Say something, I'm giving up on you Скажи что-нибудь, я перестаю верить в "нас". I'll be the one, if you want me to Я стану тем самым, если ты хочешь этого, Anywhere, I would've followed you Я бы последовал за тобой куда угодно. Say something, I'm giving up on you Скажи что-нибудь, я перестаю верить "нас".
Прикосновение тёплых девичьих губ пробуждает самые низменные желания. То, что так давно терзало, мучило мою душу… оказалось простым, понятным, лежащим на поверхности. Она здесь. В моих руках. Целует. Прижимается. Моя. Мысль настойчиво бьётся в висках, отдаваясь вибрацией по всему телу. Китнисс разворачивается в моих руках и крепко обнимает за шею, не разрывая поцелуя. Захлопнув совесть где-то на задворках сознания, я сжимаю в руках тонкую талию и прижимаю её теснее. Целую, забыв об осторожности. Чувствую, как утекают сквозь пальцы секунды, подаренные нам жестокой судьбой. Хватаюсь за них, как падающий за пёрышко – заранее обрекая себя на поражение, но слепо надеясь на то, что будет не слишком больно. - Время! – безапелляционно заявляет миротворец, вынуждая нас оторваться друг от друга. Я всё ещё не в силах разжать рук, но моя девочка разрывает объятия, вынуждая взглянуть на неё. Глубокие грустные глаза полны теплоты. Незаметная улыбка гладит её губы. Она наклоняется, и я чувствую шелковый поцелуй на щеке. - Прощай, Пит, - нежный голос у самого уха. Мне все ещё не хватает её в моих руках. Хочу спрятать её от всего мира в своих руках. Хочу украсть её у судьбы, чтобы это светлое создание больше никогда не знало боли потери, страха смерти. - Постарайся вернуться ко мне, - прошу я с отчаянием. – Обещай, что вернёшься. - Обещаю, - тихо говорит она, грустно улыбаясь. Глаза в глаза. Всего на мгновение. Мы оба прекрасно понимаем, что она лжет. * * *And I am feeling so small Я чувствую себя таким ничтожным, It was over my head Случившееся выше моего понимания, I know nothing at all Я совсем ничего не понимаю...
- Паршиво, да? – тихо спрашивает Гейл. Его нахмуренный лоб и брови выдают настроение хозяина – он обеспокоен. А я так и не смог сомкнуть глаза эти два дня. - У судьбы плохие шутки, - глухо отзываюсь я. - Думаешь, это судьба? - Думаю, это подлость жизни, - горько усмехаюсь я. – Думать ни о чем не могу… - Я ведь приходил к ней попрощаться, - усмехается он. Я вскидываю брови и жду продолжения. Гейл щурится и смотрит окно. Я замешиваю тесто. – Она просила не дать тебе скиснуть. - Она вернётся, - упрямо произношу я, слушая только размеренный стук ложки, ударяющейся о стенки кастрюли. – Она обещала. «Она лгала!» - глухо отзывается внутренний голос. Я игнорирую его. - Я тоже верю в это, - говорит Хоторн, но, повернув к нему голову, я замечаю, что он лжёт – зеркало души никогда не лжёт. А Гейл, как бы сильно он не верил в мою девочку, не верит в то, что она вернётся. Понимаю, но ничего не говорю. Пусть думает, что я повелся на его нехитрую ложь. Пусть считает, что ему удалось меня провести. – Кстати, я чего пришёл-то? Ты на площади Парад Трибутов смотреть будешь или здесь останешься? - Думаю, на площади, - отзываюсь я. Не могу подавить зевок. - Тогда пойдём, - зовёт охотник. Я беспрекословно подчиняюсь и закрываю пекарню, следуя за ним. Пламя за их спинами завораживает и восхищает. Она так красива в лучах закатного солнца, что у меня захватывает дух. - А ей идёт пламя, - замечает Хоторн. - Но совсем не идёт клешня Льюиса. Я отсюда вижу, как у неё пальцы побелели, - ворчу я, не в силах не согласиться с его словами. - Оставь свою ревность при себе, Мелларк, - советует охотник. Мои нервы напряжены до предела. - Он ей руку отдавит, - тихо говорю я, зная, что он тысячу раз прав. Прав. Но признать это… Уж увольте! - Ну-ну. Мы обмениваемся долгими взглядами, и охотник почему-то сдаётся первым. В голове бушует всего одна мысль: я хочу убрать Льюиса как можно дальше от Китнисс. Возможно, из-за моей неоправданной злости на него я и не могу в полной мере осознать свою победу. - Кажется, в этом году нам повезло со стилистами, - слышу я голос одной из торговок. – Возможно, хоть один спонсор да найдётся. - Думаете? – спрашиваю я. Она улыбается, и я замечаю в далеко посаженных серых глазах морщинки тревоги. - Надеюсь. Нашим никогда не везло. Но Китнисс должна поверить в себя, если захочет вернуться домой, - тихо говорит она. Я поджимаю губы. - А если не поверит? – спрашивает Хоторн. - Поверит, - упрямо бурчу я. – Не имеет права не поверить. - Переоценивать порой так же опасно, как и недооценивать, мальчик, - шепчет она, глядя куда-то в сторону. Ведущие восторгаются костюмами Двенадцатого. Да, грех закрыть на них глаза – они действительно восхитительны! Повозки пребывают на место назначения – площадь перед президентским дворцом, и бессмысленный поток речи ведущих прекращается. Зато начинается не менее тошнотворное представление. Правительство, видимо, каждый год придумывает, как бы сделать нашу жизнь ещё невыносимее – из года в год речи все пафоснее, наряды – богаче, а жизнь – хуже. Так быть не должно. Прочувствованная речь президента Панема – маленького тщедушного мужчины в изумительно белом костюме с розой на лацкане – повествует о важности Игр в наших жизнях. Он подчёркивает, что Игры несут порядок и гармонию. Как бы не так! Толпа на площади молча расходится, когда выключаются экраны. Я знаю, что они транслируют только самые важные моменты. Когда начнётся Арена, они будут работать круглосуточно. Вот тогда-то уж я и не сомкну глаз. - Что думаешь? – спрашивает охотник, шагая рядом. Я не возражаю против его общества. Нам по пути, и общие темы для разговоров у нас с ним всегда были. - Насчёт? - Обо всём. Парад, Льюис, Китнисс, - перечисляет он. Я усмехаюсь. - Боюсь, всё это слишком тесно связано в моей голове. Льюис напрягает. Китнисс… ну, это отдельный разговор. А Парад действительно восхитил. Ей идёт огонь. - Это точно, - ухмыляется Гейл. – Может, ей стоит носить его чаще? - Может, - соглашаюсь я. – А ты что думаешь насчёт Льюиса? - Думаю, что он скользкий типчик. Китнисс явно не в восторге от его общества. - Это заметно. А что насчёт того, что сказала Сэй? Ты думаешь, она права? – протягиваю я. Вопрос, взволновавший меня не на шутку, больно бьёт по напряженным нервам. Обнажает мои