У Нифльхейма нет своего светила

У Нифльхейма нет своего светила. Здесь, в самом низшем, холодном и сыром из миров вселенского ясеня Иггдрасиля, на севере бездны Гинунгагап, постоянно царили холод и тишина. Холод, пронизывающий до костей, и тишина, высасывающая всю душу. Здесь не было смен дней и ночей — просто вечный серый мрак. Юный бог, привыкший к золоту и сиянию высшего мира, Асгарда, поначалу просто сходил здесь с ума: он страдал, метался, плакал, молил Повелительницу теней хоть на мгновение взглянуть на красоты других миров, позволить ему вдохнуть хоть каплю жизни в унылом царстве мёртвых. Но Хель оставалась безмолвна к его мольбам. Молодому богу света пришлось научиться жить во мраке. Это было просто несправедливо. Несправедливо! Поначалу это чувство грызло Бальдра изнутри: его слепой брат Хёд убил его из-за хитрости Локи. Локи понёс своё наказание, Хёда помиловали, но бог света… почему, почему Фригг, королева небес, его мать, не взяла клятву не причинять вред её любимому сыну с веточки омелы? Почему по роковой случайности именно это беззащитное растение стало орудием смерти? Но сейчас, когда прошло уже несколько веков, молодому асу стало это безразлично. Что произошло, как это случилось — ему стало всё равно. Мрак низшего мира древа Иггдрасиль стал высасывать из него память и свет. Бальдр днями и ночами, которые слились уже в единую бесконечность, бродил по бесконечным лабиринтам подземного королевства Хель, бродил среди теней душ. Порой души воззывали к светлейшему из асов, дабы он облегчил их тёмное существование, они молили, чтобы их помиловали — но за долгое время пребывания здесь Бальдр понял: просить Хель о чём-то бесполезно. И он уже не слушал. Светловолосый юноша лишь проходил мимо теней, хотя его сердце щемило от тупого и еле ощутимого болезненного ощущения. Иногда после скитаний юный ас находил выход из подземного лабиринта. Витиеватая лестница на несколько вёрст уходила вверх, к выходу из катакомб. У подножия лестницы стоял на страже огромный четырёхглазый пёс Харм. По приказу Хель, Бальдр мог покидать её королевство, но он не мог покинуть границы Нифльхейма — того мира, где жила она. Но и во «внешнем мире» не было ничего примечательного — холодный и сырой северный мир не радовал своей красотой. Но сегодня небо было другим. Раз в несколько сотен лет туман Нифльхейма рассеивался и открывался небосвод. В самом низшем из миров не было своего светила — а потому царила вечная ночь. Бальдр смотрел и смотрел, вглядывался в небо Нифеля. Неяркой голубой звёздочкой сиял Мидгард — Земля — чуть поярче сиял красным пламенем Муспельхейм, а далёкой золотой звездой сиял Асгард. Рядом сияли тысячи тысяч таких же звёзд, но ас мог узнать свой родной мир. Раньше при виде этого зрелища он бы пал на колени и безмолвно разрыдался, тоскуя по матери и по своей жене, но сейчас он лишь спокойно наблюдал. Светлейший из асов перестал излучать свет. Юный бог вернулся обратно в главный чертог — тронный зал. Входя, он заметил, что трон пустует. Верховной богини этого мира не было. Где она была и куда пропадала, Бальдр не знал. И не хотел знать. В то же мгновение тяжёлая дверь отворилась, и вошёл слуга. — Госпожа просит вас к столу, — сказало существо своим надтреснутым голосом. Юноша кивнул и последовал за ним. Через несколько минут они оказались в обеденном зале. Посреди огромного чертога стоял не менее огромный и длинный стол. В начале стола сидела сама царица Хель. Бальдр кинул взгляд на блюда: печёная рыба, жареные кабан и куропатки, всяческие закуски, вино, фрукты, все яства Асгарла. Но это не вызывало аппетита. Всё казалось таким бледным, холодным, скудным, мрачным, безвкусным. Самой же богине поднесли какую-то плошку с чем-то блестящим, скользким и тёмным. Она уже ела, искусно захватывая двумя пальцами своё кушанье и отправляя себе в рот. Повелительница теней выглядела сегодня так же, как и всегда. Облаченная в длинное смольное бархатное платье, со слегка обнажёнными плечами, с распущенными длинными прямыми иссиня-чёрными волосами. Женщина была высока, и можно было сказать, завораживала своей холодной красотой, если бы не одно но: правая половина её тела (и лица) была