Temple of love

With a gun for a lover and a shot for the pain at hand You run for cover in the temple of love You run for another but still the same For the wind will blow my name across this land

I. Зрачки Лоры сужаются, когда она видит свет. В каждом ее зрачке — по черной луне, встающей над холмами из черепов. Льется кровь, каркают вороны. Не Афина, не Артемида — Геката. Ее спокойствие — спокойствие ночи, спокойствие смерти. Откуда Салли взять храбрости поцеловать ее в бледные, прохладные губы? Салли царапает ладонь об жесткую нашивку с распластавшимся крестом флага, красным на голубом и белом. Кровь, небо, облака — и белый, белый якутский снег. Там, внизу, под тоннами бетона и стали, под зубами дракона, лежит ее Ээт. Лора не плачет по Сэндману, Лора приносит Салли эту жертву. — Он — никто для меня, — говорит она, обнимая Салли за плечи. Ее рука бела, как туман, как алмаз, как сладкая мякоть груши. В ее глазах — смерть, в ее глазах — любовь, в ее глазах — клятва. Салли принимает клятву богини. II. Флоренция — значит цветущая, и вот она цветет, как библейская долина, благоухая порохом и потом. Эта женщина, которая поднимает джавелин одной рукой, эта женщина, которая выковыривает пули ногтями и поливает раны жгучим бурбоном, эта женщина, которая идет по пустыне длинным, пружинистым львиным шагом — это богиня войны. У лейтенанта Джона Прайса кровь закипает в жилах, когда он смотрит на нее. Она небо и она солнце. Она застилает собой все вокруг, эта долина под звездами, впустившая в себя войну. Он хочет укрыться меж ее холмов, утолить свою жажду из ее рек, зарыться лицом в ее прохладную траву, но знает, что она извергнет его из своего лона на бой и на смерть, потому что она не трофей, и она — не награда. Она — зверь, и она — охота. Она копье, и она щит. Она сила, и она — победа. Ее склоны полны диких тварей из дикого леса, защищающих ее рубежи. Она поднимает голову Медузы за змеи и шагает в пекло. III. Ее кожа черна как ночь, в ее глазах — пожар. Фавела горит, и глаза Парны впитывают ярко пылающий огонь. Она смотрит на пламя, и она сама — пламя; огня в ней хватит на то, чтобы сжечь весь город, весь мир, пронестись по горам пылающей стеной, иссушить море и поджечь небеса. Она — голос безгласных, кротких и немых, она — память маленьких душ, сгинувших в адском котле, слишком слабых, чтобы просить о помощи и проклинать судьбу, ей — отмщение и она воздаст. Немезида, думает Соуп, который ни черта ни помнит из греческой истории, а ее ему, впрочем, и не читали: подхватил где-то, услышал — у Шепарда ли, падкого на красивое словцо, у Прайса, помнящего наизусть совсем старые, прошлого века стихи. Немезида! Крылья и кровь, яд и меч; справедливость из пепла и костей. Крылатая богиня мести взлетает в шуме вертолетных лопастей, она держит винтовку, уперев ее в бедро. Фавела горит и, когда она одевает очки, зеркальные стекла отражают закат, и огонь, и дым. — Вы вывели людей? — спрашивает она у радиосвязи. Наушник хрипит и отвечает: «Да».