***
Он спускался по горному серпантину всё ниже и ниже, пока за очередным поворотом не заблестело море — неправдоподобно бирюзовое и чистое. Его бороздили роскошные яхты спортивного вида, прогулочные катера, набитые туристами, и рыбачьи лодки, за которыми волочились длинные шлейфы жирных чаек. На мелководье кайтеры в гидрокостюмах ловили ветер воздушными змеями, а на пляже выстроились в ряд музейные корпуса, похожие на бунгало. Это Греция, Мальдивы или Новая Зеландия? Нет, это арктическое побережье между Алтой и Берлевогом — суровая экзотика, дикие края. Дима, зачарованный видом скалистого фьорда, по-хозяйски обнимающего морской залив, сел на обочину и достал фотокамеру с широкоугольным объективом. Потом подумал и установил штатив, наслаждаясь тем, что можно снимать спокойно, без спешки, и никто не жужжит над ухом. До музея он добрался вечером. Солнце миновало запад и мчалось на север, не собираясь падать за горизонт. Июнь, благословенные безночные дни: солнце катается по небу, как яблочко по серебряному блюдечку. В кафетерии музея Дима залпом выпил банку холодного пива и парочку захватил с собой. По прогнозу ожидалась геомагнитная буря, а значит, голова будет трещать и кружиться. В рюкзаке на этот случай валялся пузырёк "Хеннесси" из дьюти-фри, но пить его в музее под открытым небом Дима опасался: коньяк — вещь коварная, с трудно уловимой границей между «ой, как хорошо-то» и «упс, я в ауте». Поэтому — пиво. На закуску Дима купил гигантский бутерброд с луком, яйцом и селёдкой и поспешил к морю, предвкушая ужин на пляже среди экспонатов наскальной живописи. Сверяясь со схемой-путеводителем, он без труда нашёл на западной стороне залива экспонат под номером один. Бараний лоб — пятиметровая скала, скруглённая ледником как ложкой для мороженого, — был усеян древними петроглифами. Глубокие борозды, небрежные насечки и тончайшие линии, заполненные для контраста охрой, опоясывали камень сверху донизу. Дима застыл, разглядывая красную сеточку рисунков. Непонятно, как нужно смотреть на это запутанное кружево, чтобы различить в нём обещанные фигурки зверей и людей. Заглянул в схему: «Оленье стадо в ограде», возраст — пять тысяч лет. Самое древнее изображение ограды, возможно, символизирующее концепцию космологического мира... Дима захлопнул путеводитель и достал фотоаппарат. Это нужно сфотографировать, пока солнце подсвечивает песчаник и каждая впадинка наполнена густой тенью. Он навёл фокус, и внезапно картинка сложилась: он увидел оленя, похожего на детскую скамеечку с рогами. Рядом — ещё один, и ещё. Десятки, если не сотни, крошечных оленей стояли бок о бок и, казалось, смотрели в одну сторону. На кого? Дима обошёл камень и увидел фигурку человека, к которому были повёрнуты все рогатые головы. Хозяин? Олений бог? Охотник? Вокруг всей группы — частокол из насечек, словно шпалы-шпалы, но без рельсов. От доисторического шедевра захватило дух. Пять тысяч лет назад ещё пирамида Хеопса не была построена, а тут, на берегу холодного моря, художник с любовью и тщанием вырезал в камне одну оленью фигурку за другой. Зачем? Из фотографического ража его вывел сигнал о принятом сообщении. «Я возвращаюсь, где тебя забрать?». Где-где. А нигде! Дима выключил телефон и начал складывать оборудование в рюкзак. Он облазил и снял все бараньи лбы в западной части музея. Прежде чем перейти по пляжу на высокий восточный берег к более свежим рисункам, — всего-то две тысячи лет, уже спаситель родился, — стоило подкрепиться. Не успел