Семь грехов Джеймса Мориарти

Композиция к главе: Imagine Dragons – Demons 13 ноября 1990 года. Чирк,Графство Рексхэм. Входить в полуразвалившийся, покрытый плесенью дом жутко не хотелось. Вобрав в легкие как можно больше ледяного воздуха, хрупкий, высокий подросток постучал в дверь. На призывный стук никто не откликнулся, и тогда он постучал еще раз. Снова пугающая тишина. Собрав волю в кулак, мальчик нерешительно дернул за ручку. Дверь послушно отворилась, глухо скрипнув в ответ. — Мама… — мальчик осторожно оглядел помещение когда-то добротного коттеджа. Теперь же его вряд ли можно было назвать домом: там, где когда-то была кухня, теперь рыскали голодные крысы, подбирая жалкие крохи пищи, что редко появлялась там. Лестница наверх вот-вот готова была развалиться и представляла собой серьезную опасность для обитателей пристанища. Некогда большой и уютный камин, служивший гордостью семейства, был разобран и растаскан на кирпичи. И только там, наверху, сохранилось подобие жилья: две маленькие комнатенки, в которых обитал Джеймс и его мать. Поначалу мальчик подумал, что матери здесь нет, и собрался было покинуть это странное и пугающее его место, как в глубине второго этажа раздался резкий и грубый окрик: — Джим, это ты? Тащи свою задницу наверх, паршивец! Несомненно, это была его мать. Джеймс с опаской шагнул на ступеньку, изящно прогнувшуюся под его ногами. Так, осторожничая, он добрался до второго этажа и медленным шагом направился в конец коридора. Дверь в комнату матери была распахнута. В воздухе смердело алкоголем и давно немытым телом. Прикрывая нос рукавом, подросток несмело заглянул в помещение, некогда служившее спальней. Перед ним предстала унылая картина: на полу в окружении пустых бутылок из-под пива, вдалеке маячили несколько бутылей с коньяком, одну из них мать держала в руках. Сама она выглядела хуже некуда: лицо, некогда молодое и веселое, покрылось морщинами, волосы поседели раньше времени, а руки мелко дрожали и были способны только на то, чтобы прикладывать бутылку с очередным пойлом ко рту. Одета она была в нечто несуразное и грязное, отдаленно напоминавшее пальто. Завидев сына, женщина противно усмехнулась: — Надо же кто объявился! Я думала, ты про меня забыл. Ну что, деньги и еду принес? — и она вопросительно уставилась на него, подперев рукой подбородок. Тут ее взгляд упал на пакет, который Джим прятал за спиной. В мгновении ока она оживилась и резво поднялась на ноги. Вплотную подойдя к сыну, женщина нависла над ним, не давая отступить. Удушающий алкогольный «аромат» вызывал у Джима рвотные позывы и желание сбежать оттуда к чертовой матери. Джеймс тут же сконфузился: было заметно, что ему неприятна данная ситуация. Приятного в его недолгой жизни вообще случалось мало: когда ему исполнилось одиннадцать, отец ушел к другой женщине, оставив Джима вместе с матерью. Тогда мальчик еще не понимал, почему мать рыдает ночами напролет в подушку, почему теперь ему не могут купить машинку или любимое лакомство, почему отец больше не общается с ним. Тогда Джим был еще совсем ребенком, отчаянно не понимавшим, что происходит в его семье и почему она разваливается на куски. Но потом жизнь в одно мгновение заставила его повзрослеть. И это мгновение он запомнил на всю жизнь. В тот дождливый осенний вечер мать случайно заглянула в карманы его куртки и обнаружила там пачку дешевых сигарет. Джеймс отпирался: это его взрослый друг подсунул ему эту отраву, чтобы того не обличили родители. Так и было, но Джим не понимал, почему его мать ему не верит. Больно укололи самолюбие слова: «Ты такой же мерзавец, как и твой папаша!». А когда он принялся оправдываться, мать