Если ты читаешь это письмо, то значит, ты уже знаешь, что меня нет дома. Не злись и ничего не ломай. Да-да-да, я знаю, какая я плохая дочь… Ты же мне это всё время говоришь. И я осознаю всю свою вину за твои потраченные нервы, выпавшие волосы, которые только и делают, что из-за меня секутся и седеют, набранные килограммы и слоящиеся ногти.
Но я ничего с собой поделать не могу. Мне семнадцать лет, мамочка, семнадцать! Ты в этом возрасте уже с папой развлекалась, а мне нельзя. И это нечестно. Но я молчу, потому что всё равно уйду когда-нибудь от вас с отцом.
Да-да, сама знаю, что я тварь неблагодарная, но при этом не могу ответить тебе на вопрос: зачем ты меня рожала и ночей потом не спала? Но знаешь, я всё равно люблю тебя так же сильно, как и папа.
Мамочка, прости меня и с Новым годом!
С любовью, Сарада
P.S. Папочка, подержи мамочку часика три минимум! P.Р.S. Используй шаринган!» Усмехнувшись ещё шире, Учиха активировал додзюцу и ещё раз взглянул на письмо дочери. Между столбиков иероглифов проступили едва заметные канзи, которые были читаемы благодаря особым глазам, различающим даже такие минимальные изменения в цвете бумаги, как эти.«Папочка, все „дети“ для всех „взрослых“ у Орочимару-сана и Цунаде-сан, на самом деле мы на горячих источниках. И не пытайся нам помешать, как три года назад, а то у всех опять дети появятся, а у тебя с мамой — нет. Отдыхайте и наслаждайтесь. Хотя нет, ты работай, а то выйду за Боруто, и Учих не будет.
Целую и люблю, Твоя маленькая Богиня»
Глубоко вдохнув и выдохнув, Саске сжёг в пламени Аматерасу записку дочери и закричал жене: — Сакура! — Да?! — прокричала в ответ единственная зеленоглазая Учиха. — Сарада решила отметить Новый год с Цунаде и Орочимару, они там опыты над куницами и крысами ставят, так что нам надо заняться пополнением клана, — спустившись вниз, объявил брюнет. — Только менять пелёнки сам им будешь, — промурлыкала женщина, радуясь такому празднику. — С Новым годом, милый, — прошептала она, целуя мужа в губы.