Не думай о секундах свысока

Я отвлекся всего лишь на три минуты, чтобы сходить на кухню. Понадобилось сто восемьдесят секунд на то, чтобы достать стакан и налить в него холодной воды. Я отчетливо слышал, как нарастает гул взволнованных трибун: телевизор орал практически на полную громкость. Похоже, парни гнали атаку вперед. Надо поторапливаться, я не хочу пропустить еще один гол. Вернувшись, я осторожно сел на диван. Теперь у меня нет сомнений, что им удастся взять эту победу. Будто бы эти сомнения вообще были. Нельзя не верить в собственную команду. Рядом, на диване, горел экран телефона, открытый на списке контактов. Специально, чтобы сразу после финального свистка отправить смс. Я улыбнулся и поднял телефон, написал: «Так держать, бро!». Отправил. И тут меня словно что-то кольнуло. Я зашел на страницу с результатами сегодняшних матчей. Нужная вкладка и… Что? Дебильная улыбка застыла на моем лице. Мне нужно еще немного времени, еще шестьдесят секунд, чтобы понять происходящее. Я забыл про стакан в руке, он качнулся в моей внезапно ослабевшей ладони и облил меня ледяной водой. Целая свора мурашек пробежала по спине до самого загривка. Разве от этого? Просто от пролившейся на штаны воды? Ну и новость. Я рассеянно поставил стакан на стол, пока окончательно не расколотил. И продолжил тупо пялиться в экран. Затем собрал все мужество этого мира, чтобы вернуться к телефонной книге. Онемевший палец скользнул по гладкому стеклу и остановился на имени. Позвонить? Сейчас? Что я скажу? Что я, блять, могу ему сейчас сказать? Палец дрогнул, и случай не оставил мне выбора – сигнал пошел. Я медленно поднес трубку к уху и зажмурился. Я не считал гудки. Я продолжал считать время. Пять секунд, десять секунд… Возьмет? Сбросит? Гудки пропали. На момент мне показалось, что он не ответит. Но я услышал дыхание. Затрудненное, со всхлипами. Мое сердце отказалось отбивать налаженный ритм. На тридцатой секунде я заставил себя открыть рот и сказать: – Марко? Прерывистый вздох зашумел в моем ухе. Динамик вдруг стал передатчиком, я почувствовал невыносимую печаль. Вбивающуюся гвоздями обиду, после которой невозможно отодрать себя от пола. Я сосредоточился на времени, словно из необходимости делиться с ним этими секундами. Сорок пять, сорок шесть… – Привет, – хрипло ответил он и натужно усмехнулся. – Видел? – Нет. Прочитал. Он снова замолчал, а я почти задыхался. Телевизор орал где-то на периферии сознания, сузившегося до небольшого куска материального в моей ладони. Я хватался за него, ощущая, как потеет ладонь. Как ноет от напряжения шея. Как у виска собирается боль. Пятьдесят девять, шестьдесят… – Ты где? – просипел я. – Меня везут. Надо… посмотреть, – его голос заметно чище. Шестьдесят пять, шестьдесят шесть… Я будто бы видел его лицо. Запавшие глаза, слипшиеся ресницы, сжатые губы, мертвенная бледность. От него наверняка еще пахло травой и потом. Я понял, что меня трясет. Восемьдесят, восемьдесят один… – Хорошо, что ты не видел. Я рыдал, как... – Что теперь? Что ты будешь делать? – выдохнул я. Черт, сколько в моих вопросах блядского бессилия. Но у меня нет руководства по лучшим в мире утешительным словам. А даже если бы и было, то он засунул бы мне его куда поглубже. Нельзя жалеть. – Сам знаешь. Все зависит от того, что со мной на этот раз. – Я бы приехал, – вырвалось у меня. – Если бы не травма, я бы приехал, слышишь? В эту хренову больницу, прямо к тебе в палату, я бы… – Но ты не приедешь, – оборвал он. Я запрокинул голову. По щекам скатилось что-то теплое. Я, как дурак, пялился в потолок. Девяносто три, девяносто четыре… – Я знаю, что ты плачешь. Не надо, – попросил он. Я покивал, забыв, что он меня все равно не видит. Закусил кожу на ладони. Стало легче. – Когда? – спросил я с трудом. – Завтра утром. – Я позвоню. – Идет. Я кладу трубку. Он отключился. Я отнял телефон от уха. Сто одиннадцать. И я не представляю, сколько еще до утра.