Гроза.

О чем ты думал, Уолкер? Как оно теперь, внутри, когда все слова уже сказаны, и уже не твой праведный гнев разрастается все больше и больше? Сильно страшно? Или нет еще? Нет. Пока еще не успел осознать, какую бомбу замедленного действия ты только что успел запустить. Пока еще не понял, пока еще только-только зародилось у тебя это предчувствие грозы, бури, что вот-вот разразится. С минуты на минуту. Пока лишь как-то тревожно заколотилось сердце от усилившегося запаха дождя в воздухе и от того, как стрелка на спидометре медленно, но верно начала приближаться к отметке сто пятьдесят. Слышишь эту тишину? Чувствуешь, как ощутимо веет холодом? Глупый мальчишка. Разве тебя в детстве не учили, что словами надо разбрасываться поосторожнее? Теперь вот жди своей участи. Будешь знать, как доводить чужое терпение до точки кипения. Не помогут тебе твои пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в ремень безопасности. Не окажут никакого воздействия косые, быстрые взгляды. Западня, правда? Ни дать ни взять ловушка. Помнишь, как в детстве ты убегал от грома и молний в дальнюю комнату, прятался там под одеялом и ждал, пока все не стихнет? Помнишь? Как же жаль, что детство твое давно миновало. И в комнату теперь уже тоже не спрячешься. Во-первых, совесть не позволит. А во-вторых, все равно тебя найдут. Глаза закрываешь… Еще сильнее впиваешься в этот чертов ремень, думая, что он действительно может хоть как-то обеспечить твою безопасность… Что, все-таки опасаешься теперь неизвестности? Почему же не опасался тогда, когда решил высказаться?.. Свинцовые тучи на небе сгущаются все больше. Темнеет, как вечером. Интересно, сколько там уже на спидометре, все двести? А может, двести пятьдесят? Молишься всем известным и неизвестным богам, благодаришь их за то, что трасса сейчас пустая. И за то, что он все-таки тоже пристегнут. Но что это? Неужто уже приехали?.. Открываешь плотно сомкнутые веки и еле-еле заставляешь себя выпустить ремень и отстегнуться. Авто постепенно сбавляет ход, въезжая на территорию пригорода и петляя уже не по трассе, а по одной из тех нешироких улочек, коих здесь так много. Вот, наконец, и та, которая вам нужна. Тандер-стрит, дом шестнадцать. Отвлекись ненадолго, Аллен. Смотри, какой ироничный символизм, какая тонкая игра слов… Thunder — гром. Ничего не напоминает? Есть какая-то связь между этим и тем, что должно сейчас произойти, а? Он молча припарковывает свой «Хендай» рядом с подъездом, вынимает ключи из замка, и подхватывает барсетку, открывая дверь со своей стороны. Ты позволяешь себе тяжело вздохнуть, вынимая из бардачка свой мобильный и поднимая стекло. Выходишь следом за ним с другой стороны. Поправляешься. Кидаешь еще один взгляд на небо. Словно в ответ тебе — первая вспышка и первый грохот грома. Раскатистый такой, гулкий, словно из самого нутра сине-серых туч с каким-то черноватым оттенком. Заметил, как отчаянно продолжаешь цепляться за любую мелочь? Уже начал всякие эпитеты подбирать к такому простому природному явлению… Не замечаешь, как он обходит тебя, ощутимо задевая при этом локтем. Не замечаешь, как подходит к двери, открывает ту и ждет тебя в проходе. Чувствуешь лишь через какое-то время колючий, злой взгляд и выныриваешь из своего короткого и такого уютного забытья. Вновь вздрагиваешь, оборачиваешься и на негнущихся ногах идешь в сторону ожидающего. Натянуто и нервно улыбаешься, пытаясь хоть немного успокоиться. Что? Не получается? Вот то-то же, будешь знать… Железная дверь громко хлопает за вашими спинами. Слышишь, как в одной из квартир кто-то принимается играть на скрипке. Узнаешь с первых нот и тихо усмехаешься. Прям день совпадений, будь он неладен… Вивальди, композиция «Лето». Помнишь ее второе название?.. Надо бы поблагодарить соседскую дочку за то, что хоть немного скрасила тягучее, давящее ожидание. Помирать — так с музыкой, или как там говорилось?.. *** Еще не успеваете вы