он усесться на свою оленью шкуру за шестьдесят девять евро и развернуть бутерброд с селёдкой, как к нему подгрёб местный бомж. Вокруг лысины, обожжённой солнцем, развевались седые пряди, а грязная майка не скрывала сплошь зататуированной кожи. Бриджи с бесчисленными карманами сползали с худых чресел. Бомж сел рядом и что-то сказал на норвежском. Дима пожал плечами и помотал головой, как немой. — Инглиш? Дима снова помотал. — Дойч? Финланд? Русланд? — Чего тебе? — спросил Дима и открыл банку с пивом. Он отхлебнул тёплого пива и неприветливо взглянул на бомжа. Тот достал из наколенного кармана истёртую кожаную флягу, сделал несколько глотков и ответил, с трудом подбирая русские слова: — Фото там, — махнул рукой на камни, — не интересно. Все видеть петроглиф. Олень, охотник, лодка, рыба... — Не интересно? — Нет, — подтвердил бомж. Он достал из другого кармана пакетик с вялеными креветками и начал закидывать их в рот. Дима вылущил край бутерброда из полиэтиленовой плёнки и откусил большой кусок. Как фотограф он знал, что аборигены лучше путеводителя могут подсказать, что в их краях достойно съёмки, но, будучи опытным туристом, он не раз сталкивался с феерическим враньём ради пары евро на выпивку. В молчании он доел бутерброд и допил пиво. Пряная селёдка оказалась вкуснее, чем он ожидал, — жирненькая, малосольная, с нежными хрустящими косточками. Идеальный ужин под пиво. Бомж рядом чавкал своей вонючей закуской и жмурился на солнце. Часы показывали полночь. — А где здесь самое интересное место для фотографирования? — не выдержал Дима. — Запрет. Музей не разрешать. — Почему? Тут разве не везде открыто для посетителей? — Петроглиф — можно. Пляж, море — можно. Гростайн — нельзя. Бомжу с трудом давалась беседа на русском языке, но Дима не собирался переходить на английский: перейдёшь, и старик тут же пристанет с глупыми разговорами и начнёт просить денег на водку. — Что такое Гростайн? — Скала. — И что в ней интересного? — О-о-о! — глаза бомжа загорелись огнём фанатизма. — Портал на другой мир! Дверь! — Та-ак... — сказал Дима и встал. — Спасибо за компанию, но мне, пожалуй, пора. Бомж тоже вскочил: — Я не врать! Человек ходить на другой мир, я видеть! — Он достал из кармашка на бедре плоский ключ и потряс им перед носом Димы: — Сегодня северный сияние, Гростайн — активация. Я тебе показать, иди под меня! — За мной, — поправил Дима. — Далеко? — Нет, в музей. Ты делать много уникальный фотография! Интересно! — Ладно, я пойду и посмотрю, что там у тебя интересного. Но с одним условием: никаких денег я тебе не дам, даже не проси. У меня самого мало, а мне ещё надо где-то переночевать и вернуться в Питер. Меня бойфренд бросил. Гад.***
В полутьме помещения Гростайн выглядел как обычный серый камень высотой в два метра. Музейный корпус накрывал его словно Кааба, а пола не было — под ногами хрустели ракушки и песок. Бомж запер дверь изнутри, включил свет, и Дима ахнул. На маслянисто сверкающей поверхности камня плавали зелёные, розовые и голубые пятна, иногда в глубине вспыхивали искры, похожие на разряды электричества, а иногда по скале пробегала мелкая рябь. Посередине находился неглубокий, но искусно вырубленный дверной проём. — Что это такое? Бомж возбуждённо похлопал по каменной двери: — Портал. Сегодня активация. — Он что, активируется в те дни, когда случается геомагнитная буря? То есть северное сияние? — Да! — Отлично! Ты туда пойдёшь? Что там? Четвёртое измерение, страна Оз, пещера Минотавра? Бомж ответил