неожиданно залепила ему пощечину. Неприятно обожгло щеку, и Джим отпрянул назад. Мать изумленно смотрела на алеющую щеку сына и внезапно разрыдалась. «Убирайся!» — только и расслышал Джим, пока она в спешке поднималась по лестнице. Все еще находясь в шоке, он схватил куртку и выбежал из дома прочь. Ему было двенадцать. И пока Джеймс шел, насквозь пронизываемый дождем, он все думал, как же могла с ним так поступить его собственная мать и отчего она не поверила его словам. С тех пор боль давно утихла, но в душе Джима образовалась пугающая пустота. Детство внезапно и болезненно прервалось, и перед ним открылась взрослая, полная горечи и трудностей жизнь. С тех самых пор он, подобно перелетной птице, кочевал с места на место. Забросил школу, нашел подработку и сутками пахал за еду и кров. Поначалу было нелегко: беззаботное детство давало о себе знать. Не раз он думал о смерти, но желание жить и быть счастливым в итоге перебарывало все. Через год Джеймс, заметно повзрослевший, нашел в себе силы прийти к матери, и был поражен тем, во что превратился когда-то уютный и родной дом. Мать беспробудно пьянствовала и выпрашивала денег, рассказывая слезливую историю о том, как она искала его по всему городу, как ночи не спала, виня себя в его побеге. Конечно, это не было правдой, но Джим жалел мать, ведь в глубине души он все же ее любил. И целый год он приносил ей деньги и еду, ожидая, что она очнется и поймет, в кого превратилась. Но все было напрасно: мать тратила деньги на выпивку и сомнительных знакомых, не желая ничего слышать о лечении. Иногда Джим не понимал, зачем он приходит к ней, зачем тратит кучу денег, заработанных непосильным трудом, впустую. Наверное, он просто надеялся, что его мать одумается и вернется, что все будет как прежде. Но, увы, как прежде уже не будет. И сегодня Джим пришел в последний раз для того, чтобы прервать эту странную, болезненную связь. — Прости, мама, но ты больше ничего не получишь от меня. Я устал так жить. Я надеялся, что ты изменишься, перестанешь пить, но, видимо, я ошибался. Эта еда для меня, мама. И я зашел, чтобы попрощаться. Джим с облегчением выдохнул. С души упал камень, тяготивший его уже почти год. Перед глазами предстали обнадеживающие перспективы обозримого будущего: работа, деньги, независимость от других людей, свой дом, быть может, любимая девушка… Ему еще столько всего нужно успеть за эту короткую жизнь! Между тем мать ошалело взирала на него. Когда первоначальный шок прошел, ее редкие брови угрожающе нахмурились, а лицо мгновенно растеряло прежнюю добродушность и беспомощность, свойственную выпивохам. Джеймс окинул мать взглядом и ужаснулся: лицо ее приобрело то пугающе-парализующее выражение, которое заставило его убежать в тот ненастный осенний вечер. Ноги Джима начали неметь и дрожать, ладони внезапно похолодели, а лоб тут же покрылся испариной. Даже будучи никем, его мать одним лишь гневным взором могла загнать Джима в ловушку. Он снова боялся ее, как провинившийся мальчуган. — Как ты посмел сказать такое матери, паршивец? Я тебе родила, воспитала, выкормила! Нееет, миленький, теперь ты никуда от меня не денешься! Будешь давать мне деньги ежемесячно, уяснил? Спрячешься — отыщу, я знаю, где твои приятели обитают. Из-под земли достану мерзавца! А будешь спорить, так я вздрючу тебя прямо здесь, благо руки у меня еще помнят свое дело! И она тут же показала кулак перед самым его носом. Джеймс на секунду отпрянул, готовый подчиниться, но что-то внутри него отчаянно боролось за свободу. И он решительно сделал шаг вперед навстречу кулаку. — Нет. Я больше не буду плясать под твою дудку. Ты меня не заставишь. И в ту же секунду его