по-человечески пройти в прихожую, как ты со всего размаху влетаешь спиной в стену. Кажется, отшиб затылок… Но кого это волнует?.. Канда особенно не церемонится. Хватает тебя за плечи и вжимает в стену еще сильнее, неотрывно смотрит прямо в глаза, заставляя также нервно сглотнуть и скрипнуть зубами, но все же поймать этот обманчиво-ледяной, полный древнего, первородного безумия взгляд. Одним рывком вырывает молнию на ветровке и откидывает испорченную куртку в сторону. На секунду отпускает тебя и отстраняется, давая время перевести дух. Снимает свою кожанку, небрежно скидывает ботинки и скрещивает руки на груди, продолжая также изничтожать одними лишь глазами. — Разувайся. Немного не в тему, но как-то странно, как-то по-своему радуешься тому, что сказано хоть одно слово. Киваешь, послушно расшнуровываешь кроссовки и разуваешься, выпрямляясь и молча ожидая дальнейших действий. Резко хватает за руку и тащит в ближайшую комнату. Игра юной скрипачки за стеной становится слышнее. Вновь вспышка и громовой раскат за окнами. Пока что без дождя. Пока что еще только предчувствие. *** …Швыряет на кровать так, что ты вновь едва не ударяешься головой. Кажется, сейчас бы и счастлив был, если бы все-таки ударился, если бы потемнело в глазах, а мозг абсолютно перестал бы что-то соображать. Но нет. Слишком это мягко и человечно было бы по отношению к тебе. Не заслужил. *** Сильные пальцы срывают рубашку. Белая ткань жалобно трещит, разлетается во все стороны фонтан из пуговиц. Чувствуешь, как кожу опаляет жаркое, чуть сбитое дыхание. — Канда… постой… — Я не говорил тебе открывать свой рот, гаденыш… Укусы — болезненные. Зубы впиваются в шею до крови. Так, чтобы ощущал, чтобы понял все до конца. Оставляет засос на самом видном месте — ничем нельзя прикрыть, все будут видеть, кому ты принадлежишь на самом деле. Спускается к груди, покрывая ту короткими поцелуями, расслабляя все такой же обманчивой, как бы показательной лаской: мол, видишь, каким я мог бы быть с тобой? Практически тут же резко прикусывает уже за сосок — что-то вроде: «Но такого тебе не светит. Будешь в следующий раз думать своей головой». Шипишь. Выгибаешься навстречу, жмурясь и тяжело выдыхая. Он ухмыляется и проводит ладонью по прогнувшейся спине, слегка царапая поясницу. Снимает свою майку и откидывает ее на пол, следом за твоей рубахой. Потягивается, демонстрируя красивое, рельефное, накачанное тело. Невольно засматриваешься и забываешь, как дышать. Со смутным восхищением наблюдаешь за тем, как рассыпаются по крепким плечам роскошные локоны. А теперь представь, как кто-то вместо тебя видит все это. Представь кого-то другого на своем месте. Не твоим рукам снисходительно позволяют касаться иссиня-черного шелка волос, не твои ладони скользят по спине и бокам, на ощупь запоминая чуть грубоватую и прохладную кожу. Не ты у него. И не он у тебя. А кто-то другой. Кто-то другие, если быть точнее, играют ваши роли. Представил? Тошно как-то стало, правда? Настолько тошно, что когда он порывисто припадает к твоим губам и грубо и горячо целует, ты также страстно отвечаешь, не сдерживаясь и изо всех сил прижимая его к себе как можно крепче. Вновь забываешься, отвлекаешься от дурных мыслей, сосредотачиваясь на одном лишь этом поцелуе. Жарко. Жарко до невозможности. Плавится воздух, плавится собственное тело. Вновь ни вдохнуть, ни выдохнуть. Тяжело… Как же тяжело и приятно одновременно. Его пальцы тем временем расправляются с ремнем и рывком, как тот замок на куртке, сдергивают джинсы наполовину. Ладонь ложится на пах и сжимает его, заставляя тебя опять зажмуриться и глухо, сдавленно застонать. Отстраняется и хмыкает, довольный своими действиями. Продолжает, обхватывая плоть и с сильным нажимом проводя пальцами по всей длине. Вверх, вниз, задевая ногтями чувствительную головку, мучая, терзая сладкими пытками. — Ну же, давай… Поахай, как ты там умеешь, не уйдешь от этого… И ты