упавшим голосом: — Не знать. Гростайн не пускать. — Ха-ха! Ну разумеется! — Дима достал фотоаппарат и выставил экспозицию. — А читать заклинания пробовал? Ну, «Сим-Сим-откройся» или «крибле-крабле-бумс»? — Фак ю, — обиделся бомж. — Заклинание есть, но читать — нельзя. Он провёл пальцами по двери, и Дима увидел надписи. То ли китайские иероглифы, то ли египетские письмена, то ли полустёртые масонские символы. Одни начертаны по привычной горизонтали, другие — по вертикали, а третьи — сикось-накось, словно резчик плохо владел резцом. Дима подошёл ближе, разглядывая уникальные артефакты, которые государственный музей Норвегии скрывал от посетителей в закрытом корпусе. Действительно, это стоит сфотографировать. Возможно, удастся продать фотографии журналистам Рен-ТВ или «Аргументов и фактов». Или «Нэшнл Географик», если повезёт. Конечно, это не портал в параллельный мир, а обломок металлосодержащей руды или кусок метеорита. Кто-то вырубил в нём имитацию входа... Зачем? Палец Димы погрузился в камень на целый сантиметр. Погрузился в камень! —А-а-а! — закричал бомж. — Гростайн тебя пускать! Быстро, быстро! Гростайн тебя хотеть! — Хотеть? Меня?.. — переспросил Дима. Он пошевелил пальцем в стене, ввинчиваясь в тёплые и податливые каменные внутренности, — это было приятно и немного возбуждающе. Дима добавил второй палец. Упоительное ощущение, и не сказать, чтобы незнакомое. Третий палец. Как туго! Он толкнул кисть целиком, и камень жадно чавкнул. — И что мне с этим делать? — глупо улыбаясь и лаская пальцами что-то внутри камня, спросил Дима. — Гоу! Гоу! — бомж схватил его за рюкзак и впечатал лицом в стену. Голову обволокло мягкое, нежное, искристое, как желе из шампанского. Дима задержал дыхание и навалился на камень грудью, вдавливаясь всё глубже и глубже. Втиснулся бёдрами, без колебаний шагнул вперёд и оказался внутри скалы. Вокруг вспыхивали молнии, проплывали сгустки, похожие на светящихся медуз, и Дима колыхался в этой кисельной субстанции не без странного чувственного удовольствия. Когда тебя сжимает со всех сторон что-то упругое и шелковистое — это восхитительно. Только дышать нечем. Начав задыхаться, он рванулся и выпал с обратной стороны камня. — Эй, мужик, прикольная штука твой Гростайн! Но мужика не было.***
Дима сидел на белом песочке, а перед ним плескалось море. Солнце припекало совсем по-южному, пахло водорослями, рыбой и почему-то навозом. Жужжали комары. — Эй, ты где?! — крикнул Дима, оглядываясь. Вроде тот же залив, те же скалы, но нет ни музейных корпусов, ни туристических пароходиков, ни кайтеров со змеями, лишь знакомый Гростайн поблёскивает за спиной. Неужели параллельные миры существуют? — Гыр-гыр-гыр, — донеслось с востока, где нагромождение валунов скрывало береговую линию. Дима вскочил на ноги и сжал в руках фотоаппарат. Он тяжёлый, может пригодиться для обороны. Кто знает, какие опасные твари водятся в параллельном мире? Из-за валунов выбежали девушки ведьмовской наружности: длинные волосы развеваются на ветру, на бёдрах бикини из звериных шкурок, груди торчат, глаза горят. Пока Дима стоял истуканом, девушки окружили его и упали на колени, словно перед божеством. Одна юная ведьма схватила его за ногу и с чувством поцеловала в дырку на джинсах: — О, гыр-гыр-гыр! Она так лучезарно улыбалась, что Дима тоже улыбнулся. Отрадно видеть у своих ног коленопреклонённую красотку, даже если не планируешь ею насладиться. Дима сделал удачный кадр — полуоткрытые губы, взгляд покорной рабыни, и