скрытые страхи, с таким упорством скрываемые раньше. - Она может и ошибаться, - уклончиво говорит он. – Ладно, Мелларк, до встречи. - Пока, - отвечаю я, обдумывая его реплику. Руки подрагивают, но я упрямо держу глаза открытыми, хотя всё, о чём молит моё тело – упасть и забыться. Из чистого принципа я смешиваю в кастрюле ингредиенты для утренних булочек, попутно зевая и периодически потирая лицо. Вздыхаю. Звонок телефона больно бьёт по ушам. Подплыв к противному аппарату – другого слова просто не подберёшь - я аккуратно ставлю кастрюлю на стол, облокачиваясь на него же. Глаза нестерпимо болят, и я слепыми руками ищу телефон, продолжающий разрывать мои барабанные перепонки. - Алло? Молчание. Боже, неужели так трудно ответить?! - Алло, я слушаю, - терпеливо повторяю я, мечтая, как завалюсь в кровать… после того, как заготовка перекочует на свое законное место. В трубке слышится нервный всхлип. Я настораживаюсь – слишком уж знакомы эти звуки. - Сколько ты не спал? – спрашивает до дрожи родной голос с мелодичными переливами. – Судя по голосу – не меньше двух дней. - Китнисс? – полузадушенно спрашиваю я, приземляясь на пол. Руки сжимают трубку настолько сильно, что я боюсь, что она распадётся на атомы сию же секунду. - Не ожидал, да? – голос моей светлой девочки дрожит. Понимаю, что кастрюля опасно накренилась к краю. – Как ты? Я скучаю… Моя милая, милая Китнисс, не умеющая быть эгоисткой… Кастрюля грохочет, падая на пол. Я безразлично смотрю на тесто, выпавшее из неё, на муку, белым инеем оставшуюся на полу. - Готовишь? Что из-за меня пропало? – беспокоится она. Нежность к этой девушке захлёстывает. Она снова беспокоится о ком-то, лишь отвлечь внимание от себя. Но сейчас такой фокус не пройдёт. Я не позволю. - Ерунда, - надеюсь, что голос не дрожит. – Господи, Китнисс… Но как? - Мой стилист очень отзывчивый человек, - говорит она. – У нас всего пять минут. И я должна буду вернуться. Судорожно соображаю, о чём бы поговорить. Хочу рассказать о том переполохе, который вызвали их костюмы у нас, в Двенадцатом, хочу узнать о месте, в которое она попала, хочу поддержать, хочу обнять, хочу до бесконечности желать удачи, но когда раскрываю рот… - Кажется, будто можно обсудить всё на свете, а тем для разговора нет, - выпаливаю я, усмехаясь. Она понимает. Всегда понимала. Её усмешка… - Как ты? Что и требовалось доказать… - Как я? Это не я отправился на Игры, - говорю я, понижая голос. - На смерть, - поправляет она. Слова Сэй звоночком бьются в голове. - Помни, что ты мне обещала, - напоминаю я. Пусть и ложно, но она обещала. Я буду держаться за это обещание. Я буду держаться за него, потому что иначе сойду с ума. - Пит… - Ты обещала мне, Китнисс. Ты обещала, что вернёшься ко мне, - здесь я немного лукавлю. Но отчаяние не позволяет изменить последних сказанных слов. - Ты же понимаешь, что у меня нет шансов, Пит, - тихо произносит девушка. – Просто мне нужно было услышать твой голос. Я начинаю меняться уже, понимаешь? Не понимаю. Она не может измениться – разве что, стать ещё чище душой и мыслями. - Ты никогда не изменишься, Китнисс, - ласково говорю я. – А даже если и изменишься, то не изменится моё отношение к тебе. Я знаю, что небо голубое, вода мокрая, а зима холодная. Но также я знаю, что принадлежу тебе. А ты - мне, - слова слетают с языка так естественно, что мне даже не приходится задумываться об этом. Просто я озвучиваю всё то, о чём думал много-много лет. – Этого не изменить, Китнисс. Жаль, что я так поздно это понял, - горько усмехаюсь я. - Прощай, - шепчет она. Я понимаю, что звонок сейчас оборвётся. Понимаю, что её голос, дарящий мне спокойствие, сейчас затихнет. - Ты обещала Китнисс! – чуть ли не кричу я, но гудки оповещают о том, что я опоздал. Опоздал…Say something, I'm giving up on you Скажи что-нибудь, я перестаю верить в "нас", I'm sorry that I couldn't get to you Прости, что так и не смог достучаться до тебя. Anywhere, I would've followed you Я бы последовал за тобой куда угодно. Say something, I'm giving up on you Скажи что-нибудь, я перестаю верить в "нас".
* * * Три дня проходят как на иголках. Заставляя себя выспаться, я подскакиваю уже через часа четыре – на большее мой организм не способен. Каждый раз я теряю Китнисс, и каждый раз не могу ей помочь. Она в Капитолии. Я здесь. Почему нас разделили?! Почему я не мог родиться в один год с ней, чтобы отправиться с нею же на Игры и защитить от бед? Почему я должен следить за тем, как мою девочку ведут на эшафот, не имея возможности прикоснуться и занять её место?! Беспомощность злит, но моя злость – это то единственное, что мне остаётся. О звонке я заставил себя молчать – мало ли что грозило бы её стилисту за пятиминутный разговор? Я не знаю правил Капитолия, но, кажется, ещё не случалось такого, чтобы трибут связывался с теми, кого оставил дома. На моей памяти это впервые. Или остальные тоже молчали? По крайней мере, я стал спокойнее относиться к происходящему. Убедившись в том, что она жива, что она дышит, пусть и не рядом со мной, я заставил себя не дергаться. Но всё равно вздрагивал от любого телефонного звонка. В основном это были заказы. Дистрикт продолжал жить, отправив очередную жертву гигантскому зверю под названием «правительство». Они пережили потерю. Я ещё нет. И, надеюсь, мне не придётся. - Хлеб и парочку пирожных, - улыбается моя бывшая одноклассница. Я смотрю на симпатичное улыбчивое лицо, и память услужливо подкидывает имя, что-то ворча о том, что я идиот. Делли. - Что-нибудь ещё? – вежливой улыбкой маскирую свои чувства я. - Нет, - отмахивается она. – Жаль твою воспитанницу. Ты к ней очень привязан. Воспитанницу? Привязан? - Не хороните её раньше времени, - прошу я, но в голос проливается сталь. – Китнисс сильнее любого профи. - Конечно, - говорит она. – Ей многое уже удалось пережить. Думаю, у неё всё получится, - поспешно говорит блондинка, отбрасывая с лица изящную прядку. Улыбается. Что-то тёплое, заснувшее, остывшее после исчезновения Китнисс, благодарно урчит от её тёплой улыбки и поддержки. Она расплачивается за выпечку и выходит, бросая что-то о том, чтобы я не падал духом. Легко сказать, Делли! Сегодня должны объявить оценки за тренировки. Я знаю, что охотнику интересны результаты Китнисс