Кривые

Долгое время после случившегося он может рисовать только кривые линии. Полицейский психолог и психолог из больницы ставят один и тот же диагноз и твердят, что скоро ему станет легче. Дэвид сомневается, что ему должно стать легче, но дни он проводит, отвечая на бесконечные вопросы, а ночами видит искривленные линии, складывающиеся в лица. На то, чтобы найти блок питания, у них уходит две недели. Два дня – чтобы понять, что они не в состоянии разобраться, как он работает, и две минуты – чтобы просто его отключить. Почти месяц поисковые группы прочесывают комнаты, чтобы найти и вынести оттуда тела. К тому моменту Дэвид чувствует себя сутулящимся и задыхающимся стариком (у него сломано три ребра и нос, проткнуто легкое, повреждена правая бедренная кость и наблюдается небольшое снижение гемоглобина в крови). Из больницы его выписали с условием, что он будет приходить на осмотры и продолжит работать с психологом. Полицейские утверждают, что им не нужна помощь в опознании тел, но не мешают Дэвиду, когда он спускается в морг. У Левен есть семья, мать и отец; их глаза опухли от слез, и Дэвид не знает, что им сказать. Он удивляется, когда мать Левен обнимает его, крепко обхватывая его за шею, чтобы не навредить его ребрам еще больше, и шепчет ему в ухо: — Спасибо. Лишь наткнувшись на заметку в газете неделю спустя, до Дэвида доходит, что из него сотворили героя. Он едва успевает добежать до ванной. Никто не приходит за останками Холлоуэй и Ренна, поэтому их забирает Дэвид. Он не представляет, где он собирается похоронить Хелен, но когда его просят встретиться с прежним начальством, он берет с собой урну с прахом Ренна. Здание очень высокое – пятьдесят два этажа, и Дэвид целый час поднимается по лестнице, но когда он наконец оказывается наверху, небо синее и безоблачное, и вид открывается потрясающий. Впервые за несколько месяцев он делает глубокий вдох, вытирает дрожащие руки о брюки и подходит к краю. Дэвиду до сих пор не известно, за что Ренн попал в тюрьму, но это не имеет никакого значения. Смертельный ужас – великий уравнитель, и Дэвид у Ренна в долгу. Он открывает урну и вытряхивает из нее пепел. Ветер подхватывает его и кружит в вихревом танце. Дэвид закрывает глаза и задерживает дыхание, пока этот пепел не улетает прочь. Он ощущает его на своей коже еще много дней после этого. Странно, но когда Дэвид возвращается в свой кабинет, выясняется, что его позвали для того, чтобы предложить ему работу. — Я больше не рисую прямые линии, – говорит он невыразительным от шока голосом, и в этой фразе заключено так много смыслов. Мартин смотрит на его трясущиеся руки, сжимает одну из них (не ту) и сочувственно кивает: — Мы можем помочь. Никто не может, и Дэвид не понимает, почему они не перестают предлагать ему помощь. У него никогда не было столько поддержки, вероятно, с тех самых пор как он превратился в пленника собственных рисунков. Дэвид соглашается, потому что это единственное, что он еще умеет делать, а его сбережения быстро тают. Доктор настаивает, что у него нет ощущения контроля над своей жизнью и что вещи случаются с ним вместо того, чтобы он сам влиял на них. — Это не клетка, если вы не пробовали открыть дверь, – услужливо произносит он на одном из сеансов. Дэвид откидывается обратно на кушетку. — Я не рисовал дверь, – возражает он. – Только клетку. Он меняет психолога, несмотря на уверенность, что новый доктор тоже ему не поможет. Когда он лежал в больнице, то узнал, что Казан находился на попечении штата. У него не было семьи, и почти всю жизнь он провел в психиатрической клинике. Сейчас Дэвид почти не