Opium

      Затянутое густыми облаками бескрайнее небо Кирата, постепенно темнеющее в ожидании вечерних сумерек, окрасилось в багрянец и золото. Диск солнца, затухая, медленно скатывался за остроконечные вершины неприступных гор рисующихся черными громадами на западе. Бескрайние живописные долины, полные дикой жизни днем, погрузились в тревожное затишье, словно всякая живущая тут тварь божья наблюдала за тем, как в очередной раз «умирает» дневное светило, чтобы спустя несколько часов вновь воскреснуть на востоке этого невероятного государства. Бескрайние поля бурьяна и редкие тиковые пролески были наполнены присущей только этим местам тишиной: шорохом ворошимой слабым ветром листвы, шуршанием полевок в рыхлой земле, зычным криком кружащих в небе ночных птиц. Лишь один звук выбивался из общей умиротворенности: звук громкой человеческой поступи и тяжелое, с хрипотой сбившееся дыхание. В окружающем его сумраке, даже не смотря на мертвенно-белое свечение луны, не было видно ни зги. Щурясь и тихо шипя, он уверенно шел вперед, то и дело, оттирая кровь с рассеченной каменным крошевом щеки и с трудом переставляя гудящие от усталости ноги. Гейл-младший молчаливо клял патрули королевской армии недобрым словом, потому что из-за них было совершенно невозможно передвигаться по нормальным дорогам и посему приходилось отступать в тени пролесков и горных хребтов, чтобы не быть изрешеченным из пулемета.       Замерев на месте, мужчина оперся плечом о шершавый ствол тикового дерева и, приподняв голову, потянул ноздрями едва влажный и неуловимо пахнущий цветами дикой акации ночной воздух. Откуда-то с дороги донеслось болезненное тарахтение изношенного и чудом работающего машинного движка. Где-то на западе глухо залаяли автоматные очереди и послышались раскатистые человеческие крики. Кират, даже истерзанный войной и истекающий кровью невинных, не прекращал жить своей неуловимой, многогранной жизнью. Тяжело вздохнув, Гейл достал из внутреннего кармана мобильный телефон и, щурясь на бледное свечение экрана, сверился с картой. До ближайшего лагеря Золотого Пути было уже рукой подать, а уже там его ждет отчет перед Амитой об успешном завершении задания по защите маковых полей и несколько часов теперь уже ставшего непривычным спокойствия. Оттолкнувшись от древесного ствола, он возобновил свой путь, желая поскорее добраться до лагеря и покончить с этой затянувшейся, вытянувшей из него столько сил, миссией. Свет обжитого повстанцами поселения забрезжил впереди уже спустя несколько долгих минут. Подгоняемый собственной целеустремленностью и раздавшимся где-то позади рычанием хищного зверя, Аджай, невзирая на усталость, прибавил шаг. Спустя еще несколько минут он уже стоял подле восточного входа в небольшой лагерь, состоящий всего из пяти прохудившихся домов и забора, собранного из всего, что под руку попалось.       Обойдя видавший виды пикап с нанесенной на капот и двери повстанческой символикой, Гейл, вскинул руку в приветственном жесте, безмолвно здороваясь с небольшой группой собравшихся у большого костра бойцов ополчения, солдаты ответно поприветствовали его уважительными кивками и вернулись к прерванному разговору. В лагере стояло привычное ночное затишье, разбавляемое лишь тихим гулом человеческих голосов, треском пламени, что пожирало сухую древесину, дребезжанием электрического, бегущего по проводам, тока и уставшим чиханием работающего генератора. Оглядевшись по сторонам, Аджай двинулся в сторону одного из непримечательных домов и толкнул скрипучую, выкрашенную в алый, дверь. Амита предупреждала, что она может не успеть к его приходу, так что в подобном случае просила воспользоваться