не меньше, чем мне. Спортивный интерес: он – беспристрастный судья, знающий её способности, она – объект исследования. Думаю, причины у нас с ним одинаковые: мы оба не раз видели её в деле. - Как твои? – спрашиваю я. - Нормально, - пожимает плечами Хоторн. – Только Пози постоянно про Кискисс говорит. Не может дождаться, когда она снова начнёт заплетать ей косички. Я вспоминаю маленькую темноволосую девчушку, которая не раз заливисто смеялась здесь, в пекарне. Сидя перед печкой вместе с Китнисс, она посвящала девушку в свои нехитрые детские проблемы или же играла с тёмным водопадом волос Эвердин. - Боюсь, подождать ещё придётся, - говорю я. – Можешь приводить её сюда. Думаю, всё же лучше, если четырехлетняя девочка будет находиться под присмотром, пока ты в шахтах, миссис Хоторн на работе, а мальчишки в школе. - Она мешать не будет? – с опаской спрашивает он. - Разве что я заболтаю её, - с грустной улыбкой заверяю я парня. – И она с громкими криками сбежит сама. - Переболтать Пози тебе вряд ли удастся, - расслабляется он. Я понимаю, что мои одинокие будни станут хотя бы не такими тягостными. - Какие-нибудь особые указания будут? – спрашиваю я. – Уложить спать днём? Прогуляться по свежему воздуху? - Спать? Днём? Пози не умеет спать днём, - хохочет он, а в глазах – непомерное море грусти. - Увидишь – она будет спать, - заверяю я, чувствуя, как просыпается в душе дух соревновательности. – Мне не впервой. - Я не хочу спать, - хнычет Китнисс, но всё же забирается в кровать. Косички шестилетней девочки распущены, волосы темным каскадом спадают по спинке. Я поправляю её одеяло и улыбаюсь, когда она недовольно надувает губки и обиженно сверкает глазами. – Я уже большая! - Большая-большая, - соглашаюсь я. – Большая. Но спать днём все равно нужно. Ты мне веришь? - Ты побудешь со мной? – подозрительно прищуривается она. Я улыбаюсь. - Если хочешь, я позову твоего папу. - Папа сейчас с Прим, - пожимает она плечиками. При упоминании сестры щечки наливаются румянцем, а глаза нежно сверкают. – И мама. Не надо их звать, - зевает девочка. - Я побуду с тобой, если хочешь. - Хочу, - кивает она и закрывает глаза, обнимая игрушечного зайца. Тёплое воспоминание привносит покой. Я вытираю стол, и Гейл, ждавший меня, поднимается на ноги. Мы следуем на площадь ради небольшой сводки новостей о Китнисс. - Одиннадцать, - восхищенно выдыхаю я. – Одиннадцать! - Ей есть к чему стремиться, - усмехается Гейл, не отрывая взгляда от экрана. В голове не укладывается… Одиннадцать! Она ведь поверила в себя? Собралась с силами и показала, что мы здесь, в Двенадцатом, умеем не только проигрывать? Поверила в то, что сможет вернуться? Голова тяжёлая от вопросов без ответов. Сегодня ещё и интервью – буквально через несколько часов. Остаётся только надеяться не сойти с ума, ведь ожидание Интервью не убьёт, правда? * * * - А чей это заяц? – спрашивает Пози, с интересом беря в руки игрушку. Я улыбаюсь. - Это заяц Китнисс. - Да-а-а? – вздёргивает брови девочка. – А она с ним играет? - Уже нет. - А можно я поиграю с ним? – просит малышка, и я просто не могу отказать просящим серо-голубым глазам. - Конечно! Подождёшь пару минут? – спрашиваю я, когда слышу телефон в соседней комнатушке. Девочка кивает, полностью поглощённая новой игрушкой. - Привет, - в этот раз она не медлит. - Привет, - в голосе сквозит улыбка. – Рад тебя слышать. - Я скучаю, - шепчет она. В душе что-то трещит от её тихого голоса, смешанного с грустью и безысходностью. - Я тоже, родная, - вылетает на автомате. – Ты сегодня отличилась! Её тихий смех бальзамом льётся на шрамы беспокойства. - Даже не представляешь насколько. Думаю, тебе лучше не знать о том, что я натворила, - признаётся она. Я физически чувствую, как внутри меня натягивается стальная пружина напряжения. За «натворила» ведь не ставят одиннадцать баллов? - Натворила? – переспрашиваю я, подсознательно чувствуя, что сейчас серые глаза бегают туда-сюда. Она осознает, что допустила промашку, когда начала говорить об этом. - Как дела в пекарне? – беззаботно интересуется она. - Китнисс… - Что? Тебе действительно лучше не знать, - в голосе появляются злые нотки. - Мисс Эвердин! – строго говорю я. - Я стреляла в Распорядителей. Раз. Два. Три… Снова научиться дышать. Одиннадцать баллов… За наглость или за храбрость? - Ты стреляла в своих будущих спонсоров? – елейным голосом переспрашиваю я, а она вздыхает. - Говорила же, что лучше бы я промолчала. - Но одиннадцать баллов… - Хеймитч говорит, что они восхитились моей наглостью, - хмыкает она. Значит, всё-таки наглость… - Может и так, но меня это совсем не волнует, - спокойно говорит она и выдыхает. - Китнисс, ты хоть понимаешь, какими проблемами тебе это грозит? – спрашиваю я, закрывая лицо рукой. В висках начинает стучать из-за перспектив, которые кровавыми картинками возникают у меня перед глазами. Порой я ненавижу своё чересчур живое воображение… - Уничтожат на Арене? – хмыкает девушка. – Я и без того уверена, что не продержусь до финальной восьмёрки, - фыркает Китнисс. – А если они устроят мне ад там, то это будет по крайней мере логично. Честно говоря, я боялась, что это может отразиться на тебе. - Ты неисправима! – из горла вырывается стон. – За меня не волнуйся, Китнисс. Сейчас ты в куда большей опасности. - Плевать. - Ты обещала, Китнисс. - Мы оба знали, что я лгу. Это испытание мне не под силу, Пит. Я знаю, что мы оба понимали её ложь! Но её слова – это то единственное, что не даёт мне опустить руки и отчаяться. Я до смерти боюсь снова впасть в тот анабиоз, который пришёл после смерти отца. - У меня больше не будет возможности сказать тебе это. Больше у меня не будет возможности поговорить с тобой, - прерывисто выдыхает она. – Помни, что я всегда буду любить тебя, ладно? Мой кулак врезается в стену. Костяшки начинают ныть, но я снова заставляю себя вытерпеть боль, чтобы не сорваться. - Обещай, что постараешься вернуться. - Пит… - начинает она, но у меня нет сил снова выслушать очередное «я слабее». Ты сильнее всех их вместе взятых! Слёзы подступают к горлу, и я снова бью стену. - Обещай, что постараешься, - голос срывается. - Я не хочу лгать, - молящим голосом шепчет она. - Пожалуйста, Китнисс. Я не хочу терять надежду, - потому