сказал: — Я тоже вас приветствую, девушки. Вы симпатичные. — Потом вспомнил бомжа и добавил: — Инглиш? Дойч? Финланд? Русланд? Зачем он спросил про немецкий и финский? Он всё равно их не понимал. Девушки ответили ему восторженными стонами, и Дима почувствовал поцелуи на руках и ласковые прикосновения к интимным частям тела. Кто-то ущипнул его за попу. Бойкая красотка, которая первая выразила ему почтение, вдруг воскликнула: «Ру!», и все подхватили: «Ру! Ру!». Они поднялись, окружили Диму и потащили к валунам. Он не протестовал. Он быстро установил на камеру портретник и беспрестанно щёлкал девиц. Невозможно не фотографировать эти искренние лица, экзотические наряды и соблазнительные формы. Может получиться любопытная серия снимков — скорее эротических, чем антропологических, но ничего, «Плейбой» тоже платит за фото. Ещё бы уговорить их попозировать... За валунами они ступили на узкую тропинку и поднялись на вершину скалы. Дима оглядел пейзаж. Сердце его застучало: ни одного знакомого ориентира. Мир словно вымер или, наоборот, только что родился. Бараньи лбы, в изобилии валяющиеся вокруг, были девственно чисты, а те, которые остались на низком западном берегу... Дима нашёл глазами «Оленье стадо в ограде, возраст пять тысяч лет» и чуть не упал с обрыва: там сидела голая старушка и тюкала каменным молоточком по каменному зубилу. Вырезает оленей в виде рогатых скамеечек, прокладывает шпалы-шпалы. Звук ударов далеко разносился в чистом воздухе. Дима дрожащими руками полез в рюкзак за штативом. Такая фотография — это Пулитцеровская премия, рукопожатие от президента Академии наук и сто тысяч долларов за эксклюзивность материала. Нет, двести! Девушки протестующе закричали и потащили его дальше, на мыс. Дима повырывался, но, увидев островерхие вигвамы и дымок от костра, расслабился. Ладно, сперва он познакомится с пещерными людьми, а потом спокойно снимет всё, что сочтёт нужным. Народ тут приветливый, непуганый, а Гростайн переливается всеми цветами радуги — значит, активен. Надо же! Вляпаться в такое невероятное приключение! Никто не поверит, пока фото не увидит. Сотни, тысячи уникальных снимков. Он будет фотографировать, пока батареи не сядут. У костерка, в котором потрескивали и дымили ароматные веточки, сидели женщины постарше. Седые волосы заплетены в косы, из бикини торчат морщинистые ноги, а на грудь лучше не смотреть, хотя для фото в жанре суровой документалистики самое то. На валуне, под длинным шестом, на котором красовался череп зубастого тигра или медведя, восседал вождь — похоже, единственный в племени мужик. Нет, понял Дима, единственный в целой вселенной. Единственный в его жизни, сколько бы она ни продлилась. Жестокие чёрные глаза сверкают под крутыми надбровными дугами, твёрдые губы прячутся в зарослях бороды. Нечёсаная грива откинута назад и открывает шишковатый лоб. Мощную шею украшает ожерелье из чьих-то клыков, а на атлетическом торсе можно пересчитать каждый кубик. Мускулистые руки покоятся на разведённых коленях, оленья шкурка деликатно прикрывает увесистую выпуклость. Сфотографировать! Уговорить, предложить денег, пообещать отдать негативы — всё что угодно, но сфотографировать это тело, руки и глаза. Спускать затвор снова и снова, пока не кончится плёнка, пока не заржавеет флешка, пока солнце не зайдёт за горизонт. Дима сглотнул, церемонно поклонился и сказал: — Добрый день, прекрасный доисторический человек! То есть ночь, разумеется. Наконец-то я тебя встретил! — И прибавил: — Спасибо