Спаситель

Я просто сидел и болтал ногами, опираясь ладонями на ледяной шероховатый лист облицовочной жести, то и дело цепляя ногтем его острую кромку, пробуя её на ощупь, почти наслаждаясь тягучей, едва ощутимой болью. Прикосновение ледяного металла к окоченевшим пальцам почти обжигает. Я мог бы пафосно выкурить сигарету и, сурово нахмурив брови, наблюдать за падением тлеющего окурка. Или, скажем, набрать целую пригоршню гравийки и траурно, словно обречённых на казнь, скидывать мелкие камни вниз, по одному. Мог бы начеркать предсмертную записку или что-то вроде того. Мог бы вытянуть мобильник из кармана, чтобы вызвонить ту суку, чей номер всё ещё значится намба ван, и наговорить ей кучу гадостей. Мог бы… Только вот сигарет нет, а бежать до ларька ради пары минут показухи как-то глупо, ветер давно сбросил с крыши весь мелкий мусор, сотовый остался валяться в моей комнате на кровати. Что до предсмертной записки, то не карябать же мне кровью, откусывая фаланги пальцев. Да и с красноречием явные проблемы, а у кого вызовет жалость метровый хуй, кое-как начёрканный бурой жижей? Как много я, выходит, мог бы сделать, но… Щурюсь, недобро перемигиваясь с то и дело вспыхивающими электричеством окнами домов напротив. Сумерки, чтоб их. Но оно и к лучшему, разве нет? Никто не увидит мою жалкую тушку на краю крыши, а значит, не сможет и помешать. Хотя если быть честным, то и при ярком дневном свете вряд ли бы нашлись желающие – людям, как правило, плевать друг на друга. Мог бы, но просто сижу на крыше, совсем как в детстве болтая ногами, ощущая, как ступни легонько сводит не то от пронизывающего ветра, не то от страха. Да, просто болтаю ногами. Над пропастью в четырнадцать этажей. Тонкие ботинки промёрзли настолько, что вот-вот, кажется, треснут, а ветровка, и без того не особо-то тёплая, словно напиталась вечерней сыростью и теперь льнёт к вышарканной домашней футболке, отжимая остатки тепла так же безжалостно, как гопник новые кроссы в подворотне. Забавно, что меня это хоть сколько-то беспокоит, учитывая, что взобрался я на чёртову крышу вовсе не любоваться закатом, который, к слову, был так себе: никаких там тебе багряных всполохов, зарева и томительного сожаления из-за того, что он станет последним, что я увижу. Я уже решил. Да, точно решил. Решил, что дальше как-нибудь мир обойдётся без меня. Подношу ладонь ко рту и непроизвольно пытаюсь согреть пальцы дыханием. Разумеется, не выходит, и тогда я, словно подбадривая себя, начинаю медленно прокручивать причины. Причины, загнавшие меня на эту самую крышу. Итак, большой палец и первая – Катя. О, Катя это вам не хухры-мухры, господа. Катя – совсем недавно моя единственная и неповторимая, та самая, настоящая грейт лав. Была. Неделю назад. Нет, я вроде и сейчас питаю к ней большие и светлые, только вот подаренный мне одним из её хахалей сифилис эти "светлые" слегка притушил. Всегда мечтал узнать, что мою ненаглядную ебёт кто-то другой, щедро отстёгивая на милые девичьему сердцу безделушки. Безделушки, на которые в моих карманах денег не будет ещё очень и очень долго. Ну да, чего ожидать от бедного студента, да ещё и выпускника одного из самых чмошных детских домов? Новый Айфон, блять, не иначе. Качаю башкой и нервно вздрагиваю, когда начинает покалывать внутри уха. Продуло, похоже. Ха-ха, Ванечка, надень капюшон, а то простудишься, и насморк будет отвлекать тебя от лицезрения мелькающих окон по дороге вниз. Катя, Катя… Я всё же, наверное, позвонил бы, будь у меня с собой телефон, но пальцы, по привычке залезшие в карман ветровки, натыкаются только на обложку паспорта. Надеюсь, менты оценят мою предусмотрительность при опознании. Итак, номер два и палец указательный. Забавненько, если поразмыслить, выходит, что и в моём отчислении из универа виновата не успеваемость, а отсутствие необходимой суммы в кармане. Пальцы сжимаются в кулак, и ногти с силой впиваются в ладонь. Боль тупая, приглушённая холодом. Интересно, в момент удара о землю я почувствую боль? То ощущение, с которым мой череп превратится в костяное крошево, я успею его прочувствовать? Или же всё произойдёт слишком быстро? Быстро настолько, что сердце разорвётся ещё в полёте, за каких-то ссаных несколько секунд до