что это единственное, что у меня есть. – Ты – это то единственное, что держит меня на земле. Честность – лучшая политика? Видимо, у неё вошло в привычку рушить все стереотипы и понятия. - Прощай, Пит. Гудки больно бьют по нервам. Прощай – и все? Все так и закончится? - Пит? – спрашивает Пози, выглядывая из-за стены. Я усилием воли загоняю слёзы бессилия назад и пытаюсь взять себя в руки. Нельзя быть слабым. - Что такое? – вымучиваю улыбку. - Что-то случилось? - Нет, конечно. Ты голодная? Она не успевает ответить – её выдаёт урчание живота. Я смеюсь. - Пошли обедать, мисс Хоторн. * * * - Она такая красивая! – восхищённо говорит Пози, сжимая руку брата. Как говорится, устами младенца глаголет истина. И Пози действительно права: Китнисс – цветок. Яркий пылающий цветок, украшающий Голодные Игры этого года. – Я тоже хочу такое платье! - Не приведи Господи! – восклицает Гейл, расширяя глаза и смотря на сестру. – Никогда такого не говори, слышишь? - Но почему? – обиженно откликается девочка. - Мне нравится платье Китнисс! Не платье – почти могильный саван. Если только она не найдёт в себе силы стать той девочкой, которая выжила в приюте. Я пропускаю мимо ушей все интервью. На детей принципиально не смотрю – видеть живыми и нарядными тех, кому вскоре придётся умереть… Это выше моих сил. А им придётся умереть, если Китнисс победит… Хочется убить себя за такие мысли, но, мысля трезво, я понимаю, что так оно и будет. Малышки не доживут до конца. Китнисс сможет. Если только поверит в себя. На площади раздаются шушуканья, когда на сцену к Цезарю спускается Китнисс. Его горящие глаза не могут скрыть всего восхищения, когда она спускается по лестнице. Тонкая ладонь ложится в руку ведущего, на лице – приветливая улыбка. Но кому, как не мне, знать её улыбку? Она искренна. Прямо там и сейчас. А вот глаза растерянные. Выходит, не так уж она и владеет ситуацией. - Красивая… - Где ж мы раньше-то были… - Капитолий из любой слепит конфетку, было бы из чего лепить… Шепотки действительно начинают раздражать. Кто-то шикает на них, и весь Двенадцатый, от мала до велика, превращается в слух. - Итак, Китнисс, прежде всего, позволь выразить своё восхищение. Ты выглядишь просто замечательно! Думаю, это заслуга твоего стилиста, ведь так? Она мнётся, а после её взгляд мечется к первому ряду. - Так. Так, Цезарь. Это действительно правда. И мой костюм на Параде Трибутов – заслуга его исключительного таланта, - с теплотой говорит девушка, широко улыбаясь. - О-о-о, вы с твоим напарником произвели впечатление. Признаюсь честно: моё сердце ёкнуло, когда я увидел тебя в этом потрясающем трико. Огонь не повредил тебя? – с беспокойством в глазах спрашивает он. - Благодаря мастерству наших стилистов, на нас ни царапины, ни ожога, - разводит руками Китнисс. Цинна – темноволосый молодой человек в первом ряду, одетый во все черное, которого показывают крупным планом, посмеивается. Она поднимает голову и гордо бросает взгляд на всех присутствующих. - Хотите убедиться, что я действительно Огненная Китнисс? – спрашивает она. Толпа встречает Китнисс улюлюканьем. Сделав пару шагов вперёд, она начинает кружиться. Восхищённый вздох топит в себе шепотки наших жителей. Танцующее вокруг тонкого стана пламя обвивает всю Китнисс, и я всерьёз начинаю опасаться, когда она, покачиваясь, останавливается. Хихикает. Яркая, сверкающая, красивая… Она покоряет и подчиняет. - Это было восхитительно, Китнисс! Ты опять заставила моё сердце биться быстрее. И не только моё, верно? – весело спрашивает ведущий, всё ещё держа её тонкие пальцы. - А что насчёт твоего балла за тренировку? Одиннадцать, - восклицает Цезарь. Прищурившись и выпрямившись, она бросает хитрый взгляд на стол Распорядителей и прикусывает губу. Пальцы невольно начинают теребить краешек платья. Я напрягаюсь, вспоминая её дерзкую выходку. - Думаю, лучше оставить это между мной и уважаемыми Распорядителями? Плотный мужчина с жидкими белёсыми волосами кричит громкое «да!» - Я могила, Цезарь, - разводит она руками. - Что ж, мы уважаем чужие тайны, верно? – спрашивает Цезарь у толпы. – Но всё же есть одна тайна, которую я обязан у тебя выведать. Кто же ждёт тебя дома, Китнисс? Сколько грима не наложи, её щёки никогда не смогут потерять способности краснеть. В голове всплывают её слова, сказанные мне при последнем разговоре. - Друзья, - осторожно отвечает девушка. - Друзья? – переспрашивает Цезарь. Она беспокойно бегает глазами по первому ряду. Пальцы не прекращают теребить краешек платья. - И… один особый друг, - наконец, выдавливает она. Серые глаза не двигаются – она смотрит на стилиста. - О-о-о, - многозначительно тянет Цезарь. – Он пришёл с тобой попрощаться? - С ним я провела больше времени, чем с кем-либо другим, - улыбается Китнисс и почему-то краснеет ещё больше. Я расплываюсь в глуповатой улыбке – теперь всем ясно, что она говорит обо мне. - И что ты ему сказала? Ты обещала ему вернуться? – спрашивает Цезарь, настойчиво требуя от девушки искренности. - Нет,- с сожалением говорит Китнисс. Гейл бросает на меня изумлённый взгляд, а я опускаю голову. Боль острыми осколками рвёт на части душу, и я с трудом сдерживаю своё бессилие.Say something, I'm giving up on you Скажи что-нибудь, я опускаю руки.
– Но обещаю, что постараюсь, - оторвав глаза от рук, на полтона тише говорит Китнисс. Серые глаза неотрывно смотрят в камеру. Столь знакомое лицо показывают крупным планом, и я с трудом сдерживаю на месте руки, которые просто колотятся от желания сжать в объятиях хрупкую обладательницу всех моих надежд и стремлений. – Слышишь? Я обещаю, что постараюсь. Она обещает. Остальное неважно. Я прихожу в себя, только когда Пози спрашивает Гейла, который огромными глазами смотрит на экран. - Что он имел в виду? Почему он сказал, что у неё есть особый друг? - В чём дело? – спрашиваю я, всё ещё плохо соображающий от шока и радости. Пози машет рукой, желая привлечь внимание брата, но внимание всего Дистрикта-12 сейчас обращено к огромным экранам, транслирующим Интервью с трибутами. – Что он сказал, Пози? – присаживаюсь на корточки перед девочкой. - Он сказал, что есть л…леб… леди, которая ему нравится, но у неё есть особый друг. Что это значит? – спрашивает малышка, глядя прямо на