способен позаботиться о себе, но он снимает с карточки свои четыреста тысяч и находит лучшую клинику в штате, готовую принять Казана в качестве пациента. Линолеум белый, с вкраплениями голубого и желтого, а стены бледно кремовые. Казан стоит у окна, прижав руки к груди в привычном жесте, но он не раскачивается взад и вперед, и Дэвид никогда не видел его таким расслабленным. — Привет, Джозеф, – мягко говорит он, и Казан смотрит на него без улыбки, но поднимает руку, и Дэвид шагает в это полу-объятие. — Марме… ладки, – отвечает Казан своим неестественно монотонным голосом, и Дэвид впервые за долгое время улыбается, доставая пакет. — Только для тебя. Казан начинает жевать, а Дэвид находит старшую медсестру и сообщает ей, что они вернутся до темноты. Медсестра кивает: они договорились об этом несколько недель назад. Дэвид обнимает Казана одной рукой, и они, шаркая, идут по коридорам, двое мужчин в темных костюмах со склоненными друг к другу головами. Они совсем не похожи, но Дэвид удивился бы, узнав, как много людей считает их братьями. Он удивился бы еще больше, осознав, что не возражает. Это первые похороны, на которых присутствует Дэвид. Его родители умерли, когда ему было три года, и он не видел, как их закапывали в землю, а когда ему исполнилось восемнадцать, ему выдали документ, где говорилось, что их похоронили за государственный счет. Дэвид не помнит отца и мать, но где-то в его вещах хранятся их фотографии. После своего возвращения он собирается отыскать их, но так и не делает этого. Родители Левен выглядят так же, как и в их последнюю встречу, и черная одежда подчеркивает бледность их кожи. Гроб закрыт, но Дэвиду не нужно смотреть на Левен, чтобы помнить ее лицо. Он не замечает, что Казан гладит его по волосам, уткнувшись ему в шею. Дэвид думает о Левен, ее красоте и юности, и о том, что она боролась до самого конца, даже зная, что это бесполезно. Ее имя Джоан, и Дэвиду кажется, что оно ей подходит. Через месяц он заключает свой первый контракт, удивляя всех, включая клиентку, когда представляет проект со скошенными линиями стен, высокими потолками и огромными окнами, что наполнят пространство естественным светом. — Простите, – извиняется Мартин, бросая на него многозначительный взгляд, – я уверен, что Дэвид просто неправильно вас понял… Это не так, и они оба знают это, но каждый раз, когда Дэвид пытался нарисовать квадрат, его охватывала паника. Этот проект родился из закорючек на салфетках из кофейни, расположенной недалеко от его новой квартиры, с большими круглыми кружками, теплыми цветами, мягкими диванчиками и запахом сильно прожаренного кофе. Он пришел из дней, проведенных в парке, где стеной росли высокие деревья и причудливо извивались пешеходные дорожки, появился на свет благодаря небрежным надписям на ярко-розовых рекламных проспектах. Это лучшая работа Дэвида, пусть она и совсем не то, что просила клиентка. Но она разглядывает эскизы целых пять минут, а потом произносит: — Нет, все именно так, как должно быть, – хотя эти рисунки не имеют никакого отношения к тому, что она заказывала изначально. – У вас талант, мистер Ворт. Вы услышали то, что я хотела сказать. Дэвид кивает, и Мартин вздыхает от облегчения, но Дэвид испытывает радость исключительно потому, что теперь он сможет заплатить за аренду и обеспечить Казана мармеладками. Они пожимают руки, и, подписав контракт, Дэвид устраивает себе небольшой праздник – заказывает блюда китайской кухни и ест их, наблюдая, как садится солнце. После выписки из больницы ему пришлось переехать: его старая квартира – ящик с маленькими окнами, и Дэвид не мог