радиостанцией, и, судя по отсутствию света в окнах – девушки в доме действительно не было. Когда глаза мужчины более или менее привыкли к темноте, Аджай неспешно разжег свечи в подвесных, традиционных светильниках, украшенных пурпурным и бордовым стеклом. По комнате разлилось ало-сиреневое, тусклое свечение, которое, впрочем, в совокупности с доносившимся из-за окна лунным светом давало достаточно света, чтобы осмотреться. Какого было удивление воина тогда, когда он обнаружил нужную ему радиостанцию раскуроченной. Гейл недобро прищурился и обвел помещение внимательным взглядом. Судя по тому, что в воздухе все еще пахло сгоревшими проводами, произошел этот вандальский акт не так давно.       — А ведь я верил в тебя, — шипящий, преисполненный не столько злобы, сколько обиды и разочарования шепот доносится откуда-то из-за правого плеча. Аджай замирает на месте и даже не пытается повернуться, чтобы не спровоцировать говорящего, резкими движениями. Мужчина прикрывает глаза и тяжело вздыхает, медленно сжимая руки в кулаки. Можно было догадаться, что найдется тот, кому его выбор не придется по душе, тот, кто ставит традиционные ценности и древние обычаи на ступень выше денег и экономического процветания. Сабал – подобный Вишну страж мироздания и яростный охранитель исторического уклада. В целом Аджай разделял его мотивы, понимая, что без индивидуальных, характерных только для этих мест традиций, Кират уже не будет таким привлекательным и атмосферным местом, но в то же время права была и Амита, говорящая о том, что обнищавшая страна ничем не лучше страны утратившей свою индивидуальность. Но дело было в том, что от утраты некоторых традиций никто не умрет, в то время, как недостаток денег может привести к куда большему ущербу. Только вот как объяснить это разъяренному Сабалу, о чьей вспыльчивости и раздражительности едва ли не легенды слагают? Аджай не знал ответа на этот вопрос, а посему предпочел, замерши на месте, сохранять молчание. Шумное, с раздраженным присвистом дыхание Сабала жгло кожу на задней стороне шеи. Тишина звенела от непредсказуемости и накаленности обстановки. В алом свете светильников блестели две пары сосредоточенных глаз.       — Rākṣasaḥ ¹, — с неприкрытым отвращением в голосе вновь зашипел вздорный лидер Золотого Пути так, словно выговорил не слово, а сплюнул комок червивой грязи, и не надо было знать значения этого слова, чтобы исключительно интуитивно догадаться о том, что это оскорбление. Аджая от столь явного выражения неуважения нервно передернуло в плечах, руки еще сильнее сжались в кулаки настолько, что заскрипела кожа перчаток. Он мог понять гнев Сабала, мог понять его мотивы, но со спокойствием принимать его вызывающее поведение не собирался, в конце концов, в Гейле-младшем все еще теплилось чувство гордости и понимание того, что он один, своими силами немало сделал для повстанческой группировки. И, черт побери, хотя бы поэтому можно было бы и попытаться понять его и принять его выбор. — И ты туда же, Аджай. Хочешь, чтобы родина твоих предков превратилась в загнивающую наркоимперию? Хочешь быть похожим на… на Мина, а?! Твой отец, Мохан, он бы не допустил такого, — раздраженное шипение Сабала то срывалось на крик, то затухало до острых нот ледяного спокойствия в размеренном звуке голоса.       — Я – не мой отец. Я не Мохан, Сабал, более того – я никогда его не видел и не знал. Так что прекрати сравнивать меня с ним, каким бы идеалом он тебе не казался. Я не хотел становиться для тебя очередным кумиром, я не хотел этой войны, — в охрипшем после продолжительного молчания голосе Гейла, четко обозначилось едва слышное утробное рычание. Резко развернувшись на пятках ботинок, он отступил на шаг от мужчины и замахнулся для удара, но уже в следующее мгновение был подсечен и играючи повален на пол. Сабал был не только лидером, но и первым бойцом Золотого Пути, так что исход этой, так и не начавшейся драки, был предрешен уже заранее. Приподнявшись на локтях, с вызовом смотря в подернутые разочарованием и толикой гнева янтарные глаза брата по оружию, Аджай рефлекторно, почти по-звериному вздернул верхнюю губу, не скрывая своего собственного раздражения и общего неудовольствия вызываемого всей сложившейся ситуацией. Гейл-младший ожидал увидеть в руках Сабала, как минимум кукри, и посему был весьма удивлен, когда Сабал брезгливо кинул ему на грудь небольшой пакетик с курительным опиумом и деревянную, отделанную черненым серебром трубку для курения. Аджай стряхнул с себя оба предмета так, словно это было ядовитое насекомое, а после со смешанными чувствами вновь поднял взгляд на Сабала.       — Я заставлю тебя почувствовать то, на что ты решил обречь сотни и тысячи людей, которые будут выкуривать и делать инъекции этой дряни, призванной, по словам Амиты, спасти наш край от бедности и упадка. Давай же, Аджай, это будет справедливо, — первый лидер повстанческой армии мыском ботинка подтолкнул обе вещи ближе к Гейлу и присел на корточки рядом, наблюдая с долей внимательности, насмешки и постепенно затухающего гнева. Приняв сидячее положение, Аджай взглядом загнанного зверя покосился в сторону Сабала и взял в руки изящную курительную трубку. Вскрыв пакетик, Гейл скривился от ударившего в нос резкого, специфического, лакричного запаха опиума и, отщипнув часть влажной массы являющейся смесью чистого опиума, опиумного пепла и воды, скатал ее в шарик, который заложил в небольшую чашу на конце трубки. Опийный дым обволок глотку и осел на поверхности языка сливочно-фруктовым привкусом, словно постепенно проникая в слизистую, смешиваясь со слюной и едва горчащей массой втекая в глотку. Гейл закашлялся и отнял трубку от губ, но настойчивый тычок со стороны пристально наблюдающего Сабала, заставил сделать еще несколько затяжек. В жизни не куривший даже табака, Аджай почувствовал легкое, постепенно усиливающееся головокружение и, помогая себе одной рукой отполз на брошенный, на пол матрац, усевшись на который, оперся спиной и затылком о стену. Вдох и выдох, чувство жжения в горле и заполненных наркотическим дымом легких, слабое пощипывание в глазах. Пары серого, пахнущего лакрицей и маком дыма тончайшей взвесью стелились в воздухе, окутывая его со всех сторон.       — Как ты себя чувствуешь? — участливо поинтересовался подсевший рядом Сабал. Аджай медленно повернул голову в его сторону и попытался сконцентрироваться на расплывающихся чертах мужчины, но поняв безрезультатность попыток, просто смежил веки. Тело, ослабленное парами опиата, постепенно расслаблялось и становилось непослушным. Вторая трубка помутнила зрение и ослабила слух. Дым, казавшийся сладковатым, теперь нестерпимо горчил на кончике языка и неприятно царапал глотку. — Аджай, — он даже не пытается открыть глаз, прислушиваясь лишь к легкому прикосновению прохладных пальцев к своей, казалось бы, нестерпимо горячей коже. Сабал прикасался к его лицу, выравнивая сваливающуюся на грудь голову, пытается удерживать ее ровно. Гейл натянуто улыбается, лицевые мышцы не слушаются, улыбка выходит кривой и неправдоподобной. Течение мыслей становится заторможенным и ленным, но мироощущение, не смотря на опьяненное состояние все такое же острое. Во всяком случае, Аджаю кажется, что он реагирует достаточно быстро, что в действительности, само собой не так. Сабал брезгливо отмахивается от опийных паров и дышит редко и мелко, словно это может ему помочь. Понимающий, что речь теперь не в его власти, Гейл едва заметно, с некой мечтательностью улыбается, и медленно приподняв руку, обхватывает челюсть опешившего Сабала. Резко надавив большим пальцем на подбородок мужчины, Аджай резко подается вперед и, прильнув к его губам, медленно выдыхает сладковатый опийный дым в приоткрытый рот, но даже после этого не спешит откинуться назад, лишь немного отстраняясь назад тогда, когда Сабал закашливается и резко выдыхает.       — Какого… — Сабал не успевает договорить, потому что Гейл, не дав ему шанса опомниться, вновь подается вперед и впивается в губы болезненным поцелуем-укусом. Курительная трубка с глухим стуком падает на деревянный пол, тлеющие и быстро угасающие угли веером разлетаются по полу. Аджай не отрываясь от губ Сабала, поднимается на колени и обнимает его за шею, смягчаясь и аккуратно, поверхностно целуя. Руки первого воина, придерживающие за бока, мелко трясутся. Аджай чувствует неуверенность, которой сквозит от мужчины, он усмехается его оторопи и реакции на свою «маленькую месть» и лишь сильнее льнет грудью к его груди, кожей чувствуя отзвук чужого, тяжелого сердцебиения. Аджай стягивает с волос мужчины резинку и, откинув ее в сторону, путается пальцами в длинных прядях, мягко сжимая их в кулак и оттягивая, вынуждая откинуть голову назад и целуя колкую из-за пробивающейся щетины кожу под подбородком. Сабал тяжело, нарочито шумно выдыхает и, отстранившись, поддерживая под спину, укладывает разомлевшего и расслабленного Гейла на матрац, нависая над ним, заглядывая в подернутые пьяным туманом темные глаза, на дне которых, тем не менее, мечется тень трезвомыслия и ясности. Аджай вытягивает руку вверх и прикасается ею к щеке мужчины, и он, прикрыв глаза, льнет к его теплой ладони. Ласка, столь редкая в состоянии постоянной войны, расслабляет и успокаивает. Пальцы Аджая обводят излом волевого подбородка и касаются приоткрытых, блестящих от слюны губ.       Сабал склоняется ниже и, замерев на мгновение, внимательно смотрит в чуть приоткрытые глаза Аджая, видя в них тень согласия, он смеживает веки и поверхностно целует Гейла, мягко прикусывает его нижнюю губу и, чувствуя, как он выгнулся всем телом ему на встречу, словно пытаясь быть еще ближе, углубляет поцелуй, аккуратно раздвигая губы Аджая кончиком языка и проникая в рот, сладкий и вместе с тем горький от опиата. Руки воина касаются затылка, скользят по шее и, подлезши под край воротника, слегка царапают кожу седьмого позвонка. Гейл замирает под ним и шумно дышит тогда, когда разорвав поцелуй, Сабал губами исследует кожу его шеи, зацеловывая и слегка прикусывая особо чувствительные места. Руки воина, скользнув под отвороты кителя, безвольно скребут по груди. Каждый раз, когда Сабал сжимает зубы на тонкой, нежной коже шеи, Гейл-младший вздрагивает всем телом и давится собственным дыханием, сдавливая в пальцах грубую ткань рубашки. Оторвавшись и вновь приподнявшись на руках, Сабал очерчивает изгибы чужого лица пальцами, и вглядывается в сонные глаза, рассматривает приоткрытые, раскрасневшиеся губы и искусанную кожу на шее. Что-то щелкает в его голове, что-то говорящее о неправильности и отсутствии рациональности, он пытается выпрямится и бежать, но чувствует крепкую хватку пальцев на собственном запястье.       — Останься, — безмолвно, так, что приходится читать по губам, говорит Аджай и тянет мужчину на себя, и когда тот ложится рядом и прижимается грудью к его спине, он обнимает его руку и прикрывает глаза.       — Это просто опиум, Сабал, просто опиум, — едва слышно шепчет Гейл, и мужчина знает, что сейчас он улыбается.