Гростайну. Человек моргнул, но промолчал, а девушки наперебой заверещали: «Гыр-гыр-гыр!». В их голосах звучала неподдельная радость. Кажется, они рассказывали, как нашли Диму: выпал из серого камня, обаятельный молодой петербуржец, талантливый фотограф, недавно расстался с бойфрендом. Наверняка что-то в этом роде. Во время рассказа они поглаживали Диму и опять целовали ему руки. Пожилые матроны слушали с улыбкой, переспрашивали и издавали разные восклицания — в целом одобрительные. Наконец, женщины умолкли, а мужчина встал с трона-валуна и сказал как отрезал: — Фыр. Лица женщин исказились, как лица детишек, которым в луна-парке не купили сахарной ваты. Они начали просить: «Ру, гыр-гыр-гыр», а некоторые слёзно взывали на одной ноте: «Ру! Ру!». Это его имя! Двухметровый самец со сладостными выпуклостями носит строгое и элегантное имя: Ру. — Фыр! — повторил вождь и указал пальцем на Гростайн. Женщины горестно примолкли и засобирались в путь. Кажется, только что Диме отказали в гостеприимстве. Он оторвался от созерцания косых, икроножных и дельтовидных мышц и заявил: — Уважаемый Ру! Как царь этой местности вы имеете полное право прогнать меня из своей страны и... и из своего времени, но, поверьте, вы совершаете огромную ошибку! Я знаменитый русский фотохудожник Дима Сидоренко! — Под сердитым немигающим взором он сбился и сознался: — Ладно, пока не знаменитый, но я прославлюсь на весь мир, если вы разрешите снять вас и ваших жён. И... и ваших прелестных дочерей, разумеется, и... ваших бабушек... Или кто они вам? Послушайте, вы прославитесь на весь мир! Вашими глазами будут восхищаться в Нью-Йорке, о ваших руках будут мечтать в Милане, а ваши бёдра сведут с ума парней в Трухильо. Это в Перу, не подумайте плохого! Ру кивнул, и девушки подхватили Диму под руки и потащили к пляжу. Какое коварство! Только что стояли на коленях и щебетали о любви, но по приказу вождя мгновенно превратились в беспощадных фурий. О, женщины! — Ру, ну пожалуйста! Дай мне хоть бараний лоб сфотографировать! — закричал Дима, когда его проносили мимо шикарного вида на западный музейный сектор. Старушка всё ещё тюкала молоточком. — Всего пару кадров! Я хоть денег заработаю, студию куплю! — Фыр-фыр, — ответил Ру. — А-а-а, фыр-фыр?! — разозлился Дима. — Да ты хоть знаешь, верзила саблезубый, сколько стоит аренда фотостудии на Васильевском? Сколько стоит нормальный свет? А камеры, линзы, фильтры? Ты думаешь, это легко — жить в двадцать первом веке и зарабатывать на еду, учёбу, путешествия, на парней, в конце концов? Мне нужны деньги! У меня три месяца не было секса! Само вырвалось. Дима надулся и молчал до самого Гростайна. Его протащили по пляжу и опустили на песок у портала. Он расстелил оленью шкуру, лёг на неё и сказал: — Устал я чего-то, тяжёлый выдался денёк. С самого утра дерьмо валится, как из дырявого бомболюка. Немного полежу, а потом полезу домой. Вы не ждите меня, занимайтесь своими делами, вон у вас сколько каменюк недоделанных. Ру взревел, схватил его в охапку вместе со шкурой и воткнул головой в скалу. Дима охнул. Разноцветный мерцающий кисель с прошлого раза несколько загустел и консистенцией напоминал крутое тесто. Получив пинок под зад, Дима проломился сквозь портал и упал к ногам норвежского бомжа. — Ты вернуться! — заорал тот. Дима подтянул джинсы и спросил на английском языке: — Кто ты такой, а? Как ты узнал про портал? Откуда у тебя ключ от музея? Выкладывай!***