столкновения с оградкой и увядающими цветами вредной бабки с первого этажа? Должно быть, то ещё будет зрелище: кровь и мозги, размазанные по асфальту. В нашем городе вообще есть служба, отскребающая ошмётки таких же неудачников, как я? Было бы мило. Средний палец и… Я понимаю, что просто тяну время, даю себе отсрочку, а вовсе не пытаюсь убедиться в правильности своего решения. Что вообще в моей жизни было стопроцентно правильным?.. Жмурюсь и решаю, что некуда тянуть больше, что ночь же вполне вступила в свои права, что меня найдут только через несколько часов… Стискиваю челюсти, подрагивающими пальцами снова впиваясь в край крыши и уже окончательно убедив себя, что возвращаться некуда, что мои вещи собраны и стоят под дверью съёмной квартирки пятью этажами ниже, что мне некуда их перевозить, что лучше пятно на асфальте, чем бомжевать по подвалам, я наконец-то готовлюсь оттолкнуться от края. Готовлюсь к падению, мысленно упрашивая бога, или кто там заведует всей этой круглой помойкой, милостиво разрешить мне сдохнуть от страха, а не от безумной боли. Я наконец-то… Вздрагиваю и, едва не свалившись, отползаю назад, больно елозя задницей по бугристой поверхности крыши. И причиной этому – деликатное покашливание за спиной. Вскакиваю на ноги и, развернувшись, замираю от страха. У люка, ведущего вниз, опираясь плечом на массивную телевизионную антенну и небрежно прикуривая, стоял бледный, невесть откуда взявшийся мужик в тёмном костюме. – Что ты тут делаешь? – спрашивает он так же буднично, словно интересуется прогнозом погоды или наличием у меня зажигалки. Так буднично, что я, перепугавшись, чуть не свалился с крыши. Нет, я и собирался прыгать, но это совсем другое! Отчаявшись, шагнуть в пустоту ночи или же просто ёбнуться. И если в моём представлении первый вариант позволяет сохранить остатки хоть какой-то гордости – мол, это мой выбор и бла-бла-бла, – то второй предстаёт совсем идиотским. И потом, я не видел его, когда поднимался. И когда захлопывал люк на крыше, тоже не видел. Становится не по себе куда больше. – Прыгать собрался? – спрашивает он и протягивает в мою сторону руку. В потёмках нихренище не разглядеть, но почему-то мне кажется, что его ногти чёрные. Гот, что ли? Киваю и, повинуясь развопившемуся инстинкту самосохранения, осторожно отхожу влево, так чтобы за спиной у меня был ряд антенн, а не зияющая чернотой кромка ночного неба. Нарастающей тревогой топит. Словно меня поймали, зажали в угол и сейчас собираются медленно, буквально по сантиметру свежевать, поддевая кожу тупым ножом для сливочного масла. Ещё не паника, но почти. Потому что этот некто, взобравшийся на такую высотень, явно не выглядит как мой товарищ по несчастью. Он выглядит так, словно именно он и есть причина всех несчастий. Уверен в этом, пусть и абсурдно звучит даже голосом подсознания. Уверен, хоть и никак не разглядеть его лица, только тлеющий огонёк сигареты. – А тебе есть какое-то дело? Решил остановить меня? Должно быть, увидел меня снизу и поднялся по другой лестнице, скажем, из предпоследнего подъезда, поэтому я и не заметил его. Да, точно, эта версия кажется мне самой логичной, самой успокаивающей из всех. Негромко смеётся в ответ, и мурашки не бегают по спине, нет – они буквально вгрызаются в мой позвоночник. Ничем не примечательный, самый обыкновенный смех, но вместе с тем самый жуткий, что мне довелось слышать. Да даже наша старая директриса, одной своей улыбкой будившая во мне волну паники, рядом с этим типом выглядела бы хихикающей дурочкой. – Нет. Разумеется, нет. Его сигарета тухнет, и я неожиданно для себя теряю его из вида. И когда я понимаю это, проморгавшись и неверяще потерев глаза, мне снова хочется сигануть вниз, только теперь чтобы сбежать от этого странного типа. Делаю осторожный шаг назад, ещё один и, решив бежать уже не скрываясь, с размаху налетаю прямо на него. Отмерев, тут же разворачиваюсь, но не успеваю даже дёрнуться вперёд, как на моей груди, обхватив за предплечья и тем самым зафиксировав руки, сжимается стальное кольцо. Удерживает на месте, перехватив запястье левой руки пальцами правой. Удерживает и тянет чуть назад, заставляя лопатками прижаться к ледяной груди. Прошивает тут же. Понимаю, что