действительно не можешь уйти. Не сдерживаешься от более громких стонов, стыдишься их же, краснеешь и бессильно комкаешь простынь и ерзаешь, пытаясь куда-то себя деть от невыносимых ощущений. Какого оно, думать в такой момент о том, что такое он делает не с тобой? М, Аллен?.. — Маленький развратник… Как застеснялся, ты посмотри… Убирает руку, огладив бедра и спустив джинсы окончательно. Быстро расправляется со своими брюками и раздвигает твои колени в стороны, устраиваясь между ног и заставляя принять более открытую позу. Проводит по промежности, слегка вводит два пальца в напряженный вход, заставляя жалобно заскулить и вновь начать терзать ни в чем не виноватую простынь. Он тоже не сдерживается. Все также, не тратя времени ни на подготовку, ни на дальнейшие прелюдии, заменяет пальцы на член и быстро входит. До основания, с первого толчка попадая в простату. Сжимает руками ягодицы, оставляя заметные синяки и насаживая еще глубже. Постепенно наращивая темп, заставляя тебя вновь и вновь срываться на сиплые вскрики и стонать все чаще и громче. А ты… Ты оставляешь простынь и начинаешь расцарапывать его лопатки, снова прижимая к себе, обвивая ногами талию и каждой клеткой чувствуя неописуемое удовольствие пополам с еще не отступившей физической болью. Ты пытаешься стать с ним чуть ли не единым целым, сходишь с ума от крышесносного темпа и возобновившихся поцелуев… Ты запоздало отмечаешь, что скрипичная импровизация уже закончилась, а буря за окнами наоборот разошлась вовсю. Завывает ветер сквозь щели в старой раме, бьются капли дождя о стекла и о железные отливы. Все слилось в другую, стихийную музыку. Природный оркестр теперь разыгрывает свою заученную симфонию, шумя, беснуясь, звеня и гремя на тысячи ладов. Это последняя мысль, которая мелькает на краю затуманенного разума. Дальше ты слышишь лишь противный скрип кровати, успеваешь на какие-то моменты увидеть лицо напротив и чувствуешь… Да словами не передать, что чувствуешь. Все внутри смешалось в сумбурный, непонятный комок, который, если бы кто-то попросил тебя описать его, ты и описать толком не смог бы. Толчок. Еще толчок. Наверное, встать завтра будет огромной и непосильной задачей, наверное, опять завтра огребешь за глубокие отметины, наверное, невольными свидетелями вашей личной жизни стали все соседи, включая ту девушку… Но так ли это важно для тебя сейчас, когда сердце колотится, как ненормальное, — кажется, что вот-вот пробьет грудную клетку — а руки его блуждают уже везде, изучая каждый сантиметр твоего тела, щипая, опять царапая и также сильно прижимая в ответ на твои объятия? Так ли важно, когда ты, наконец, доходишь до пика, протяжно выкрикивая его имя, когда вокруг все снова плывет от накрывшего оргазма, когда ты обмякаешь и бессильно валишься на подушки? Важно ли, когда он, сделав еще пару закрепляющих движений, с громким рыком изливается вовнутрь и падает на тебя, прикрывая глаза и также тщетно пытаясь восстановить дыхание?.. *** Гроза постепенно затихает и вскоре сходит на нет, напоминая о себе лишь редкими, еле слышно стучащими каплями. Одно на двоих дыхание наконец-таки приходит в норму. Он перекатывается на другую половину кровати и притягивает тебя к себе, укрывая одеялом. Ты устало улыбаешься, а он что-то бормочет, отвешивает тебе неслабый подзатыльник и целует в макушку, взъерошив одной рукой волосы. — Как же я тебя ненавижу… Мелкий белобрысый мудак. Когда-нибудь я тебя убью, вкопаю вместо фонарного столба и скажу, что так и было… Это же надо было такое сморозить. Будешь еще говорить что-то насчет других, даун?.. — И будешь прав, если вкопаешь… Больше так никогда не скажу, обещаю… — Тч. Идиотина. — И я тебя люблю, БаКанда. Ты еще долго клянешься, что впредь будешь следить за своим языком, прежде, чем замечаешь, что он уже давно уснул. Вздохнув, уютнее устраиваешься под теплым боком и засыпаешь рядом. Без снов. Дурак ты, Аллен, и не лечишься. happy end.