастиэль ловит его взгляд, в ответ дергая уголком губ, на что Дин хватает его за шею и резко, грубо целует. Кас будто этого и ждал: он отзывается так жарко, что Дина едва не сбивает с ног его напором, но его крепко держат. Они целуются, слюна стекает по их подбородкам, и это должно быть отвратительно, но так прекрасно. Ему остается всего несколько секунд, когда Кас начинает двигаться стремительнее и размашистее. Дин вздрагивает всем телом, а несчастные побрякушки жалобно звякают друг о друга, грозясь рассыпаться на кусочки, и Дин зачем-то хватает одну статуэтку, сжимает ее в пальцах и громко стонет, когда Кас очередным толчком выбивает из него оргазм, от которого из мира пропадают свет и звук.

* * *

Реальность включается частями. Сначала он начинает слышать едва уловимый шорох занавесок, которые шевелит ветер из открытого окна, а затем ощущает неудобства. Позади него – тяжелое горячее тело, прижавшее его к чертовому мотельному комоду с кучей осколков на нем. Ноги держат слабо, но постепенно наливаются силой, а к шее, чуть пониже затылка, то и дело прижимаются губы без намека на какое-либо продолжение. Просто проявление нежности, к которой Дин не привык. Он снова смотрит в зеркало и встречается взглядом с Касом. У того в глазах – покой, умиротворение и такая любовь, что Дин не выдерживает и отворачивается. Моргает пару раз, переводит дыхание, понимая, что, кажется, не может справиться с накатившими чувствами. Но потом все равно смотрит на свое отражение и застывает, когда видит в своих глазах то же самое.