Настоящий

Рин любит рассматривать лицо Хару. Оно меняется так незначительно, что кажется водной гладью, потревоженной камнем, — вот разошлись круги по воде, и все стихло. Хару никогда не просит ласки и нежности, вместо этого он отводит взгляд в сторону, только жилка на его шее бьется заметнее. Тогда Рин осторожно прикусывает мочку его уха, гладит кончиком языка, тянет несильно. Хару чуть слышно втягивает носом воздух и закусывает губу. От него пахнет желанием и немного ананасами — может, облился соком, когда готовил обед? — и Рин радуется, что удается разглядеть на его лице хоть немного нового. Но тот сразу же расслабляется и позволяет Рину делать все, что тот захочет. Он всегда только позволяет. Хару никогда не делает первый шаг, но и не отступает. Рин разочарованно вздыхает и садится на пятки между ног Хару. Каждый раз приходится выдумывать что-то новое, то, чего Хару не ожидает, чтобы застать врасплох. Чтобы у Хару не было такого равнодушного выражения лица. Смазка — прохладная, Рин греет бутылек в ладони и все смотрит, запоминает. Хару быстро поворачивает голову и тут же отводит взгляд. На его щеках появляется едва заметный румянец, подрагивают ресницы, грудь вздымается чаще, чем обычно. Тогда Рин выдавливает немного прозрачного лубриканта на пальцы — кожа блестит в неровном свете, — и гладит ладонью член, сжимает слегка, растирает смазку. Воздуха вокруг — очень мало, он густой и вязкий, течет в легкие тонкой струйкой. Перед глазами темнеет от желания, потому что Хару — вот он рядом, и Рин может делать все, что ему захочется. Он осторожно проводит пальцами по мошонке, легко надавливает, и Хару вздыхает еле слышно, сглатывает. Его колени широко разведены, по бедрам проходит волна мелкой дрожи. Член Хару подрагивает, головка темнеет от прилившей крови, а на шее появляются мелкие бледно-розовые пятнышки. Над его верхней губой видны бисеринки пота, и Рин тянется к нему — целоваться. Целоваться Хару не любит — отворачивается еще сильнее, почти утыкается носом в подушку. Рин проводит языком по щеке, задевает уголок губ, слизывает немного пота. На языке растекается горечь, и Рин нарочно шумно облизывается, так ему хочется ощутить настоящий вкус Хару. В комнате — жарко, плотно задернутые занавески линуют ее разноцветными полосами. Одна из них тянется по бедру Хару, зеленоватая, похожая на застарелый синяк. Рин кладет ладонь на колено Хару, стискивает пальцы, обводит большим по кругу и заставляет приподнять ногу. Она удобно ложится на плечо — округлая косточка лодыжки задевает ухо. А Рин скользит пальцами ниже, под мошонку, нажимает кончиками пальцев у основания члена, трет несильно. Хару вздрагивает, дышит мелко и часто. Если огладить чуть выше, просто провести невесомо ногтем по коже, Хару задрожит по-настоящему. Низ живота пульсирует и сжимается, словно там — второе сердце. Член тянет приятной истомой, на головке выступает смазка, стекает по стволу. Рин трется о бедро Хару, прижимается тесно-тесно — жесткие волоски щекочут. Одной рукой он стискивает лодыжку Хару, второй надавливает на расслабленный анус. Мышцы раздвигаются охотно, и Рин осторожно давит на гладкие стенки, втискивает пальцы глубже, поворачивает. Хару сжимает простынь так, что белеют костяшки. На груди, перечеркнутой голубой полосой, появляются мурашки, и когда Рин сгибает пальцы внутри, толкает их к члену, Хару тихо стонет. Он всегда стонет так, что кажется — послышалось. Рин зачерпывает еще смазки, гладит покрасневший анус по кругу. Он снова вталкивает внутрь пальцы, разводит их в стороны, толкается глубже. Хару не подмахивает, наоборот, замирает, но и не зажимается. Иногда он поднимает глаза, но стоит Рину посмотреть в ответ, как Хару становится совсем безразличным. Конечно, насколько можно быть безразличным, когда в твоей заднице — два пальца, а Рин уже отлично знает, куда надавить, чтобы тряхнуло, словно от электрического разряда. Рин вытаскивает пальцы и разглядывает то, как Хару стискивает мыщцы. На бледной ягодице отчетливо видно желтоватое пятнышко — Рин укусил в прошлый раз, еще не успело сойти. У него внутри все поджимается, сворачивается в тугой клубок, стоит вспомнить: в прошлый раз Рин покусывал ягодицы и грубо мял, лизал мошонку и анус, и он блестел точно так же, как и сейчас. Тогда Хару терпел долго, но все старания Рина того стоили. В этот раз он хочет не меньшего. Он уже почти жалеет, что налил столько смазки — можно было бы полизать, погладить Хару изнутри языком, тот любит. Но смазка на вкус кажется такой гадкой, что Рина почти тошнит. Вместо этого он легко касается губами лодыжки, проводит кончиком языка и слегка прикусывает. На ступне проступает сеть