раньше был лишь лёгкий озноб, а натурально леденеть я начал только сейчас. И сердце бьётся, как птичка в клетке. – Мужик, отпусти, я решил… – сглатываю и отчего-то не могу до конца договорить фразу, кошусь на его ладони и не решаюсь продолжить. Прикосновение к мочке уха окончательно делает из меня снегурочку, ещё чуть-чуть и, кажется, смогу спать в морозильнике, не ощущая разницы температур. Шумно дышит прямо мне в шею, но я не ощущаю движения воздуха и не могу поверить в это. Не могу… Иррационально, необъяснимо. Нереально, должно быть. – Верно, ты решил. Но давай договоримся: ты прыгаешь, избавляешься от всех своих бед, а я выкурю ещё одну и спущусь вниз, обшарить твои карманы. Достану паспорт и, выяснив, кто ты у нас есть, найду всех твоих друзей. Всех, кому ты небезразличен, всех, с кем ты поддерживал хоть какие-то отношения, и… – сейчас я точно уверен, что моей шеи касаются два ряда скальпельно-острых зубов. Если всего два… – И выпотрошу. Шок так силён, что даже когда эти самые клыки легонько покалывают мою кожу, я не дёргаюсь. Не могу дёрнуться, не могу моргнуть, словно парализованная мышь. И сравнение донельзя точное, верное, учитывая сжавшее грудную клетку кольцо рук. Пытаюсь разжать губы, выдавить хотя бы пару звуков, но не выходит. Не выходит даже пошевелить пальцами, только бессмысленно смыкать и размыкать веки. Долгие пару минут, пока он снова не заговорит: – Выкраду её или его из дома и, утащив в свою нору, начну потрошить, упиваясь воплями. А когда надоест, вырву язык и сожру его. Выжгу глаза и медленно, по одному буду отрезать пальцы. Как тебе? Или залью растворителя в глотку. Тогда наблюдать будет куда веселее. Я доберусь до всех. До всех твоих родственников и друзей. До всех, кого ты знаешь или знал когда-то. Так как? Прыгаешь? Он говорил это, то и дело касаясь меня зубами. Говорил совершенно будничным ровным тоном, словно и вовсе не способен воспроизводить человеческие эмоции. Словно сам не человек. Нечто. Монстр. Тварь. – Ты… Ты псих?! – и это всё, что я смог из себя выдавить, что нашлось у меня в стремительно пустеющих мыслях. Куда там, когда ноги отказываются держать и единственное, что не даёт мне осесть на крышу, это он. Или же не "он", а это… существо. – А тебе есть дело? Ты сдохнешь, размазав мозги по асфальту, и остальной мир перестанет тебя волновать. Так чего ты беспокоишься о нём сейчас? Минутой раньше, минутой позже… Прикосновение влажного языка к коже, очень длинного, тонкого и липкого. Именно тогда меня кроет, и я, едва ли соображая, вырываюсь из этих ледяных объятий, отталкиваю его и, движимый одним лишь инстинктом выживания, бросаюсь к люку, ведущему вниз. В голове пусто. Тело, заледеневшее было, быстро оттаивает под накатившей волной ужаса. Жар разливается по лицу… Вниз, вниз, вниз!!! Наконец достигнув своего этажа и не прислушиваясь даже, гонится ли кто следом, толкнуть незапертую дверь и, едва не запнувшись о собранные сумки, с силой её захлопнуть, тут же щёлкнув старым замком. Дышать, дышать, хватая воздух так, словно последние несколько часов я был его лишён. Дышать, как будто бы только что родился. Дышать, скатываясь по стене вниз. Дышать, пьянея от того, как наполняются лёгкие. Дышать и не верить в то, как сильно я хочу жить. Просто жить своей дерьмовой жизнью. Жить и никогда больше не подниматься на крышу. *** И в итоге я смог. Смог выкарабкаться, пусть и пришлось устроиться сразу на две работы, а вместо однокомнатной, но всё же целой, квартиры снять комнатку в малосемейке. Смог даже заставить себя пересдать долбанные титры на сифак и увидеть на клочке бумаги отрицательный результат. Только вот Катя… Пока не смог забыть. Ну и пусть, поутихнет в груди со временем. И когда по телевизору или мельком в чужой газете я вижу заголовки о нераскрытых, поражающих своей жестокостью убийствах, я вспоминаю снова. Вспоминаю прикосновения острых зубов и благодарю бога, что так и не увидел его лица. Пусть я больше никогда не смогу спать без света, опасаясь увидеть его в тени, пусть бросил курить, и красный огонёк тлеющей сигареты вызывает во мне животный ужас и желание бежать без оглядки. Главное, что я никогда не забуду: в ту ночь, на крыше, должно быть, сам дьявол спас мне жизнь.