****
– Что с ним? – Жан, подкинув пару веток в жарко пылающий костер, взглянул куда-то поверх плеча Тука. Монах, проследив за его взглядом, лишь пожал плечами. – Сам хотел бы знать. – Брось, брат. Ты читаешь души, как свое Евангелие. В жизни не поверю, что ты не знаешь, какая беда приключилась с нашим атаманом. Монах задумчиво перебрал несколько бусин янтарных четок. – Я могу ошибаться, – тонкие пальцы осторожно пробежались по распятию. – Но, кажется, наш друг вчера опять бродил в окрестностях Локсли. Жан, все еще созерцавший фигуру атамана, полускрытую ветвями старого дуба, удивленно изогнул бровь: – Снова? Неужели он так и не угомонился? Пятнадцать лет прошло… – Некоторые раны, дитя мое, не лечатся временем. – Он сам отпустил ее… – Что абсолютно не мешает ему продолжать любить ее. «А ей все так же любить его» – мог бы продолжить монах. Но тайну исповеди еще никто не отменял. – Когда ты возвращаешься в Локсли? – решил сменить тему Жан. – Завтра утром. – Тогда предлагаю провести сегодняшний вечер за исключительно греховной попойкой, – хороший вор всегда немного фокусник. Так что понять, откуда малыш Жан извлек оплетенную лозой бутыль, не стоило и пытаться. – Искуситель, – довольно улыбнулся монах. – Господь покарает тебя! – Непременно, – расхохотался здоровяк. – Ей, Робин! Кончай изображать ворону в гнезде…****
Шум голосов затерялся где-то за спиной, там же, где растаяли искорки костров. Тень гостеприимно распахнула свои объятия, принимая одинокую мужскую фигуру, уводя прочь от жаркого веселья с привкусом вина. Зря он поддался искушению вновь увидеть ее… С тех пор, как она вернулась в Локсли, это стало дурной традицией: сливаясь с тенями неслышно ступать по ветвям, следуя за той, которую не смог удержать. Сколько раз он проклинал тот день, когда не смог убедить ее остаться? Сколько раз хотел выскользнуть из тени перед ней и… и хотя бы поговорить. Убедиться, что они не ошиблись тогда, пятнадцать лет назад… Ведь он все еще любил ее… И каждый раз он оставался там, наверху, в переплетении ветвей, не в силах нарушить данное ей когда-то обещание. «Так будет лучше, Робин». – Лучше для кого, Мэриан? – хриплый шепот кажется криком в давящей на нервы ночной тишине. Лопается кора под обрушившимися на нее ударами, осыпается к ногам обессилено привалившегося к стволу дуба мужчины. Где-то там, на тропе вспыхивает крошечная звездочка, доноситься с порывом ветра чей-то голос. Нет, он не хочет никого видеть сейчас. Подпрыгнуть, ухватиться за низко нависающую ветку. Пробежаться ногами по стволу. Словно белка забраться на самую верхушку. Все это он проделал не задумываясь. И лишь оседлав последнюю, способную выдержать его вес, ветку сообразил, наконец, что лагерь остался по другую сторону. Тот, кто не таясь шел по Шервуду, не был лесным братом. Прошелестела покинувшая колчан стрела. Вздохнула натягиваемая тетива. Мягкое оперение ласково коснулось щеки. Затаить дыхание. Дождаться, пока крошечная искра разрастется до ярко пылающего пламени, играющего мягкими бликами на фигурах чужаков. Их было двое: мальчишка, кажется сын одного из лесных братьев, и женщина. Она что-то спросила, парнишка, отвечая, развернулся к ней, невольно освещая ее лицо факелом. Рука, удерживающая стрелу, дрогнула.****
«Мэриан, Мэриан, ты ведь никогда не была трусихой… Тогда почему каждый шаг сейчас дается тебе с таким трудом? Почему сердце рвется из груди испуганной птицей? Чего ты боишься леди Мэриан, дева из Локсли? Что мужчина, которого ты изгнала из своей жизни пятнадцать лет назад, не захочет тебя слушать? Что рассмеется тебе в лицо, впервые за пятнадцать лет услышав правду о своем сыне?» Тихо шелестит опалая листва под ногами. Блики пламени играют в пятнашки с тенями, искажая окружающий лес, превращая его в декорации из страшных сказок, что так любят слушать детишки, прижавшись к теплому и надежному материнскому боку. «Чего ты боишься? Его отказа? Или его согласия? Или того, что отныне не сможешь спокойно спать, разбередив так и не зажившую рану в груди?» Привычный и знакомый лес пугал своей чуждостью. Когда-то брат Тук сказал ей, что кроны дубов всегда наблюдают за ней. Тогда она не поняла слов монаха, но сейчас каждой клеточкой тела ощущала чужой, напряженный взгляд. Словно острие стрелы, нацеленное точно в сердце… – Госпожа Мэриан, с вами все хорошо? – Да, малыш. Далеко нам еще? Ответить он не успел. На тропу перед ними по-кошачьи мягко спрыгнул мужчина со скрытым под капюшоном лицом.****
– Куда он мог подеваться? Боже, за что ты меня караешь этим великовозрастным дитем, которое ни на минуту нельзя оставить без присмотра? – Ты зря паникуешь, брат, – Жан, внимательно рассматривал землю, подсвечивая себе факелом. – Робин взрослый мальчик и вполне способен постоять за себя. – Ну да, – монах раздраженно передернул плечами. – Вот только когда он в последний раз был в таком состоянии, его чуть не схватили люди Ноттингема. Нет, с этими двумя определенно нужно что-то делать, иначе так и будут топтаться на месте, как два упрямых барана. – Думаю, они разберутся сами. – Мне бы твою уверенность! – А еще священник, – фыркнул Жан. – Тебе по роду деятельности положено верить. – С вами никакой веры не напасешься, – проворчал Тук. Несколько минут они шли в полном молчании. Брат Тук как раз задумался над тем, как посмотрит Он на откровенное сводничество. В конце концов, Отец небесный всегда прощал грехи детям своим. А он обязательно раскается… потом, когда эти двое, наконец, угомоняться и перестанут мучить друг друга. Размышления Тука прервались весьма нетривиальным способом: он со всего маху врезался в спину малыша Жана. – Какого? – Тихо, – шикнул на него здоровяк, и, осторожно отведя в сторону ветку, указал куда-то под сень раскидистого дуба, – смотри и кайся в своем неверии. – Каюсь, – покладисто согласился монах, заворожено наблюдая за открывшимся ему действием. Там, объятые паутиной из серебристого лунного света и густых теней стояли двое. Мужчина протянул руку и осторожно, словно боясь, что стоящая перед ним женщина рассыплется, будто мираж, заправил выбившуюся из косы прядку за ухо. Она, прижавшись щекой к его ладони, на мгновение отчаянно зажмурилась. Что-то сказала. Лесные братья впервые наблюдали редчайшее явление: Робин Гуда, грозу Шервудского леса, с абсолютно ошалелым от счастья лицом, сжимающего в объятиях ту, которую никогда больше не отпустит.