Без названия

      В тот вечер не шел сон Марье Гавриловне. Лежала она в своей постели в полной темноте и разные мысли не давали ей покоя. Вновь и вновь горестно вспоминала она о былых временах, о своей любви к Владимиру Николаевичу и о той судьбоносной ночи, когда решились они супротив родительской воли тайно венчаться и бежать из родных мест. Но, как и прежде, оставалось для нее полной загадкою, как же могло случиться, что вовсе не Владимира увидела она тогда пред собою в церкви?       - Владимир... - прошептала Марья Гавриловна.       В последний раз она произносила его имя вслух в ту пору еще, когда жив был Гаврила Гаврилович. Но как же часто она размышляла о несчастном молодом человеке. В особенности, когда оставалась одна. И теперь сердце ее при упоминании вслух дорогого имени забилось чаще.       - Отчего же не ты... не ты?.. - повторяла тихо Марья Гавриловна.       Она все еще испытывала некоторую симпатию к покойному Владимиру Николаевичу, но поневоле вынуждена была признать, что волею судьбы принадлежит теперь навеки другому. Но кому? Кто был тот неизвестный человек, который так жестоко подшутил над нею? Разве возможно было теперь узнать? Эта мысль ввергала Марью Гавриловну в отчаяние.       Вечер был довольно жарким, и такой же обещала быть ночь, поэтому она распорядилась оставить окно открытым. Сквозь колыхавшиеся от легкого ветерка занавеси были видны на небе яркие звезды. И такой же яркой немигающей звездочкой горел огонек лампадки перед иконами. Глядя на звезды, Марья Гавриловна вдруг почувствовала такую тоску, что горячие слезы против воли ручьями потекли по ее лицу. Она зажмурилась и спрятала лицо свое в подушку, чтобы стереть их, и чтобы, не приведи Господь, никто в доме не услышал рвавшихся из ее груди глухих рыданий.       Насилу успокоившись, Марья Гавриловна медленно встала с постели и подошла к окну. Внизу, в густой темноте, шумели травы, да чуть поскрипывали где-то рядом ветви деревьев. Барышня на мгновение закрыла глаза. Ночной ветерок осушил ее заплаканное лицо. Она постояла еще немного у открытого окна, а затем тихо побрела к постели.       Глаза ее уже смежались от приближавшегося сна, как вдруг послышался ей непонятный шорох. Она открыла глаза и села на кровати. Огонек лампады, трепетавший под внезапными порывами ветра, вдруг уменьшился и погас. Воцарилась темнота, в которой единственным светлым пятном было открытое окно. Марья Гавриловна встала с кровати и медленно, неслышно ступая, подошла к окну и закрыла его. Она уже почти вернулась к своей постели, когда почувствовала, что ее будто обдало ледяным холодом: среди медленно колыхавшихся занавесей почудилось девушке какое-то движение. И тут внезапно черная тень мелькнула в оконном проеме, а затем вновь исчезла в сумраке. Марья Гавриловна задрожала от страха. Показалось ей, что видела она не тень бесплотную, а это душа незабвенного Владимира Николаевича решила посетить ее в этот час. И сделалось с нею так дурно, что громко вскрикнула она от ужаса и в беспамятстве упала на пол.       Дворовая девка Палаша, что была приставлена к барышне, спала в ту ночь на сундуке в людской, но все же услышала беспокойный крик молодой хозяйки. Однако же, не только она услышала этот крик. Бурмин, комнаты которого были расположены как раз под спальней Марьи Гавриловны, не спал в ту ночь и, услышав тот короткий, но пронзительный крик, полный страха, настолько был обеспокоен, что, не колеблясь и мгновения, схватил в одну руку заряженный пистолет, который на всякий случай всегда держал при себе, в другую - зажженную свечу и бросился наверх.       Дом, конечно, уже был разбужен криком Марьи Гавриловны, но в нижней зале еще не было ни души.       Какие только мысли не приходили в голову молодому гусару, пока бежал он вверх по лестнице к комнате Марьи Гавриловны, всерьез полагая, что случилось что-то страшное. Не воры ли пробрались в дом? У ее дверей он на всякий случай прислушался, но внутри было тихо. Бурмин постучал.       - Марья Гавриловна, что с вами? - спросил он громко и уверенно, но ему никто не ответил.       