нормальной, человеческой, с белой здоровой кожей, а вторая половина пепельно-голубой. Первое время, (хотя Бальдр ненавидел в себе это), молодой ас страшился одного только вида хтонической богини. Ну а что до одеяний юного бога — его роскошные атласные одежды, пошитые золотом, сменились на простую одежду мёртвых — льняную тунику, брюки и поистёршиеся сапоги. Слуга пригласил молодого аса к другому концу стола, где уже стояли серебряная тарелка с куском печёной рыбы и варёным молодым картофелем с укропом, и бокал белого вина. Юноша кивнул в знак благодарности и сел. Нельзя сказать, что ас не был голоден — напротив, даже очень — но всё равно его что-то отталкивало. Он не мог есть; опустил руки на колени. Длилась мучительная пауза. Бальдр, после нескольких минут молчания, всё-таки подал голос: — Госпожа? Но Хель не отвлекалась. Она с некоторым трудом прожёвывала и сглатывала свою странную пищу, не придавая никакого значения голосу своего гостя. — Госпожа? — Чуть смелее произнёс ас. Хель остро взглянула на него своими глазами: правым нормальным голубым и левым кроваво-карим, окружённым чёрным белком. — Сегодня рассеялся туман. Это очень редко бывает, правда? — И он грустно улыбнулся, уже теряя надежду выловить из холодного взгляда богини хоть что-то живое. Женщина замерла, и, отставив тарелку, села ровно, сверля взглядом молодого аса насквозь. По спине Бальдра пробежал холодок. — Это так. — Она сцепила пальцы в замок и оперлась локтями на стол. Богиня слегка склонила голову набок. — Ты видел свой родной мир? Юношу сначала слегка передёрнуло, но потом он расслабился. — Да. — Его опять внутри что-то кольнуло. — И не было желания вновь взглянуть? Ещё вечность назад ты просил меня отправить тебя обратно. — Хель снова обратилась к своему кушанью. — Хотя бы на мгновение. — Она двумя пальцами зацепила что-то тёмное из плошки и положила себе в рот. — Это были твои слова, ас. Плечи Бальдра опустились. Он еле слышно вздохнул, опуская голову. Длинные, светлые, слегка вьющиеся волосы упали на лоб. — Госпожа, это моя судьба, — он снова поднял взгляд на Повелительницу теней. — Я принял это. — Откуда ты знаешь? — Женщина была занята трапезой, она не поднимала глаз на собеседника. — Ты говорил с Норнами? — Как я могу, госпожа, — безрадостно усмехнулся в ответ светлейший из богов. — Мне запрещено покидать Нифльхейм. — Ты не знаешь этого. — Хель отчеканила эту фразу, резко посмотрев на Бальдра. Её голос был холоден и резок. — Ты не знаешь своей судьбы. Никто не знает своей судьбы, кроме Норн. Ас застыл, устремив взгляд в зрачки самой Смерти. Через несколько секунд Хель будто смягчилась. Она опустила взгляд странных и пугающих гетерохромных глаз и запустила руку в широкий рукав своего платья, вынув оттуда что-то блестящее. Богиня встала и подошла к молодому асу, протягивая золотое кольцо. — Драупнир?.. — Бальдр чуть не ахнул от счастья и восторга, когда кольцо с высеченными на нём рунами очутилось у него в руках. Огонёк души бога, раньше затухавший, вспыхнул вновь, отгоняя тьму. — Это кольцо твоего отца, — холодно изрекла женщина, пряча руки в рукавах. — Стоит тебе только надеть его, как ты вновь станешь из плоти и крови. Хеймдаль тебе укажет дорогу в Асгард. У юноши затряслись руки. Он впервые хотел засмеяться, но у него это получалось неумело, словно он никогда не смеялся. Из его глотки вырывалось что-то похожее на рыдания, да и глаза застлала пелена слёз. — Госпожа… мне… я… почему? — По скуле скатилась слеза, когда он снова поднял взгляд зелёно-голубых глаз. — Ты не узник Нифльхеля. Ты его гость. А потому, мне нет надобности сопротивляться желанию светлейшего из асов. Это просьба Одина. Ты можешь вернуться. На один день. Бальдр бросился к ногам богини, целуя подол её чёрного длинного бархатного платья и произнося какие-то слова благодарности. Через мгновение, показавшееся вечностью, молодой ас исчез в ослепительной вспышке, когда он вступил под звук Гьяллархорна на радужный трёхцветный мост Биврест, что вёл в Асгард. Хель осталась одна, погружённая в свои мысли. Словно и не было юного и светлого бога в мрачном и сыром мире. У Нифльхейма нет своего светила. По крайней мере, для его царицы. Сегодня.