Зачем я

— Даичи, а мне ведь не хватает тебя, слышишь? — Казуки сжимает холодную ладонь в своей руке, не чувствуя ответа, и наклоняется к тому, чье имя он только что произнес. — Не хватает… Дрожащий голос звучит тихо, даже тише, чем отзывается капельница, отсчитывая слабый пульс, в глазах блестит сожаление, а вина поднимается изнутри, чтобы душить. Надежды, за которую сейчас можно было бы зацепиться, больше нет, и лишь отчаяние терзает сердце, в котором тихо, едва лишь заметно, умирает чувство. Его ранили, пытались затоптать и утопить, но оно выживало, выживало до тех пор, пока совсем не ослабело, забившись в скромный уголок сердца. Неизвестно, сколько еще оно будет тяготить его, как неизвестно и то, сколько еще времени понадобится Казуки, чтобы понять, что оно исчезло. Бесследно и навсегда. Казуки до сих пор не отпускает ослабленную руку, на запястье которой едва лишь прощупывается пульс, и мягко опускается рядом с Даичи, который лишь слабо дышит, находясь без сознания. Он не может ни ответить, ни услышать и ни посмотреть на Казуки сейчас, но тот все равно остается рядом. Рядом, несмотря на то, что некогда сильное чувство погибает внутри, рядом, несмотря на то, что не осталось весомых причин. — Мне просто важно знать, что ты выживешь… — Казуки словно уверяет в этом себя, когда знает, что все, что когда-то связывало его и Даичи, удерживало их вместе, уже развеялось прахом по ветру. Месяц назад — Здесь красиво, правда? Железные ворота остались позади, и перед глазами мгновенно предстала поистине сказочная картина: парк, усаженный вишней, лепестки которой, падая от дуновений ветра, образовывали пушистое покрывало, был больше похож на одно огромное молочно-белое облако, по которому сейчас Казуки медленно шел рядом с Даичи. — Правда, — кивнул Даичи, приподняв уголки губ в мягкой улыбке и почувствовав, как теплая ладонь коснулась его руки. — Мне редко удавалось наблюдать ханами, и я жалею лишь об этом теперь. — Ничего, за все время, что мы будем вместе, ты сможешь видеть эту красоту еще не раз, — Казуки улыбнулся в ответ, когда пальцы рук накрепко переплелись, а перед взором открылся новый белоснежный путь. — Только… Когда мы будем жить вместе, Казуки? Ведь мы уже год… — Я знаю, Даичи, — прервал его Казуки, и улыбка сразу исчезла с губ. — Но еще не уверен, что готов к этому. Он привык всегда говорить честно, не тая внутри себя лишние слова, но сейчас, когда Даичи резко остановился, ослабляя руку, начал жалеть об этом. — Ты все никак не можешь забыть, да? — Даичи смотрел в его глаза, читая в них удивление, и злился, когда тон его приятного голоса становился все тише и тише. — Я ведь бросил, Казу, бросил ради тебя! Казуки лишь отвел взгляд и опустил голову, подставляя ладонь под белый листопад. Он не хотел вспоминать о том, что когда-то желал безуспешно забыть, о том, что когда-то мешало ему по-настоящему любить, и теперь лишь бесшумный выдох растворился в воздухе, пропитанном ароматом цветущей вишни. — Да, — лишь бессознательно кивнул он, глядя, как на раскрытую ладонь ложится сорванный с ветви цветок. Откуда-то из глубины вновь поднималось то тяжелое, уже знакомое чувство, которое Казуки желал похоронить навсегда, а подозрения незамедлительно закрутились в мыслях пульсирующей спиралью, ведь с тех пор, как те времена остались позади, Даичи ни разу не напоминал ему об этом. — Ты ведь веришь мне? — Даичи сделал единственный шаг вперед, чтобы оказаться ближе к Казуки и легко взять его за подбородок. Но Казуки молчал, даже глядя ему в глаза, в которых читал уже давно родившееся чувство, молчал и только кивнул, не в силах бороться с тревогой и страхом, что все может повториться вновь.