Бурмин нахмурился и рванул дверную ручку. Дверь не была заперта и подалась без труда. В комнате было темно и, казалось, пусто. Бурмин взвел курок, просунул пистолет вместе со свечою внутрь и в пляшущем свете ее пламени увидел без чувств лежавшую на полу Марью Гавриловну.       - Боже мой! - прошептал он взволнованно.       Оглядев комнату и не нашедши в ней ничего и никого подозрительного, Бурмин положил пистолет на туалетный столик. Туда же он поставил свечу и бросился к Марье Гавриловне.       Приподняв барышню за плечи, Бурмин оглядел ее с ног до головы и тихо проговорил:       - Очнитесь, Марья Гавриловна! Что вас так напугало?       Марья Гавриловна чуть осела всем телом и милая головка ее склонилась на плечо молодого гусара. Бурмин вздрогнул. Сердце его заколотилось, как после бешеной скачки. Марья Гавриловна приоткрыла глаза, взглянула на него странным взглядом, таким, каким, наверное, встречают человека, коего не видели много лет, и она, словно в бреду, пробормотала:       - Это вы... Вы?.. Как вы здесь очутились? Неужто снова шутка... Но затем взгляд ее вдруг прояснился, и она, глядя на Бурмина, тихо произнесла:       - Прошу вас, помогите!       Тут сознание вновь покинуло ее.       - Эй! Кто-нибудь, сюда! - крикнул Бурмин в открытую дверь, но в это же мгновение на пороге показалась испуганная, заспанная Палаша.       - Скорее, воды! - завидев ее, воскликнул Бурмин. - Или... ну, что у вас там полагается! Делай что-нибудь! Барышня твоя в обмороке.       - Ахти, Господи! - всплеснула руками Палаша и перекрестилась. - А вы-то, барин, зачем тут?.. - робко процедила она, все время недоверчиво, исподлобья поглядывая на Бурмина.       - Ступай же скорее! - увещевающим тоном проговорил Бурмин. - А я здесь, потому как услыхал, как кричала твоя барышня. Что ж по-твоему, должен был я спокойно оставаться у себя?       Палаша смотрела на него все с той же подозрительностью.       - Ступай! - приказал, наконец, Бурмин, и Палаша, испуганно крестясь, выбежала вон.       Тем временем послышался глухой, болезненный стон. Марья Гавриловна вновь очнулась.       На пороге ее комнаты меж тем показалась Прасковья Петровна в длинном ночном халате и чепце. На лице ее читалось сильное беспокойство.       - Батюшка, Александр Петрович, - проговорила она, опускаясь на колени перед дочерью, - что же это происходит? Что случилось?       - Ничего особенного, - проговорил тот спокойно. - Когда я вошел, Марья Гавриловна лежала тут без чувств. Должно быть что-то почудилось ей, а я уж было решил, что воры или разбойники пожаловали в имение.       - Ах, боже мой! - испуганно воскликнула добрая Прасковья Петровна и руки ее задрожали. - Маша! Машенька! Как ты нас всех напугала! - говорила она дочери, обнимая ее и прижимаясь к ней щекой.       - Да полно, маменька, - слабо проговорила Марья Гавриловна, - все со мной хорошо. Просто дурной сон... Дурной сон...       Дворовые девки во главе с Палашей подняли барышню и перенесли на постель. Вокруг поднялась такая суета, мимо Бурмина то и дело сновало столько народу, что он отступил назад. Взяв с туалетного столика пистолет и свечу, он незаметно вышел из комнаты.       Казалось, все вдруг забыли о существовании молодого гусара, и это было для Бурмина очень кстати. Ему хотелось побыть одному. Сегодняшнее происшествие еще более, чем раньше заставило волноваться его сердце, и без того растревоженное невеселыми раздумьями.       Он не мог не признаться себе в том, с какой нежностью и страстью полюбил он милую Марью Гавриловну. И сложись его жизнь иначе, готов был он сегодня же открыться ей! Но мучительный долг сдерживал все его порывы. Четвертый год... Четвертый год и никакой надежды! Уже сотню раз корил он себя за легкомысленный свой поступок. Как мало важности он полагал в нем тогда, когда ум и глаза его затмевали кутежи да неизменный успех у молодых барышень! И когда пришло к нему осознание всей серьезности его положения, все забавы, коими ранее тешил он себя без стеснения, показались ему низменными и чуждыми. Вся жизнь его перевернулась в единый миг.       Так размышлял Бурмин и не мог предполагать, что страдания его вскоре закончатся самым неожиданным и приятным для него образом. И обретет он счастье, о коем долгое время не смел и помыслить.