меня. Я, кажется, роняю челюсть. - Не о той ли прекрасной леди, что только что покинула это же кресло, ты говоришь? – вкрадчиво спрашивает ведущий. Я сжимаю руки в кулаки. - О ней самой, - с грустной улыбкой выдавливает из себя Льюис. – Ты слышала? Я люблю тебя, Китнисс. А ты? Звуковой сигнал тонет в возбуждённых криках толпы. Я теряю дар речи. Но единственное желание, которое я запоминаю, колет кончики пальцев и будоражит сознание. Он посягнул на Китнисс. Он только что посягнул на свободу девушки-кошки. * * * (pov Китнисс) Вода закончилась ещё день назад. Пока я ещё держусь, но понимаю: долго без воды я не продержусь. Я растянула ту бутылку, которую добыла у Рога, на четыре дня, но это был максимум – даже капли не осталось. За это время погибло ещё шесть трибутов. Двое вчера, остальные – по штуке в день. По штуке… Какая отвратительная формулировка. Итого пятнадцать трупов за пять дней – почти рекорд. Я дошла до девятки! Надеюсь, моя везучесть не слишком хрупкая – не хочется однажды утром обнаружить себя с перерезанной глоткой. Или, что ещё хуже, обнаружить себя связанной и беспомощной… Глаза слипаются. Я не спала уже около двух дней, боясь быть обнаруженной, потому и старалась держаться. Но организм, истощённый и обезвоженный, противится мне. Мне бы вздремнуть чуть-чуть! Но нельзя – в любую минуту соперники могут вогнать нож в спину. Если бы ещё не так сильно хотелось пить… Сдавшись, я осматриваюсь в поисках дерева, пригодного для сна. Спать на земле не рискую – слишком уж велика вероятность, что Брайан мог вывести профи на мой след. Но он не знает, что я могу спать и на деревьях – не довелось ему увидеть, как я умею выживать. И, надеюсь, не доведётся… Мысли сплетаются в бессвязный клубок, и я падаю в спасительные объятия сна. Меня будит громкий смех. Спросонья не понимая, что все-таки происходит, я тру пальцами глаза и пытаюсь различить хоть что-то в кромешной тьме. Смех. Кто-то смеётся. Посторонний звук. Опасность. Инстинкты велят мне броситься наутек, но голова, хоть и сонная, соображает: лишнее движение – и я труп. Холодный труп с ножом в сердце или копьём там же. Боясь лишний раз выдохнуть, я осторожно выглядываю из-за широкого ствола, к которому привязана. Верёвка больно впивается в живот, но я терплю, не смея испустить лишнего стона – слишком уж велик риск. Я пережила пять дней Арены! Неужто не вытерплю минутной боли? - … и девчонка оказалась в ловушке, - кровожадно повествует блондинка. Её голос я узнаю ещё по первой ночи. - Кто её убил? – спрашивает верзила. Та дёргает изящным плечиком и кивает на Вторую. Её темные глаза и волосы зловеще выглядят в свете ночного костра. Метательница поджимает губы. - Перерезала глотку и дело с концом. А как новичок справился? - Вообще-то я здесь, ау, - недовольно заявляет Льюис. Я скриплю зубами, пытаясь удержать на месте руки, которые тянутся к стреле и луку. Предатель ещё что-то вякает! На месте метательницы я давным-давно бы прирезала этого труса. - Ты мне не нравишься, - равнодушно бросает она. Блондинка о чём-то воркует со здоровяком, и метательница то и дело поворачивается к ним. – Поэтому я с тобой не говорю. Катон! – недовольно зовёт она. - Да нормально. Малявку прирезал, и был таков. - Прирезал? Малявку? - Да. Полоснул по горлу, а потом мы пошли дальше. - Она сопротивлялась? - Да хоть бы и да – он-то здоровее. Значит, сильнее. Значит, выиграл. - Вот и здорово. Двенадцатая точно сюда пошла? - Ты же со мной не разговариваешь, - насмешливо говорит Льюис. Его удивлённо-напуганный полукрик. Злорадная усмешка на губах Второй. - Я задала вопрос, красавчик. Если не будешь отвечать – я устрою тебе мучительную показательную казнь. Так что советую отвечать быстро и четко. Ты уверен, что Двенадцатая поплелась сюда? - Почти, - сипло выдавливает он. Вторая отрывается от перебирания своих ножичков. Её лицо опущено, но я с уверенностью могу сказать, что сейчас губы девушки плотно сжаты. Он разгневана. - Почти? То есть ты таскаешь нас по кругу уже который день? - Я не она! – огрызается Льюис. – Ты хоть представляешь себе, насколько она тяжело мыслит? Она же впервые в лесу… Может, боится заблудиться. Да что я оправдываюсь?! Я веду вас по следам, которые показывал! – взрывается земляк. Я не могу сдержать смешок. Следы? У той, которая шагает по сосновым иголкам? Впервые в лесу? Заблудиться? Мальчик, ты слишком мало знаешь о той, которую, по твоим заверениям, любишь без памяти. Лес для меня как родной дом. Они что-то обсуждают, когда я возвращаюсь на прежнее место. Живот перестаёт ныть, но даже через ткань ветровки и футболки я ощущаю след от бечевки. Чувствую болезненный укус на руке. Комары, наверное… Перевожу глаза туда, где, по моим подсчётам, должен находиться Рог Изобилия… и застываю от ужаса. Искрящаяся огненная лавина. Неужели Распорядителям не хватает крови? Или этот сезон настолько непопулярен, что лавочку решили прикрыть? Что делать?! Руки трясутся, когда я отвязываю себя от дерева. Болезненный укус в область шеи, и эта боль заставляет меня вскинуть глаза и посмотреть наверх. Сердце падает. Я прижимаю к губам руку и больно впиваюсь зубами в палец - просто чтобы не завизжать от ужаса. Ещё тогда, когда папа был жив, мы встречались с осами-убийцами. Маленькие золотисто-чёрные тельца всегда вызывали у него только одно чувство – страх. Он всегда уводил меня подальше, завидя их гнёзда, и всегда старался мне донести, что если я увидела даже не гнездо – что-то подобное ему, то уносила скорее ноги. Позже мы с Гейлом пару раз тоже натыкались на осиные гнёзда. В отличие от папы, он не мог определить, гнездо это или нет, но когда понимал, что перед ним штука-убийца, улепетывал так, что пятки сверкали. И сейчас самое время мне последовать его примеру… Проведя ладонью по руке, скрытой тканью ветровки, футболки и блузы, я с неудовольствием и страхом понимаю, что там образовался волдырь – крупный, размером, наверное, со сливу. Вот же угораздило! Осторожно раздеваюсь, чтобы извлечь жало. Стараюсь лишний раз не трогать волдырь, но рука автоматически тянется к бугорку. Совсем как в школе: когда делали прививку-«булочку», так и хотелось расчесать бугорок до крови. А теперь новый «бугорок» может стоить мне жизни. Вытащив жало из шеи, я поспешно