***

— Я вернулся, Даичи, — Казуки устало выдохнул в тишину, положил ключи на тумбочку и включил в коридоре свет. — Даичи? Не получив ответа во второй раз, Казуки прошел в комнату, где посреди темноты заметил лишь одинокий огонек. Даичи ждал его, смотря в окно и выкуривая сигарету за сигаретой. Ждал и волновался как всегда. Казуки только виновато прикусил нижнюю губу и щелкнул выключателем настольной лампы, чтобы нерезкий оранжевый свет плавно заполнил небольшую комнату, где они привыкли быть вдвоем. — Прости, я снова задержался, — Казуки не рискнул приблизиться к Даичи, чувствуя временное отторжение и обиду, и только встал позади. — Слишком много дел навалилось сегодня. Он не видел, как пухлые губы искривились в мимолетной усмешке, следя за тем, как Даичи затушил сигарету о переполненную пепельницу. И только потом встретились взгляды: виноватый — Казуки и усталый — Даичи. — У тебя постоянно есть отговорки, — качнул головой Даичи. — Но ведь ты обещал, что придешь ко мне раньше. Казуки чувствовал, как временно выстроенная между ним и Даичи стена начала рушиться, и сделал лишь один шаг, чтобы приблизиться к нему и опустить ладони на талию. Он не прижимал его к себе, только смотрел в глаза, безмолвно прося прощения, потому что знал, что тот непременно простит. Если не сегодня, то завтра. — Казуки, это не может продолжаться вечно. Я хочу быть с тобой чаще, понимаешь? — Даичи шептал едва уловимым шепотом. Он устал, устал постоянно ждать и верить. — Прости, но я… — так и не досказав, Казуки потерял в волнении собственные слова, которые Даичи и так слышал уже не раз. — Много работы, я знаю, — уголки губ на секунду дрогнули в грустной улыбке, но сердце, бьющееся в груди в привычном ритме чувства, велело простить. Простить уже в бесчисленный раз за одиночество и тревогу, которую Даичи испытывал каждый раз в ожидании, думая, что Казуки попросту избегает его, не желая быть рядом постоянно, вспоминая то, что давно следовало забыть. Но он не сказал о прощении вслух, лишь только опустил ресницы, чувствуя теплое дыхание Казуки на своих губах. И в следующий момент последовал поцелуй. Нежный поцелуй, затягивающийся приятной томительностью, когда минуты растворялись в вечности, остановившейся сейчас на миг. Обнимая отчаянно крепко, Казуки прижал Даичи к себе, не думая отпускать и избавляя от ненужных сейчас мыслей. Ведь все хорошо, и ничего не должно случиться.

***

Недели стремительно сменяли друг друга, но все оставалось так, как было раньше. Казуки по-прежнему приходил тогда, когда хотел, а Даичи по-прежнему прощал. Он, как и Казуки, просто не мог поверить, что чувства, которые они все время старались беречь, способны угаснуть и охладеть. Закат обратился сумраком, солнце — луной, а давнее обещание — ласками. Ни слов, ни признаний, лишь ласки, тающие на теле теплой сладостью, сводящие с ума и без того взволнованное сознание. Даичи искренне отвечал Казуки, доверялся лишь его рукам, бессмысленно веря, что самоотдача поможет удержать его и вернуть обратно обещание, которое он услышал еще год назад. Но Казуки, не понимая, что собственным недоверием рушит все, ради чего Даичи начал жить, лишь продолжал дарить напрасное тепло, бесконечные поцелуи и нежность в загадочной близости. Он сам запутал себя, сам загнал себя в угол, постоянно подозревая Даичи, постоянно удерживаясь за то, что давно прошло. И все, что в этот момент сохранялось в тайне, было нужно лишь ему, не Даичи, а лишь ему. Было нужно, чтобы просто забыться. Жаркий воздух душил в последние минуты отчаянной близости, и Казуки, слыша свое имя на выдохе из губ Даичи, возвратился в реальность, заключившую его в холодные объятия. «Зачем я?..» — стучал в голове лишь единственный вопрос, когда чувствовалась слабая дрожь Даичи, когда чувствовалось его частое сердцебиение. — Я тебя… — Даичи пытался вернуть былое время признанием в унисон испаряющимся минутам бесполезного тепла, но Казуки лишь приложил палец к его приоткрытым губам. — Знаю, — и лишь глубокий вздох. Он лег рядом, позволяя Даичи не разрывать возникших объятий, и ощутил, как неминуемая пустота стучится в сердце. Даичи заснул беспокойным сном, дыша в грудь, а Казуки смотрел в темноту. Становилось лишь хуже, даже если хотелось верить, что он ошибается, всегда ошибался, тая подозрения. — Прости, — беззвучно прошептал он, прежде чем освободиться из объятий Даичи и сесть на кровати, подобрав с пола одежду. Безумная мысль стучала в висках, и Казуки не противился ей, когда, одевшись, бесшумно подошел к шкафу. На каждой из полок стояли книги и фотографии, и Казуки осторожно убрал их, ища то, что когда-то уже нашел. Наркотики. Он познакомился с Даичи еще тогда, когда он был наркоманом, но, даже зная об этом, смог искренне полюбить его… По крайней мере, он думал так тогда. Как был уверен и в том, что она помогла ему заставить Даичи побороть себя и бросить. А теперь это чувство уходило куда-то глубоко в тщетном неверии. Даже если ни под книгами, ни за фотографиями не было ничего. — Что ищешь? — Даичи проснулся, услышав, как Казуки поставил на место его книги, и сел на кровати. — Ты ведь правда бросил, Даичи? — Казуки повернулся к нему, а голос начал дрожать. — Все еще не веришь мне? — Даичи и сейчас не хотел осознавать, что Казуки искал причины, чтобы не быть с ним постоянно, не хотел осознавать, что он пытался удержать прежнее чувство вдалеке от него. И не хотел воспринимать реальность, в которой видел жалостливый взгляд любимого человека и чувствовал постепенную отрешенность. — Хочешь, чтобы я вновь был таким? — Нет, но я устал, — Казуки видел, как блестели глаза Даичи, видел, как яснела его обида, и не мог больше быть рядом. Бежать. Оставалось лишь бежать. Наверное, им изначально не нужно было быть вместе.