дышать при одной мысли о том, чтобы зайти внутрь. Его новая квартира прямоугольная и двухэтажная, кровать стоит в углу на втором этаже, и оттуда видны гостиная и французские двери, ведущие на балкон. Стены окрашены в пурпурный и голубой, а мебель из темного дерева обита мягкой тканью цвета мокко. Эта квартира ничем не походит на тюрьму, но иногда, мучимый бессонницей, Дэвид надевает пальто и бродит по улицам до рассвета. Полиция продолжает рассказывать ему, как продвигается расследование, но дело остается нераскрытым. Дэвид и не подозревал, насколько он был прав, когда говорил другим, что никто не несет ответственности за случившееся. Полицейские неустанно повторяют, что у них есть зацепки, но говоря это, они отводят глаза, зная так же хорошо, как и Дэвид, что эти зацепки никуда их не приведут. Папка с делом попадет в шкаф для хранения документов, что стоит в подвале, и будет там собирать пыль, пока ее наконец не выкинут. — Что ты чувствуешь по этому поводу? – спрашивает доктор Эндрюс. — Знать что-то до того, как это произойдет, не так весело, как многим кажется. Следующий проект Дэвида также имеет успех: ему удается убедить клиента, что камень подойдет для воплощения задуманного лучше, чем сталь. — Я хочу, чтобы это здание простояло долго, – с воодушевлением заявил Эдвард, и Дэвид спокойно поинтересовался, слышал ли он о Вестминстерском аббатстве. — Я строю не собор. Дэвид пожал плечами. — Возможно, вам стоит подумать об этом. После того, как Эдвард ушел, унося с собой подписанный контракт, Мартин вынул из кармана носовой платок со словами: — Хорошая работа. — Зачем мне это? – удивился Дэвид, с недоумением рассматривая протянутый платок. — Ты плачешь уже двадцать минут, – ответил Мартин, собрал свои документы и вышел. С тех пор Мартин больше не считал нужным присутствовать на встречах с заказчиками лично, а Дэвид не потерял ни одного клиента. «Архитектурный вестник» называет его творчество Новым Возрождением, а его проекты – ультрасовременными и опережающими свое время. За первый проект, созданный после похищения, Дэвиду вручают награду. Он не приходит на церемонию, но ее записывают для него, и он смотрит эту запись, сидя на балконе и сжимая в руках тяжелую хрустальную статуэтку. И он все еще не уверен, что должен этой наградой гордиться. Три вечера в неделю Дэвид проводит с Казаном, гуляя с ним по саду и рассказывая о том, как прошел день. В два других вечера он сидит, ссутулившись, на кушетке доктора Эндрюс и изучает украшенный узорами потолок в ее кабинете. — У тебя уже получается пользоваться лифтом? – это один из любимых вопросов доктора. — Нет, – это единственный ответ, который Дэвид может ей дать. Вопреки ожиданиям, доктор Эндрюс не вздыхает, а тепло смотрит на него своими карими глазами. Однажды Дэвид на нее разозлился; вскочил с кушетки, крича и ругаясь до хрипоты, задыхаясь от ярости, страха и отчаяния. Потом он рухнул на пол около ее кресла, обняв себя руками, и крепко зажмурился, чтобы не дать пролиться слезам. Доктор Эндрюс положила руку ему на плечо и тихо произнесла: — Они прощают тебя. — Откуда вам знать? – с трудом выдавил Дэвид. Он оставил их там. Бросил их умирать и выбрался, в то время как спастись должны были они. Он должны были выжить, и как они могли простить его за это, если он сам не в состоянии себя простить? Доктор Эндрюс опустилась на колени с ним рядом, взяла за подбородок, вынуждая Дэвида поднять голову и посмотреть на нее: — Я знаю это, потому что ты мне сказал. — Как…? — А ты никогда мне не лгал, – продолжила она с улыбкой. И Дэвид действительно не лгал. Был с ней предельно