запихиваю все вещи в спальник, в котором сижу. Перед глазами всё двоится, какие-то блестящие палочки бьют меня по лицу, и лишь спустя пару минут я начинаю понимать, что дерущиеся палки – ветки, а я спускаюсь вниз, шурша спальником. Замираю. Громкий смех профи не дал им услышать шумную меня. Благодаря Бога за своё невероятное везение, я повязываю верёвку вокруг талии и спускаюсь, не отвлекаясь на спальник с рюкзаком, тянущий меня к земле. Пальцы плохо сгибаются, но я заставляю себя оставаться в сознании – сбежать от лавины. Спрятаться от смерти. Пускай огонь заберёт моих врагов так, как давным-давно забрал мою семью! Инстинкт самосохранения тихонечко молчит, не мешая и не отвлекая. Стиснув зубы, я спускаюсь, но нога соскальзывает. Полёт. Короткий и усыпляющий. Глухой удар. Не понимаю, что я его причина. Волна боли от затылка до кончиков пальцев. Закрываю глаза и жду, пока профи догадаются о том, что в двух шагах их желанная добыча. Пока профи придут и закончат то, что начали осы-убийцы. Жду. Жду. Жду. Кто-то больно пихает меня в плечо ботинком. Не хочу открывать глаза. Пускай убивают так – бессознательную, сдавшуюся, слабую… Пальцы несмело сжимаются на тетиве. Лук… Лук. Лук! Я не сдамся без боя! Я обещала Питу, что вернусь! А что он подумает, когда увидит меня здесь вот такой? Какая я вероломная… Глаза распахиваются сами по себе. - Они не слышали, как ты упала, - шепчет тоненький голосок. – Пожалуйста, Китнисс, вставай! Глаза нашаривают тёмные кудряшки. Рута…? - Рута? - Да, - нетерпеливо кивает девочка. – Пойдём со мной, Китнисс! Вставай! Я помогу! С помощью девочки встаю на ноги и осторожно прикладываю ладонь ко лбу. Темень заливается в уши и глаза. - Пожалуйста, не падай! Давай хоть капельку пройдём, - чуть не плача, умоляет меня девочка. Я хватаюсь за ладошку малышки, как за якорь, и слепыми ногами иду туда, куда она меня ведёт. Она направляет меня шёпотом, очевидно, чувствуя, как отвратительно я сейчас ориентируюсь. - Спасибо, - шепчу заплетающимся языком. Она что-то отвечает, но я не слышу что именно. Куда-то иду, и рука девочки – тёплая, живая, уверенная – даёт мне надежду. – Рада, что ты жива… Что я несу? Такое чувство, будто хорошенько хлебнула настойки Риппер – все мысли на языке. - И я хочу остаться живой, - шепчет она. – Пойдём. Туда, куда мы идём, они не сунутся. Не сунутся… Куда? Кто? Я не понимаю, где нахожусь… Путаясь в собственных ногах, я падаю, вовремя отпуская руку Руты, чтобы не утащить её за собой. Качусь кубарём, ударяюсь головой о какой-то камень и чувствую, как по щеке скатывается слезинка. Больно. - Мы почти на месте, Китнисс, - шепчет она, оказываясь рядом. – Вставай. Где я? Хочу домой. Хочу к Питу. Хочу сесть у печки и отогреть своё сердце, нежась в его крепких руках. - Пожалуйста! – отчаянно шепчет девочка. – Пожалуйста, Китнисс! Не знаю откуда, но… остатки сил помогают мне встать. Опираясь на Руту пуще прежнего, я понимаю, что она практически несёт меня. Хочу отстраниться, но тело даёт понять, что не выдержит такой нагрузки – передвигаться самостоятельно. Тонкая ручка крепко обнимает меня за талию, я сжимаю её плечико, и мы идём, спотыкаясь о камни. Когда я падаю снова, то понимаю, что если пошевелюсь – умру. - Всё хорошо, Китнисс… Я помогу. Больше я ничего не слышу, погружаясь в спасительную тьму, наполненную блестящими розовыми пузырьками. * * * Меня будит журчание воды. Со стоном подняв руку, я обнаруживаю, что мои блузка и куртка куда-то исчезли. Та-а-а-ак… Это ещё что за новости? Нахмурившись, провожу рукой по ногам, но штаны на месте. Осталось только разобраться, куда делась куртка. - Китнисс? – зовёт меня мелодичный девичий голосок. Жмурясь, я смотрю на тоненький силуэт, который стоит поодаль. - Рута? – просыпается память. - Ага, - улыбается темнокожая малышка. Я сонно моргаю и провожу ладонью по укусу. Что-то липкое заставляет отдёрнуть пальцы. – Не трогай! Я убираю руку и смотрю на неё, ожидая объяснений. Почему она помогла мне? Почему она доверилась мне? Почему вылечила? Почему нельзя трогать противную липкую массу? - Это помогает высасывать осиный яд, - говорит она, садясь рядом со мной по-турецки. – Тебе здорово досталось – укусы были размером с апельсин. - Апельсин? Когда я трогала, были со сливу… - Ты молодец, что вытащила жала – так было бы гораздо дольше. А так в тебе почти не осталось отравы, - улыбается она. Я дарю ей ответную улыбку. - Почему ты помогла мне? - Ты единственная, кто не хочет убить меня. И Ливи тоже, - мрачнеет она. Я закусываю губу и киваю. А потом, поддавшись какому-то странному порыву, хитро прищуриваюсь и смотрю на малышку: - А с чего ты взяла, что я не хочу тебя убить, к примеру… - приходится привстать на локте, на что он откликается жгучей болью. – Ай! Вот чёрт… Она хихикает. - Ты очнулась, но ни разу не спросила про своё оружие, - просто объясняет девочка. Я усмехаюсь. - Это точно… Сколько я спала? - Два дня. Я дважды меняла листья, - говорит она и трогает мой локоть. – Ты ушиблась, когда упала… Я видела, как ты проснулась, а потом резко начала отвязываться… Что-то произошло? - Разве там не было огненной лавины? Кстати, кого она убила? - Огненная лавина? – с сомнением переспрашивает девочка. – Ничего не было, Китнисс. - Как это? – хлопаю я ресницами. – Да я своими глазами видела! - Наверное, это галлюцинация, вызванная ядом, - осторожно предполагает она. Я округляю глаза. - Похоже… Ладно. Спасибо, что не дала погибнуть. - Не за что, - отмахивается она. – Я помню, как ты помогла мне в Тренировочном Центре. Общее воспоминание вызывает у обеих улыбку. Я протягиваю ей руку, и она помогает мне встать. Я отряхиваюсь от иголок, тяну спину и слушаю хруст позвонков. - Ты упала на свои вещи, наверное, потому и не повредила спину, - тараторит Рута, подскакивая на ноги. Её тонкие руки берут что-то с земли, и я узнаю свою блузку и куртку. – Пришлось снять, чтобы обработать руку. Я ничего не брала! - Рута, - зову я девочку. Она замирает. – Спасибо тебе за все. Она кивает. А я начинаю раздеваться, заметив на своих волосах следы смолы и мелкие листья. - Пора отмываться, - бодро говорю я, хихикая над слегка ошеломлённой Рутой. Набираю полную бутыль воды, капаю йод, стягиваю с себя все, кроме белья, и захожу в