щеку обожгла крепкая, словно вино, пощечина. Из глаз брызнули горячие слезы, стало нестерпимо больно и больше всего на свете Джеймсу хотелось сейчас спрятаться где-то и закричать. Тем не менее, он вытер слезы рукавом куртки и вызывающе посмотрел на свою мать. Теперь она стояла довольная, потирая ладонь, и с усмешкой в глазах говорила: — Ну что, ублюдок, получил по заслугам? Давно я хотела тебе врезать как следует. Теперь не будешь таким сильным и независимым. А теперь убирайся. Жду тебя через неделю с деньгами. А не придешь — я тебя из-под земли достану. Я с тебя шкуру спущу, понял? — Я тебя понял, но денег от меня ты больше не получишь. Я тебя не боюсь, слышишь? — голос Джима предательски дрожал, выдавая панику. Но он крепился и отчаянно надеялся на что-то. Он должен прервать эти ненавистные ему узы. Немедленно, иначе сойдет с ума, борясь с собственной кровью. — И что же ты сделаешь, засранец? Да ты слабак, тьфу. Весь в отца пошел. Противно на тебя смотреть. Жалею, что вообще тебя родила. Ты — ничтожество, Джеймс Мориарти! Ты всегда им был и будешь. Пока она говорила эти страшные, полные злости и гнева слова, в хрупком и слабом мальчике что-то щелкнуло. В глазах потемнело от злости и обиды, заполнявшей его. «Я сделал все для нее, так почему моя собственная мать идет против моей воли? Почему? Чем я заслужил такую ненависть?» — эта безумная мысль вертелась в его воспаленном сознании, словно белка в колесе, пробуждая в душе Джеймса небывалую злость. Под ребрами нарастала странная, приятная телу ярость. Колючий гнев сменил загнанный в угол рассудок, кулаки нестерпимо зачесались, а щеки вспыхнули, словно костры. Сердце в груди бешено колотилось, желая вырваться наружу. Он слишком долго прятал в себе боль, слишком долго был милосердным. С каждым словом матери клокочущая ярость заполняла его тело, проникая во все потаенные уголки его души, высвобождая небывалую злобу. Ярость придавала ему сил, она делала Джима уже не беззащитным подростком, который жалел свою пьяницу-мать. Ярость сделала из него монстра и зверя, способного на невиданную жестокость. И этому зверю крайне необходимо было укусить. Не осознавая, что творит, Джим со всей своей внезапной мощью ударил мать в лицо. В тот момент, когда его кулак соприкоснулся с носом матери, раздался глухой хруст, и по телу Джеймса громадными волнами разошлось удовольствие, смешанное с небывалым удовлетворением. Казалось, не было приятнее звука для его ушей. В тот самый переломный момент он почувствовал себя по-настоящему свободным. Мать с криком упала на пол, зажимая руками сломанный нос и безумно тараща глаза на сына. Лицо женщины было обезображено кровью, которую она пыталась остановить. А Джим возвышался над ней, безумно оглядывая костяшки своих пальцев. С руки его медленно капала яркая кровь, оседая на грязном и пыльном полу спальни. Ни слова не говоря, он схватил пакет и выбежал на улицу. На свежем, морозном воздухе ярость и гнев испарились, оставив лишь странное, тягучее ощущение свободы в душе. Мысли, крутившиеся в голове, казались ему нелепыми, до боли смешными, но невероятно правильными. Теперь он презирал свою мать и ненавидел ее за то, что она с ним сделала, за то, что позволила ощущать его виновным в ее проблемах. Но теперь он больше никому не позволит причинить себе вред. Его гнев станет его преимуществом. Еще пару минут назад на крыльце этого дома стоял тихий, хрупкий, нескладный паренек, боявшийся своей пьяницы-матери. Теперь же с горящими, как угли, глазами, восхищенно разглядывая кровь на своих руках, его покидал тот, кто в будущем станет известен как Джеймс Мориарти — единственный в своем роде злодей-консультант.