зеленоватых вен — Рин трется о прохладную кожу губами, прихватывает кончик большого пальца, вбирает его в рот. Хару втягивает воздух сквозь зубы, вздрагивает всем телом, когда он ощутимо сжимает зубы. Не нравится, Рин видит. Хару хмурит брови, сжимает губы, но не вырывается, не просит прекратить, и Рин гладит языком подушечку пальца. — Щекотно, — говорит Хару и наконец смотрит прямо в глаза. — Рин. Рин судорожно пережимает член — от хрипловатого голоса Хару изнутри поднимается громадное, обжигающее, словно огромный демон, как в том дурацком фильме про кольцо. Оно растекается по венам, горит в крови, плавит мышцы. Рин не может дышать и глотает густой воздух ртом. — Больно, — тихо говорит Хару. Это отрезвляет, будто спадает алая пелена. Рин с трудом разжимает свои пальцы — на лодыжке Хару, кажется, появится громадный синяк, — гладит по зеленоватому колену. Член сводит болью, тянет от возбуждения яйца. Кажется, еще чуть-чуть, и Рин сойдет с ума от напряжения. Хару лежит открытый, расслабленный, только на губе виден едва заметный след — прикусил. Рину снова до ужаса хочется поцеловать Хару. Тот не отворачивается. Его губы прохладные, солоноватые и немного отдают железом. Рин прикусывает нижнюю, тянет, гладит ее языком, проводит кончиком по зубам, и Хару, наконец, целует в ответ. Наверное, это должно распалить еще больше, но вместо срывающего крышу возбуждения Рин чувствует щемящую нежность. Она стискивает сердце, приглушает напряжение и, кажется, обволакивает прохладной прозрачной пленкой. Когда Рин отрывается от губ Хару, осторожно прикасается к анусу, Хару немного, совсем чуть-чуть подается навстречу. Рин снова растягивает его, гладит изнутри пальцами, сжимает второй рукой член и давит на уздечку. Хару закрывает глаза и снова закусывает губу. Между бровями вновь появляется морщинка, на щеках еще ярче проступает румянец, а на груди — капельки пота. Хару немного ерзает на постели, сбивает простынь и сжимается в такт движению Рина, словно боится, что тот вытащит пальцы. Рин медленно вытаскивает. Хару распахивает глаза — зрачок затапливает синюю радужку, словно пятно краски — и вскидывает бедра, жалобно стонет. Его член подрагивает, из щели вытекает смазка, и Рин думает, что нет ничего круче, чем неравнодушный Хару. Это даже лучше, чем выиграть заплыв, это в разы интереснее, чем спорить. Самое прекрасное, что он когда-либо делал — доводил Хару до изнеможения. — Рин, — тихо говорит тот, выдыхает. Другого приглашения Рину не дождаться, но даже этого хватает с лихвой. Он приставляет свой член к анусу Хару, проводит головкой меж ягодиц, рвано дышит. Там Хару горячий, а погладить от мошонки до копчика и обратно, не кончив — подвиг. — Сейчас, — хрипит Рин. Он надавливает несильно, и головка входит внутрь. Рин разводит ягодицы Хару, мелко толкается вперед, пока не втискивается до конца. Хару кривит губы, мнет простынь — наверное, больно. Рин пытается сдержаться, гладит раскрытой ладонью живот, сжимает головку члена и проводит вниз-вверх. От тесноты, от того, как сжимается Хару, хочется одновременно быстрее, сильнее и мягче, нежнее. Рин чуть отстраняется и снова толкается глубже, до самого конца. Мошонка шлепает Хару по скользким ягодицам, и его словно мороз по шкуре пробирает, до того хорошо. Он старается двигаться размеренно, входит под разным углом, а Хару уже хватает ртом воздух, давится им и старается насадиться резче. Его лицо больше не назовешь равнодушным, словно маска трещит и рассыпается, а под ней проступает живое, настоящее. И Рин старается запомнить каждую эмоцию, что меняет его черты. Хару кончает раньше, выгибается дугой, и Рину приходится крепко держать его за бедра, чтобы не выскользнуть. Комната словно съеживается, кажется потолок осыпается кусками штукатурки, в ушах звенят стоны, и Рин не сразу понимает, что стонет он сам. Он падает рядом с Хару, шумно дышит и приподнимается на локте — посмотреть. Тот медленно сглатывает, едва заметно улыбается и прижимается к плечу Рина так, что он чувствует, как колотится сердце Хару. Он легко трется кончиком носа о шею Рина, щекочет дыханием, разморенный и удовлетворенный. То настоящее, живое, еще не скрылось под маской равнодушия, и Рин крепко прижимает Хару к себе, стараясь без слов объяснить, как тот ему дорог. Когда он отпускает руку, ему не нужно смотреть, чтобы знать — маска снова на месте. Вместо этого Рин смотрит на потолок — на матовом плафоне люстры застыли несколько голубых и зеленых полос. Рину не нужно гадать, он и так знает: в следующий раз он снова вытащит настоящего Хару, заставит его маску рассыпаться мелкой пылью. Иногда Рину кажется, что Хару надевает ее специально. Для него.