прохладную воду. Кажется, будто я снова на своем милом лесном озерце. Кажется, будто Пит вынырнет через пару метров от этого места и помашет мне рукой. Кажется, что он подплывёт и начнёт меня щекотать. Этого не будет. Он не испытает на себе этого кошмара. Я обещаю. Быстро ополоснув волосы, я вылезаю на берег. Рута с улыбкой смотрит на меня, выходящую из воды, и я пожимаю плечами, присаживаясь на корточки и кладя вещи в воду – отмокать. Пока Рута плещется, следуя моему примеру, я успеваю подстрелить какую-то странную птицу, похожую на куропатку. Рута узнаёт пернатое и говорит, что они дома постоянно питаются такими. Ну, раз постоянно… Разведя огонь, я разделываю тушку и кладу её на горячие угли, когда пламя немного выгорает. Девочка тоже стирает свои вещи, а потом садится рядом со мной и ждёт, пока приготовится мясо. Чтобы не терять времени напрасно, мы раскладываем свои припасы и делимся. Коренья, ягоды, орехи, галеты, сушеная полосочка говядины, птичка и половина кролика, подстреленного мной. Мы делим еду припасы. - Китнисс… Мы теперь союзники, да? – робко спрашивает она. Я отрываюсь от бутылки с водой и улыбаюсь ей. - Если ты не против. Впрочем, ты тоже не внушаешь мне угрозы, - прищуриваюсь я. – Было достаточно просто бросить меня там на растерзание профи. Но ты меня спасла. Я у тебя в долгу. - Какие долги, - отмахивается девочка. Я смеюсь и проверяю мясо. Отворачиваюсь, глядя на озеро. - А это правда? – спрашивает она. - Что именно? - Про особого друга? – краснеет она. Я закусываю губу и краснею тоже. - Да, - нежная улыбка касается моих губ. - Его зовут Пит. - А чем он занимается? - Он пекарь. А я… Его воспитанница? - …его помощница, - выдавливаю через силу и отшвыриваю ногой камешек. Рута следит за моими действиями. Молчит. Улыбается. Я замечаю, как солнце ласково серебрит поверхность озера. Пока я раздумываю над возможностью поплавать, Рута рассказывает о жизни в Одиннадцатом. Когда я спрашиваю о том, что она любит больше всего на свете, девочка, не задумываясь, отвечает: - Музыку. - Музыку? Мой отец тоже любил музыку. - А что с ним произошло? - Сгорел, - бросаю я, морщась от неприятных воспоминаний. - Последишь за птичкой? Я окунусь, - прошу я, и Рута кивает, улыбаясь чему-то своему. – Только возьми хотя бы лук, - предупреждаю я. – Мало ли кто заглянет на огонёк. Если что – зови меня. - Хорошо, - кивает она, и мокрые густые кудряшки подпрыгивают на плечах. Я провожу ладонью по её волосам и закусываю губу. Как я смогу пережить смерть этой малышки? Вопрос простой. Ответ ещё проще – я не смогу. Прости меня, Пит, но этой девочке ещё нужно ухватить свою порцию счастья – она слишком мало видела его в жизни. Бога ради, прости меня. Выходя на берег, я поджимаю губы. Когда Рута встречает меня светом в карих глазёнках, почему-то хочется заплакать. Горько заплакать, оплакивая свою жизнь и все ужасы, которые предстоит пережить этой девочке, если я хочу, чтобы она выжила. Молча вынимаю мясо. Выдавливаю улыбку, замечая в блестящих карих глазах беспокойство, и отдаю ей мясо. Она с жадностью вгрызается в еду, а я прикрываю глаза и подставляю лицо солнцу. Это же правильно, да? Подарить право на жизнь той, что видела мало счастья. Пусть я всего на пять лет старше этой девчушки, но я ведь видела счастье. Пит. Счастье из трёх простых букв. - О чём ты думаешь? – спрашивает Рута. Я пожимаю плечами и откусываю мясо, пережёвывая, но не ощущая вкуса. Глажу её по волосам и пропускаю кудряшки через пальцы. Одна запутывается на пальце. Рута хихикает и трясёт головой, распутывая волосы. Я улыбаюсь и встаю, так и не доев ножку - в горло кусок не лезет. Беру свои вещи, почти высохшие на солнце, и натягиваю брюки, чуть морщась от влажности. Рута жует, и я, не удерживаясь, с лаской целую её волосы. - Собирайся, птичка! Мы выдвигаемся. Отвернувшись, чтобы выжать верхнюю часть белья, я зябко растираю плечи. Солнце, ласкающее кожу, не согревает безрадостные мысли. Я натягиваю одежду и присаживаюсь на корточки, чтобы поднять куртку Руты, упавшую в воду. - Вот чёрт… Ты замёрзнешь. Ладно, оденешь пока мою, - рассеянно говорю я и выжимаю ткань. Звук рассеченного воздуха. Мой лоб обжигает боль. - А вот и десерт! – кровожадно улыбается девчонка из Второго. Я выхватываю лук и стрелы, и серебряное оружие поражает её в сердце. Она падает, так и не швырнув следующий нож. Пушка гремит. Дважды. - Рута, ты в порядке? – спрашиваю я, выискивая между деревьев блонди и Четвёртую. Страх капает с моих мокрых пальцев, и я прикусываю губу, замечая среди деревьев светлую копну волос. Стреляю без промашки – добыча падает на землю. Сейчас я охотник, который защищает своё и уничтожает хищников. – Рута, ты в порядке? Пушка гремит ещё раз. Девочка не отвечает. Повернувшись к малышке, я не сдерживаю крика. Нож совсем-совсем рядом с сердцем. Худенькие ручки в крови. Ноги дрожат. Я падаю рядом с ней на колени. Сглатываю. - Всё будет хорошо, - шепчу я, вытирая мокрую дорожку. Рута не дурочка. Она знает, что я лгу. Да, мы обе понимаем, что это ложь. Надеюсь, ложь во спасение. - Споёшь? – просит она. Как я могу отказать умирающему ребёнку? Кем я буду? Решила спасти её ценой своей жизни… И вот тебе. Слёзы скатываются по щекам и оседают на её щеках. - Конечно. Выбор очевиден: Песня Долины, что же ещё? Так мы убаюкиваем тех, кто теряет надежду на лучшее: голодных детей, которым родители не могут раздобыть еды, умирающих от простуды или отчаявшихся стариков… Когда умерла мама и сестра, папа вечерами пел мне эту песню, и по его щекам текли слёзы. Как и у меня сейчас. Стараясь отделаться от странного чувства дежа вю, я присаживаюсь перед ней, кладу кудрявую голову к себе на колени и глажу влажные кудряшки. Рута из последних сил сжимает мою руку. Я всхлипываю и смотрю по сторонам. Слова, намертво въевшиеся в память, гулко скатываются с языка и каплями воды разбиваются о дно речушки перед озерцом. - Ножки устали. Труден был путь. Ты у реки приляг отдохнуть. Солнышко село, звезды горят, Завтра настанет утро опять. Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. И шелест ракиты ласкает твой слух. Пусть снятся тебе расчудесные сны, Пусть вестником счастья станут они. Всхлипывая, я понимаю, что её ладонь не держит мою руку. Глаза больше не смотрят в небо. Наверное, умереть в таком красивом месте – действительно здорово… Да о чём я думаю?! - Глазки устали. Ты их закрой. Буду хранить я твой покой. Все беды и боли ночь унесет. Растает туман, когда солнце взойдет. Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. И шелест ракиты ласкает твой слух. Пусть снятся тебе расчудесные сны, Пусть вестником счастья станут они. Ещё утром она смеялась. Сейчас где-то полдень, и она мертва. Поздравляю, Китнисс, ты магнит для смерти! Только вот почему-то она перекидывается на тех, кто тебя окружает… Здесь нет ничего, что могло бы помочь мне по-человечески с ней попрощаться: ни цветов, ни трав. Ну, не украшать же её тело сосновыми ветками? Хотя… На её груди выступает кровавое пятно, которое я закрываю листиками мяты – единственным, что у меня есть под рукой. Сцепив зубы, я одеваю Руту в её вещи. Слёзы катятся по лицу, но, сцепив зубы, я продолжаю натягивать на мёртвое тело штаны и рубашку. Куртка мокрая, и я не уверена в том, стоит ли вообще надевать такую холодную вещь на пока ещё тёплую девочку. Не стоит. Небрежно бросив куртку на солнце – пусть сохнет себе – я сажусь рядом с ней и слушаю вариации Песни Долины, раздающиеся в вершинах. Надо же – сойки-пересмешницы… Она была моей союзницей так недолго… Я расчёсываю пальцами её почти сухие волосы и осторожно кладу голову на колени. Глаза Руты открыты, и мне становится жутковато. Невесомым движением я навсегда закрываю её глаза и сижу с ней. Сойки испуганно замолкают, когда над нами появляется металлическая лапа планолёта. Я сжимаю руку Руты до тех пор, пока она не скрывается из виду, поглощённая механическими челюстями. - Прости, - шепчу я, сжимая ногтями ткань куртки. Задыхаюсь. Почему нож, убивший Руту, не долетел до меня? Мне же предназначался… Смотрю на руки, покрытые кровью Руты. Её убила не я, но всё равно, что я. Если бы я не отвернулась… Пристрелила бы девушек сразу. Три жертвы в один день… Надеюсь, Распорядители дадут нам вздохнуть спокойно. * * * Нож летит мне в ногу, но я приседаю. Рута сидит передо мной и, как ни в чём не бывало, уплетает птичью ножку. Красивые волосы золотятся на солнце. Всхлип. Нож врезался в живую плоть. - Это так вкусно! – восхищённо восклицает девочка. – Мне никогда не удавалось прежде съесть целую ножку. Знаешь, у нас ведь большая семья. Я самая старшая. Я недоуменно смотрю на кровавый цветок, распускающийся на её груди. - Рута… - Что? Жир течёт по пальцам, и она слизывает его, причмокивая от удовольствия. Облизывает губы. - Что-то случилось? Она смотрит на клинок, торчащий из её груди, и её глаза закатываются. - Рута! – кричу я, тотчас же захлопывая рот ладонью. Мой крик разносят по лесу сойки-пересмешницы. Поворчав, я набок укладываюсь в спальнике и пытаюсь уснуть, но сон уже отпугнут. Рюкзак, плохо привязанный к ветке, с грохотом валится и ломает ветки, повисая на одной, более толстой. Проклиная его на чём свет стоит, решаю выспаться, а потом уже разобраться с вещами. Но упрямый червячок благоразумия бьёт по голове и заставляет спуститься. Со вздохом скатав спальник, я осторожно спускаюсь по веткам. Рута. Видимо, она тоже спасалась на деревьях. Пока не связалась со мной. Ты магнит для смертей, Китнисс. Громкий треск. Я замираю, хватая лямку рюкзака. Звук повторяется. Неужто за мной пожаловали? Надо же, два дня не трогали – и вот тебе. - Тебе не жить, скотина! Ой, мамочки… Не завидую я тому, кто так его разозлил. - А ну-ка, стой! Даже больной не остановился бы. Кто-то начинает взбираться по веткам моего дерева. Я так быстро, как могу, ползу к спальнику. - Пошёл ты, ублюдок! До чего же знакомые интонации… Льюис! Чем не шанс пристрелить надоедливого земляка-предателя? Я тянусь к луку, но моё движение не остаётся незамеченным. Повезло хоть, что ночь тёмная. - Так и знал, что ты здесь, - улыбается окровавленным ртом соперник. Я демонстративно прищуриваюсь и натягиваю тетиву. - Последнее слово? - Я убил Четвёртых и Первого. Ого. - Вы же союзники, - недоумеваю я. - Были, - говорит он. – До сегодняшней ночи. Катон проснулся. Я хотел как можно быстрее вернуться к тебе и спешил. Шум его разбудил. Пушки и впрямь гремели. - Ко мне? Не смеши. Ты предал свой Дистрикт, когда связался с этими уродами, - шиплю я, не убирая оружие. - Не выдавай меня! – складывает он ладони вместе. – Я всё объясню. Если с дерева упадёт труп – он заинтересуется, и ты раскроешься. Что-то в его словах есть. Кивнув, я влезаю на свою ветку и собираю вещи. Верзила бежит. Я слышу громкие шаги. Гремит пушка. Я вскидываю брови, и Льюис с соседней ветки закусывает губу. - Девчонка из Пятого. Рыжая, - одними губами шепчет он. Я киваю. - Вы убили? - Я. Я настораживаюсь. Катон выбегает, громко топая ногами по утрамбованной земле. - Я убью тебя! - Не раньше, чем я тебя, - ядовито цежу я и выпускаю стрелу ему в шею. Брайан огромными глазами смотрит на падающего. - Объясняй. - Может, не здесь, солнышко? Солнышко?! Я не ослышалась?! - Объясняй, - шиплю я, тыча острием ему в щеку. Я выстрелю. Мне не в новинку убивать людей. - Ладно! – он поднимает руки ладонями вверх. – Я связался с ними, чтобы не дать им убить тебя. Ещё на Интервью услышал, как они обсуждали твой балл. - Ну? - Что «ну»? – раздражается он. – Перед Рогом спас жизнь Катона. Он был там главным. Он и принял меня в компанию. - Почему вёл их по моему следу? - Сказал, что приведу к тебе, - сознаётся он. Я сжимаю губы. - Как ты нашёл меня сейчас? - Твой голос. Птицы. Я услышал. Мой крик и предательницы-сойки. - Союзники? - Нас четверо на Арене, - фыркаю я. - И что? Выстрел пушки. Громкий крик из глубины леса. - Уже трое, - довольно говорит Льюис. Его глаза бегают туда-сюда. Рычание. Распорядители оставили троих? Я забрасываю спальник на плечо и осторожно спускаюсь вниз. Брайан следует за мной по пятам. Прижав к груди вещи, я с подозрением смотрю на парня. Он что, серьезно? - Я хочу, чтобы… Яростный вой. Грохот пушки. Оскал соперника. Я натягиваю тетиву, но нож в живот прилетает раньше. - … мы сняли маски. Даже не представляешь, как трудно сыграть влюблённого мальчишку! – с детским восторгом говорит он, глядя на то, как растекается по моей футболке пятно крови. Я медленно оседаю на землю, сжимая в пальцах лук.