честен, и, вероятно, поэтому он тоже мог ей верить. — Ладно, – пробормотал он, неловко поднимаясь на ноги. – Ладно. Позже они о произошедшем на том сеансе не говорили, и когда через несколько недель Дэвид вспомнил об этом, то понял: это потому, что он не нуждался в таком разговоре. После этого он отправился навестить могилу Левен, захватив с собой урну с прахом Холлоуэй. Дэвид поставил ее рядом с памятником, провел по ней пальцами, а затем обвел контуры имени Левен. — Хелен. Джоан. Простите, что я не остановил все это до того, как оно зашло слишком далеко. Мне жаль, что вас похитили и что я… – он замолчал, закрывая глаза, и глубоко вдохнул. – И что я не сумел вытащить вас оттуда. – Дэвид вновь открыл глаза и с трудом сглотнул. – Мне жаль, что я не успел узнать вас получше. — Это очень хорошо, – говорит доктор Эндрюс, когда он рассказывает ей об этом, – но ты все равно не пользуешься лифтом. — Я в прекрасной физической форме, лучшей, чем я когда-либо был. Ее ответ ничуть не удивляет, когда она повторяет с улыбкой: — Но ты все равно не пользуешься лифтом. Дэвид покидает кабинет доктора Эндрюс после семи вечера, как обычно, и в этот раз он решительно проходит мимо двери на лестницу и направляется к лифтам. Их шесть, аккуратных, красивых коробок, и Дэвид скользит рассеянным взглядом по стоящему у них мужчине. Незнакомец высокого роста и у него темные волосы, но потом Дэвиду становится не до него – его руки покрываются испариной, а сердце начинает колотиться быстрее. При звуке подъезжающего лифта у Дэвида пересыхает во рту, и когда двери разъезжаются, он наблюдает, как легко незнакомец шагает внутрь кабины. — Ты идешь? – окликают его секунду спустя, и Дэвид качает головой. Несмотря на то, что прошло почти восемь месяцев, он еще не готов. В любом случае, доктор Эндрюс будет рада, что он хотя бы попытался. Незнакомец щурится и спрашивает: — Ты как, нормально? Но он по-прежнему находится в кабине, и Дэвид не может заставить себя двинуться с места. — Я спущусь по лестнице, – заявляет он дрожащим голосом. К его удивлению, незнакомец выходит из лифта и касается его руки. — Фобия? – вполне дружелюбно интересуется он, и Дэвид, вздрогнув от неожиданности, смотрит ему в лицо. И видит глаза цвета черепашьего панциря и мягкую улыбку, когда двери лифта закрываются. — Пошли, – незнакомец осторожно тянет его за руку, – я тебя провожу. — Ты добрее, чем мой психолог, – произносит Дэвид. К нему возвращается способность мыслить здраво, когда они подходят к лестнице. За прошедшие восемь месяцев он привык к тому, что от стен отражается громкое эхо, но для многих людей это в новинку, поэтому он старается говорить шепотом. — Не будь к нему так суров. — К ней, – автоматически поправляет Дэвид. Незнакомец опять улыбается. — Не будь так суров к ней. Ее работа заключается в том, чтобы тебе помочь, и иногда это означает, что ей приходится вести себя не по-дружески. Дэвид пожимает плечами, но не чтобы он не понимает. Возможно, доктор Эндрюс его лучший друг, но он ничего о ней не знает. — Как ты догадался, что я психолог? – продолжает незнакомец. Он даже не запыхался. — Просто догадка. Незнакомец глядит на него выразительно, но ничего не добавляет, пока они не оказываются в холле, где он протягивает Дэвиду руку: — Меня зовут Брайан, и я работаю в офисе номер двадцать три ноль пять. Если тебе понадобится кто-нибудь для совместной поездки на лифте, ты найдешь меня там. — Дэвид, – в свою очередь представляется он и пожимает руку Брайана. – Спасибо. — Не за что, – Брайан дарит ему еще одну сияющую улыбку. – Это намного круче, чем спортзал. Убедившись, что