— Я проработал в музее пятнадцать лет, прежде чем меня выгнали. Они решили, что я сошёл с ума, помешался на этом камне. Никто не верил, что я собственными глазами видел, как человек прошёл через портал. Сказали, у меня галлюцинации, мне надо лечиться... — Что за человек? — Я его не разглядел. Той ночью я сидел в засаде, как всегда во время геомагнитных бурь. Наблюдал, как светится камень, и ждал какого-нибудь чуда. Я всегда верил, что это портал в другой мир, а не просто естественная выемка, отколовшийся кусок породы. И вот однажды кто-то открыл дверь своим ключом и юркнул в портал. Прыг — и нет его. Я успел заметить только блеск очков. Я даже не понял, мужчина это, женщина или Гарри Поттер. А ты там кого-то видел? — Да там полно народу, — проворчал Дима. — Значит, тебя уволили после того, как ты начал болтать о человеке, который исчез в камне? — Ну да, моя теория блестяще подтвердилась, и я не мог молчать! С тех пор я прихожу сюда тайно, когда смотрители расходятся по домам. — И чем ты тут занимаешься? — Караулю того человека, пытаюсь взломать портал. Видишь татуировки? Дима взглянул на руки, хаотично забитые рисунками, и увидел знакомые линии: — Это же символы Гростайна! Зачем ты их наколол? — Я думал, так можно пройти через портал! Я годами срисовывал письмена и делал себе татуировки. Мне казалось, если начертать нужные символы в нужных местах, то дверь откроется. Всё тело изрисовал, даже на жопе иероглифы! Но теперь эта версия рухнула: ты прошёл через портал без заклинаний и татуировок. Как тебе удалось? Что в тебе есть такого, чего нет во мне? И самый главный вопрос, который терзает меня много лет: что там, за волшебной дверью? — Как тебя зовут? — Профессор Олафсон. — А меня Дмитрий, приятно познакомиться. А за той дверью моя судьба, профессор Олафсон. Вот посидел я с тобой, успокоился и понял, что зря он меня выбросил из своего мира. Кем он себя возомнил? Ну, допустим, он могущественный правитель и секс-символ каменного века, но ведь и я не пальцем деланый. Я весёлый и трахаюсь с огоньком. Ему и не снилось в своём доисторическом гетеро-раю... Чего ты на меня смотришь? — А ты нормальный? Два психа на один портал — это много. — Олафсон, я должен туда вернуться, — Дима встал и надел рюкзак, — помоги мне, пожалуйста! — Проход почти закрылся, буря стихла. — Ничего, я пролезу! Когда по прогнозу следующее северное сияние? — Завтра или послезавтра, не знаю. Тут постоянно северные сияния, это же семидесятая параллель. — Олафсон, жди меня завтра, ладно? Я вернусь и всё тебе расскажу. И покажу! Я фотограф, у меня техники с собой на триста тысяч. Зря, что ли, вёз? Ты получишь ответы на все свои вопросы! — Я дождусь тебя, мой друг. Иди. Они обнялись, и Дима сунулся головой в камень. Не тут-то было. Изначальный кисель, превратившийся в тесто, теперь загустел до состояния холодного пластилина. Ничего, пролезть можно, если приложить усилия. Дима сжал зубы и начал вдавливаться темечком в неподатливую скалу. Олафсон что-то крикнул, но уши уже погрузились в портал, и Дима ничего не услышал. Зато почувствовал руки Олафсона: тот пытался придать ускорения, толкая его в багажник. Отчаянными рывками, преодолевая сопротивление пластилиновой среды, Дима выпростал голову с другой стороны, конвульсивно подрыгался и понял, что застрял. Ни туда, ни сюда, но хотя бы дышать можно. Его голова торчала в каменном веке, как барельеф Медузы Горгоны, ноги болтались в третьем тысячелетии, а туловище досталось хищному Гростайну, чьи объятия становились всё крепче и крепче. Грудную