***
Стилински приходит снова. Снова разбитые губы, сбитые костяшки, ощутимый аромат боли, ни капли страха. Питер вжимает пальцы под его ребра, там, где больнее всего, где и без того наливается чернотой синяк. Давит, сжимает, чувствуя чужую боль, упиваясь ею. Стайлз хватается за его плечи, широко раскрывая рот, чтобы глотнуть воздуха, и по подбородку стекает алый ручеек. - Течная ты сука, - хрипло выдыхает Питер в раскрытый в болезненном стоне рот, и Стайлз улыбается, уверенно двигая бедрами навстречу, притираясь. Джинсы с бельем болтаются на одной ноге, не сваливаясь только потому, что Стайлз так и не снял конверсы, Стилински упирается ладонями в плечи размашисто трахающего его волка и орет в голос от удовольствия и боли, царапая чужой загривок. Питер впечатывает его спиной в стену, рыча куда-то то в шею, то в ключицы, а Стайлз цепляется за его плечи, скулит, чувствуя, как сильные пальцы оставляют на молочной коже ягодиц синяки. Это почти так же круто, как туго двигающийся в заднице член. Стайлз кончает первым и еще несколько минут хрипло подвывает, содрогаясь всем слишком чувствительным после оргазма телом от еще более жестких, размашистых движений. Питер задирает его футболку, заставляя соприкоснуться голой спиной с шершавой стеной, и двигается грубее, крепко удерживая трясущееся тело, изливаясь на глубоком движении, вжавшись в восторженно матерящегося Стайлза. Стайлза не держат ноги, и он этого совершенно не смущается - сползает на пол в коридоре, пока Питер застегивает свои джинсы. - Умыться? - с легким ехидством спрашивает Питер, пока еще перебарывая желание второй раз разложить Стайлза прямо сейчас и прямо на полу. - Ага. Было бы круто, - Стилински широко улыбается, не делая попыток подняться. Питер просто кидает ему в лицо полотенце, потому что Стайлз не против, Стайлзу нравится, Стайлза тащит, Стайлз еще не раз вернется. Конечно вернется. Кормить чудовище, притаившееся под лощеной человеческой шкурой, своей болью и похотью. Поить дикого страшного зверя своей кровью. Потому что Стайлзу не страшно - вот, блядь, ни капли не страшно. Потому что Стайлзу больно - и это охуенно, когда больно. Охуенно чувствовать себя живым и хорошо оттраханным. Питеру не нравится чужой страх, и Питеру нравится Стайлз, не боящийся ни его, ни боли, упивающийся ею и с удовольствием делящийся ей с волком. Стайлз приходит. Стайлз больше нихрена не говорит. Стайлз пахнет кровью, и его тело постепенно превращается в один сплошной синяк - коснись пальцами где угодно, надави чуть сильнее, и человек завоет от боли, от удовольствия, выгнется, закатывая глаза, прямо на полу большого, хорошо освещенного зала. Запах крови пропитывает стены и пол, не исчезает, потому что им обоим нравится этот запах, и в перерывах между сексом Стайлз сжимает когтистую руку оборотня и сам загоняет острые, смертоносные когти в свою кожу. Неглубоко, до первой крови, но Питер не без удовольствия ведется, оставляя кровавые полосы-царапины поверх разномастно-цветистых синяков.***
Они не говорят, хотя, наверное, стоило бы. Питеру бы точно стоило спросить, какого хрена происходит, но он этого не делает. Не хочет. Стайлз мелет много чепухи, если его не затрахать до полуобморочного состояния. Стайлз только через месяц или полтора добирается до спальни - Питер ему наконец-то позволяет пачкать светлые простыни кровью. У Стайлза изодрана спина, будто он с размаху грохнулся на гравийку, а может, так оно и было, и Питер берет его, поставив на четвереньки, вжимая пальцы в кровоточащую кожу, дурея от ощущений. В Питере нет нежности, а в Стайлзе нет потребности в ней, и это абсолютно идеально. Стайлз подставляет израненную спину, делая это с дурманящей доверчивостью, и Питер пользуется - делает то, что хочется сделать. Забирает часть боли - ведь это охренено, чувствовать боль, - причиняет новую, вжимая пальцы под ребра, задевая когтями; размашисто вылизывает подставленную спину, вздрагивая от нетерпения и желания, под аккомпанемент мелодичного хрипловатого воя. Стайлз кончает пару раз подряд, туго сжимаясь на члене, так и не коснувшись себя, и Питер переворачивает его на спину. Стайлз вскрикивает от боли, жмурится, из глаз стекают слезы, и Питера просто восхищает это зрелище. Он двигается в Стайлзе неспешными, но длинными толчками, заставляя того каждый раз проезжаться спиной по простыне. Стилински крепко зажмуривается, стараясь сдержать слезы, но это ему не удается. Он всхлипывает, удивленно распахивая глаза, когда мужчина отстраняется, понимает его без слов, переворачиваясь на живот, подставляя спину, которая сейчас выглядит еще хуже, чем когда Стайлз переступил порог этой квартиры. Питер спускает на покорно выгнутую поясницу, человеческими ногтями вжимаясь в влажную от крови кожу на лопатках. Стайлз скулит, неожиданно для себя кончая снова и обессиленно заваливаясь боком на кровать. Питеру просто нравится происходящее. Он глотает отражающуюся в зрачках Стайлза боль, насыщаясь ею, когда водит ногтями по превратившейся в кровавое месиво спине, от загривка к лопаткам, к пояснице, ниже, толкая окровавленные пальцы в припухшую растраханную дырку. Стайлз хнычет и скулит, и у него нет сил на то, чтобы закричать от боли, пронизывающей тело. И он кончает снова, тихо матерясь, шипя сквозь зубы имя Питера, сотрясаясь, сминая простынь длинными дрожащими пальцами, пока сперма вяло выплескивается из толком не вставшего члена. Тогда Питер его отпускает - убирает руки, отстраняясь, - но Стилински внезапно подтягивается ближе, не прекращая дрожать, перехватывая руку Питера, втягивая в рот перепачканные в крови пальцы.***