Дэвид благополучно доберется до дома, Брайан уносится в противоположном направлении. На следующем приеме Дэвид рассказывает об этом доктору Эндрюс. — Это здорово, что у тебя появился новый друг, – отвечает она, и Дэвиду хочется верить, что она права. Он не ловит Брайана на слове, но ему и не нужно этого делать, потому что в следующий раз Брайан ждет его в коридоре. — Ты за мной следишь? – но Дэвид думает, что в его тоне скорее звучит облегчение, чем досада. Брайан пожимает плечами и улыбается: — Есть возражения? Дэвид не возражает, но вслух ничего не говорит. Лишь смотрит, как Брайан нажимает кнопку вызова лифта и едва заметно вздрагивает, когда механизм приходит в движение. Он безумно благодарен Брайану за то, что тот подходит ближе и кладет теплую руку ему на плечо: это успокаивает. — Раньше я не был таким психом, – произносит он звенящим от напряжения голосом, когда лифт останавливается на их этаже и двери открываются. — Эй, если бы ты не был психом, ты бы не пришел сюда, и мы бы никогда не встретились, – возражает Брайан с улыбкой, и Дэвид наконец расслабляется. Он стоит меньше, чем в полуметре от лифта, и это самое близкое расстояние, на которое он смог к нему подобраться за этот год. Дэвид не знает, помогли ли ему консультации у психолога или он просто не желает разочаровать Брайана. Позже он приходит к выводу, что ему наплевать. Они с Брайаном встречаются после визитов Дэвида к доктору Эндрюс, ужинают вместе и иногда гуляют. Брайан больше не упоминает о его фобии, но неизменно поджидает его у лифтов и делает все, чтобы его отвлечь. Как ни странно, эта тактика успешно работает, чему Дэвид очень рад. Им обоим нравятся хоккей и видеоигры, Брайан пытается заинтересовать его футболом и Джонни Кэшем, но Дэвид не поддается. Вместо этого он берет Брайана с собой, когда в очередной раз приезжает в клинику к Казану. И нервничает всю дорогу до дома, пока Брайан не замечает небрежно: — Ты хорошо на него влияешь, – словно это не имеет никакого значения, в то время как им обоим известно, что дело обстоит ровно наоборот. Три месяца спустя, прощаясь, Брайан прижимает Дэвида к двери и нежно его целует. Дэвид, не ожидая этого и поначалу не осознавая, что происходит, отшатывается настолько резко, что ударяется головой о косяк. Брайан не отодвигается, лишь ласково касается ладонью его затылка и смотрит пристально: — Я был уверен, что мы шли именно к этому. Я ошибся? Дэвид закрывает глаза и склоняется к нему. Больше года он ни с кем не целовался, но он точно знает, это факт не имеет никакого отношения к тому, что этот поцелуй лучший в его жизни. На этот раз первым отстраняется Брайан, и губы у него припухшие и розовые. — Я – не самый лучший вариант, – честно предупреждает его Дэвид. Но Брайан лишь целует его снова и говорит: — Увидимся завтра. Через год после похищения Дэвид все еще не в состоянии проехать на лифте больше трех этажей, но сидя на лавочке на кладбище, где похоронены Хелен и Джоан, и держа Брайана за руку, он находит в себе силы поведать ему обо всем, что случилось тогда. Брайан жадно его целует и крепко обнимает: — Я рад, что с тобой все в порядке. Дэвид спрашивает: — Ты по-прежнему хочешь ко мне переехать? Вместо ответа Брайан целует его в ухо и обзывает идиотом. На следующем приеме Дэвид говорит доктору Эндрюс, что ему нравится рисовать кривые линии. Она не должна понимать, что он имеет в виду, потому что Дэвид никогда не рассказывал ей эту историю, но от ее глаз лучиками разбегаются морщинки, как и всегда, когда она чем-то восхищается, и доктор Эндрюс отвечает: — Мне тоже нравится, когда ты это делаешь.