***

А утром Казуки ждал звонка. Ждал, пока стрелки на часах медленно близились к полудню, ждал, пока позволяло терпение, и думал, зачем, зачем он ушел вчера. — Хочешь? — на губах Даичи безумная улыбка, в голосе — непередаваемая радость, а на столе перед ним — белый порошок. — Ты ведь сказал, что бросаешь, — Казуки замер посреди комнаты, чувствуя, как из глубины поднимается злость. Даичи уже не единожды уверял его в том, что он бросит. — Это последний раз, — отрешенно улыбнулся Даичи, вынуждая Казуки привыкать к тому, что он не бросит никогда, даже если поклянется собственными чувствами. — Правда последний раз, милый. Но Казуки не слышал его бреда, лишь только подошел ближе, чтобы посмотреть в глаза. — Мне не нужен жалкий наркоман, — слова были пропитаны злостью и болью, сковавшей сердце, и он, не выдержав, опрокинул стол вместе с порошком, оставляя Даичи в растерянных чувствах. Короткое воспоминание прошлого на мгновенье застыло в сознании. Хоть время шло стремительно, а Даичи исправлялся, Казуки не мог привыкнуть. Не мог, когда ложь была рядом всегда. Он и сам стал лгать, ища для себя лишнюю работу или оставаясь дома, лишь бы не застать Даичи как тогда… с наркотиками и тем отрешенным безумным взглядом в бездонную пропасть. И не было ясно сейчас, кто виноват на самом деле: тот, кто не желал верить, или тот, кто приучил ко лжи. — Даичи… — заветное имя в тишину, когда в динамике телефона различались лишь длинные гудки, а сердце внезапно сорвало ритм. Казуки чувствовал неладное, чувствовал и не мог больше ждать. Оставив телефон, до сих пор отзывающийся тягучим ожиданием, он отправился к Даичи. ...И единственное, что он запомнил из этого дня, — это холод и та самая боль, мгновенно убившая остатки чувства в сердце, когда он нашел его без сознания, сжимающего в ладони использованный шприц.

***

— Ты больше не услышишь мое «прости»… — Казуки продолжает сжимать холодную ладонь и шептать бессвязные слова. Он больше никогда не вернется к нему. Больше никогда не ощутит и не подарит свое тепло. Он вскоре исчезнет так же внезапно, как и появился в его жизни. Исчезнет, оставив лишь воспоминания. — Ты, главное, живи, — уже бессознательно вторит он. Легче от того, что чувства нет, не становится, и желанная пустота не приходит, не забирает за собой колкую боль и не дает забыться. Но Казуки надеется, надеется, что когда Даичи придет в себя, жизнь, потерявшая былой смысл, обретет иной. Осталось лишь подождать в последний раз и отпустить. «Позвони мне». Он оставляет немногословную записку в ладони и уходит, не слыша, как учащается пульс, и не видя, как сжимаются ослабшие пальцы.