Питер не спрашивает, от чего Стайлз бежит и от чего ищет защиты. Но волк, задобренный кровавыми жертвоприношениями, позволяет человеку делить с ним постель. Стайлз не жмется ночью к мужчине, наверное только поэтому Питер пускает его и в следующий раз, и в следующий. Стайлз спит чуть поодаль, благо ширина кровати позволяет, иногда сползает вниз, с головой заворачиваясь в тонкую темную простынь. Постель пропахла кровью, болью, смешанной с наслаждением, так же, как и вся остальная квартира. Питер несказанно рад тому, что племянник не имеет привычки наведываться в гости. Но Стайлз просыпается ночами, иногда и по несколько раз. Садится на кровати, кутаясь в темную ткань, и тогда Питер чувствует в нем страх, граничащий с ужасом. Чувствует, но не подает виду, что проснулся, ничем не выдает себя. Чувствует, как Стайлз придвигается ближе, аккуратно касаясь тонкими пальцами, которые иногда невыносимо хочется сломать, груди. Чувствует, как подушечки пальцев вычерчивают на коже непонятные узоры, щемяще-нежно, почти невесомо, касаясь сосков и ключиц, подбираясь к шее, но не решаясь прикоснуться к ней. Это успокаивает Стайлза, и через некоторое время он снова отодвигается, засыпая, свернувшись в клубок где-то на краю кровати, чтобы ранним утром податливой куклой выгнуться в чужих жестких руках, получая новую порцию извращенного удовольствия. Питер не спрашивает, но Стайлз все равно рассказывает, уловив его внимательный взгляд. Стайлз не пугается - лишь чуть удивленно качает головой, убирая руку. Рассказывает о сне, в котором наблюдает за самим собой, лежащим посреди жухлой травы, о том, как грудная клетка его, лежащего там, раскрывается, выплескивая из себя потоки черной мерзкой жижи, как клетка ребер, разломавшись, вздымается вверх белоснежными гладкими костями, а в глубине тела, на месте сердца прыгает облезлая, будто в нефти вымазанная, ворона, хрипло каркающая и хромая. Стайлза слабо перетряхивает, когда он рассказывает о птице. Стайлз готов завыть от страха. Питер не любит запаха страха, и самым очевидным выходом было бы выгнать скулящего щенка из постели, из квартиры, вообще из жизни. Питер не любитель очевидных решений. Питер криво и дико улыбается, вытрахивая из Стилински всю эту дурь, все его осознание собственной проклятости, все его мысли, оставляя только боль, ничего кроме боли - тянущей, острой, разнообразной и бесконечной, переплавляющейся в ярчайший оргазм. Питеру несложно спасать Стайлза. Стайлзу несложно насыщать звериную жажду крови. Возможно, когда-нибудь, Питер не сдержится и все-таки загонит когти слишком глубоко, вылакает слишком много чужой крови, растерзает мягкое податливое тело. Возможно, когда-нибудь, Стайлз нарвется в темной подворотне на кого-нибудь, кто загонит ему нож в печень и оставит там сдыхать. Хотя надежды на это мало, особенно после того, как оборотень, почуяв что-то неладное, неспешно и спокойно приложил одного особо буйного субъекта лицом о кирпичную стену. Стайлз не спрашивал, как Питер его нашел, не спрашивал, почему тот вообще отправился его искать. Стайлз слышал, как с влажным хрустом ломались какие-то лицевые кости, но стоял, закрыв глаза, пока парень лет тридцати оседал безвольным и безжизненным мешком на землю. Глаза оборотня, против ожидания, даже не светились тогда холодной лазурью. Питер был абсолютно, совершенно спокоен. Питеру несложно показывать Стайлзу его, Стайлза, беззащитность и хрупкость. Питеру несложно оставлять на гладкой коже синяки и царапины, несложно бить в солнечное сплетение, чтобы Стайлз орал, кончая, цепляясь связанными руками за спинку кровати. Стайлзу ничего не стоит будить в звере что-то забытое и почти человеческое, ничего не стоит, кусая, целовать запястья - Питеру нравится это, нравится эта волчья ласка, - ничего не стоит носить вещи, плотно укрывающие тело от чужих взглядов.***
Стайлз бездумно пялится в потолок, не шевелясь, только иногда проглатывая насыщенное красное вино, льющееся из бокала в приоткрытый рот. Стайлз думает, что не сможет пошевелиться еще часа полтора - все тело приятно, но ощутимо ноет. Питер поит его вином из своего бокала, тоже почти не шевелясь, чтобы не тревожить устроившего затылок на его животе Стайлза. Питер по-прежнему не задает вопросов - Стайлз, поняв, что не встретит сопротивления, рассказывает сам. О том, что тот сон не уходит, но кажется уже не таким страшным. О том, что ворона больше не прыгает на одной ноге, а нахохлившись сидит среди вскрытых ребер, и от этого, почему-то, спокойнее. О том, что стряхивать с себя этот сон легко. О том, что иногда видит ложащегося рядом большого волка, которого не пугает и не отвращает растекающаяся вокруг черная жижа. О том, что ворона заинтересованно косится в сторону хищника, клонит голову набок, совсем затихая в его присутствии. Стайлз глотает очередную порцию сладкого алого вина, прикрывая глаза, прислушиваясь к ровному сердцебиению Питера.