клетку сдавило, как в тисках. — Эй! Ру! Ру! Помоги мне! Боюсь, меня сейчас раздавит! Добрые женщины! Гыр-гыр-гыр! Вытащите меня! К его облегчению пещерные люди не успели отойти далеко, они прибежали на зов и уставились на говорящую голову, высунутую из скалы. В глазах девушек читались здоровое любопытство и удовольствие от просмотра бесплатного шоу. Лицо Ру, который тоже явился на зов, было непроницаемо, как лицо сфинкса. Дима задёргался из последних сил, упёрся ногами во что-то, подставленное добрым Олафсоном, и выпростал наружу плечи. На глазах вскипели злые слёзы: — Что ж вы за люди такие! Человек мучается, а вы стоите, как зеваки на пожаре! Дикари! Ру отдал девушкам отрывистый приказ и подошёл к Диме. Лицом к лицу, так близко, что Дима почувствовал запах дыма, солнца и копчёного палтуса — точь-в-точь как в придорожной забегаловке в Иматре. Прошло пять тысяч лет, а палтус свеж и вечен, как голливудский вампир. — Спаси меня, Ру, что хочешь для тебя сделаю, — жарко зашептал Дима. — Ты такой красивый, Ру. Властный, харизматичный, стильный такой в этих кожаных шортиках... Сил моих нет. Три месяца без секса. Влюбился с первого взгляда, как малолеток... Ты не думай, меня в жизни не только деньги интересуют, я любви хочу. Секса. Как насчёт потрахаться? Вытащи меня, а? Ру поднял мускулистые руки и взял его за горло. Диму обожгла страшная догадка: — Только не за шею! Голову нахрен оторвёшь! — И попытался укусить спасителя за палец. Ру зарычал и полез под мышки Димы. — Я щекотки боюсь! Отпусти меня, ха-ха-ха! Я потерплю до следующей бури, ты только водички мне приноси... — Фыр! Ру ухватил Диму и потащил на себя с усердием трактора, достающего из болота многотонный асфальтоукладчик. Ру пыхтел, сопел, упирался мощной ступнёй в скалу, и Гростайн нехотя выпускал добычу. Дима извивался, помогая себя освобождать, и наслаждался нечаянной радостью. Он тёрся о пластилин, а тот обжимал Димино хозяйство с приятной силой и частотой. Сексуальная штука этот Гростайн: то пальцы потискает, то член. Дима поплыл. Когда его руки выпростались, он со вздохом облегчения обвил могучую шею вождя и прошептал: — Ещё немного... О, да, да... Девушки суетились вокруг них, гыркали и мешались под ногами. — Я скоро, Ру, я уже почти... С громким чпоком Дима вырвался из каменных объятий и повис на Ру. Завалил его на песок, а сам упал сверху — на кубики пресса, на дельтовидные и косые. Пользуясь доступностью царского тела, ласково лизнул в ключицу: — Прикинь, чуть-чуть не хватило, так обидно, — и вжался стояком в шортики из оленьего меха. — Подожди-ка, что там у тебя? Это случайно не... — Фыр-фыр! — Ага, батон копчёной колбасы! Кого ты лечишь?! Ру отвесил Диме затрещину, от которой у него зазвенело в ухе, и столкнул с себя. Встал и походкой снежного человека скрылся за ближайшими валунами. Девчонки завизжали и кинулись к Диме обниматься и целоваться, хотя он отворачивался и ругался матом. Его отвели в посёлок и втолкнули в одно из доисторических жилищ: десяток шестов сложены конусом и обёрнуты оленьими шкурами, внутри дыра в потолке, под ней очаг из булыжников. За очагом — постель из всё тех же оленьих шкур. В лучах света, пробивающихся из дыры в конусе, плясали пылинки. Жужжали комары, пахло вездесущими оленьими шкурами. Дима вздохнул и кинул поверх грязной на вид постели свою новенькую белую оленью шкуру. Животных разделяло пять тысяч лет, но после смерти им довелось соприкоснуться рукавами. Дима рухнул на меховую гору и мгновенно заснул.