Повесть о стихах
1. 1-го февраля в Японию нагрянула зима. Собственно, она и до этого там присутствовала; но чисто номинально, по календарю. А ровно в первый день последнего зимнего месяца центральные провинции завалило снегом. Где - по колено, а где - и по пояс... Зима заперла воинственных правителей Эпохи Смут в их замках, словно птичек в золотых клетках. Селяне же, вынужденные каждый божий день месить снежную целину до леса, колодца или лавки, - матом крыли богов, погоду и правителей (последних - чисто за компанию). По деревням поползли слухи о том, что на далеком-де Хоккайдо можно раздобыть волшебное транспортное средство под названием «лыжи». Вместе со снегом пришел и мороз; знаменитый градусник на окне Такэнаки Хамбэя даже днем показывал не теплее -20 по Цельсию. Народ лязгал зубами и с грустью вспоминал благословенную летнюю жару. Цены на меха, свитера и кимоно на вате подскочили впятеро. Суматошная общественная жизнь Эпохи Смут - враз притихла под гнетом стужи. Никому не хотелось покидать теплый дом и барахтаться в снегу, обмораживая руки, ноги и прочие части тела. И единственное, что доброго было в этой белой, суровой, совсем неяпонской зиме, - то, что она оказалась невероятно красива... 2. Утром 1-го февраля Катакура Кодзюро проснулся в небывало радужном настроении. Возможно, виной тому был сказочно-белый зимний свет, лившийся из-за седзи, возможно, таким своеобразным способом к Катакуре подкрадывался кризис среднего возраста... Но так или иначе - нынешним утром Кодзюро ощутил в себе просто невероятный прилив сил, энергии и энтузиазма! Самое время для того, чтобы сворачивать горы... или покорять миры... или начать новую жизнь! Во! Точно! Он начнет новую жизнь! Более культурную и... и утонченную! Будет меньше копаться в огороде, больше общаться с людьми... обязательно выберется на море, в гости к Тёсокабэ... одолжит у Хамбэя книжки про заморскую жизнь... в самом деле, сколько можно разрываться между катаной и мотыгой? И в ознаменование своего решения Кодзюро решил написать стихи. Прямо сейчас. Вот этим вот чудесным белоснежным утром... А надо заметить, что со стихами у Кодзюро до сих пор как-то не срасталось. И дело тут было не в недостатке образования или воображения; просто Правый глаз Дракона принадлежал к той несчастной категории людей, для которых венец стихосложения - это рифма в стиле «палка - селедка». Даже погибнуть на поле боя Кодзюро мечтал отчасти и потому, что столь внезапная кончина - избавляла его от унылой необходимости выдавливать из себя всякие там предсмертные хокку и прочие «Последние поэмы». Но нынешним утром, таким ясным и чистым, Кодзюро чувствовал себя способным на всё! И даже на чудо! Кодзюро смел со стола кипы книг по садоводству. На опустевшей столешнице разложил лист бумаги (самой простой, для черновика). Умакнул кисть в тушечницу, и аккуратно вывел первую строку, пришедшую в голову так неожиданно легко, будто кто-то со стороны нашептал ее:Серые глаза
Полюбовавшись написанным (при всей воинственности Кодзюро был каллиграфом не из последних), Правый глаз Дракона принялся измысливать вторую строчку. И вот тут его творческий порыв зашел в тупик. У Кодзюро не имелось ни малейшего предположения, о чем должна идти речь во второй строке, и тем паче - в третьей! Глаза... по логике вещей, дальше должен упоминаться нос... и рот... ну, рот еще туда-сюда, но - нос! Совершенно непоэтический объект, чтоб ему провалиться! Пострадав над листом еще какое-то время, Кодзюро перебрался на веранду, - авось перед лицом пушистых от инея сакур вдохновение таки попрет! Облачившись в авасэ - теплое кимоно на меху, он разложил бумагу на мерзлых досках. Достал из рукава карандаш (тушью на морозе не попишешь). Задумался... Нет, вот как раз задуматься ему не дали. С крыши сорвались небольшая снежная лавина и вездесущий ниндзя Сарутоби Саскэ, - угрюмый и в камуфляже на вате. - Здрасте, Катакура-доно... что это вы, завещание пишете? - Типун тебе на язык, Саскэ-кун! Стихи вот сочиняю... - А-а... - Протянул Саскэ и уныло уставился в стену. Нечувствительный к чужим терзаниям, Кодзюро озадаченно встряхнул листок: - Саскэ-кун, ты мне не поможешь чуть-чуть, а? - На предмет? - Рассеянно спросил ниндзя. - Да вот... вторая строчка что-то не вяжется... Вот скажи мне, пожалуйста, что лично у тебя ассоциируется со словосочетанием «серые глаза»? -Как-как? Серые глаза?? - Угу... И тут Саскэ убил Кодзюро морально. Ни секунды не подумав, даже не посчитав слоги по пальцам, - ниндзя выдал без запинки, словно прочел по книге:Серые глаза мне говорят «Уходи»! Ах ты, зараза!
Кодзюро офигел от легкости, с какой Саскэ родил стих. Затем офигел повторно - теперь уже от мрачного настроения хокку. И - догадался: - Так, Сарутоби-доно! Ты опять поцапался с Касугой? - Угу. Простите, Катакура-доно, но кажется, мне нужно напиться... в смысле - выпить... чаю... а то - холодно сегодня... И Саскэ сиганул обратно на крышу. Кодзюро вздохнул, бережно свернул листок и спрятал его в рукав. Утро кончалось, начинался день и связанные с ним повседневные хлопоты... ...Комплекс неполноценности, завязанный на стихосложении - потихоньку начал оживать в душе Катакуры. 3. - НОХИМЭ!!!!!.. САКЭ!!!!!!... Звериный рык Оды Нобунаги спугнул свиристелей, столовавшихся в рябиновой рощице под окнами его замка. Нохимэ, как раз пересчитывавшая свежевыстиранные полотенца, - содрогнулась, уронила всю стопку на пол и отреагировала соответствующим образом: - Чтоб у тебя усы отвалились, пьяница ты неупиваемый! Угораздило же меня выйти замуж за алкоголика! - НОХИМЭ?!?!? - УЖЕ НЕСУ, МОЙ ГОСПОДИН! - Озвучила Нохимэ ответ, более подобающий супруге самурая. Всучила полотенца Оити и прошла на кухню. Здесь её поджидал сюрприз из категории: «Ах ты ж, едрить твою налево!». Сакэ кончилось. Всё и вообще. Возобновить запасы до снегопада она не успела, а теперь - до ближайшей лавки было километров 10. Пешкодралом. По свеженькому снежному покрову глубиной от 80 до 120 сантиметров... На снегоходе или на лыжах - прогулка в свое удовольствие! Но снегоходы еще не изобрели (даже гайдзины). А использование лыж осложняло то обстоятельство, что замок Оды стоял на горе, покорить заснеженные склоны которой сейчас смог бы разве что мастер горнолыжного спорта... - НОХИМЭ!!!!!.. САКЭ!!!!!!... - ЩА БУДЕТ! - Рявкнула Нохимэ (некстати вспомнив про норковую шубку, которую Нобунага обещал ей справить к зиме, но так и не собрался...), и понеслась по комнатам, решая, кого послать гонцом. Покосилась было на Оити, - но та грациозно впала в кому (просто рухнуть в обморок - было неэффективно: Нохимэ отлила бы ее водой и все равно заставила бы вкалывать). Драть глотку, призывая Акэти Мицухидэ, тоже смысла не имело. В последнее время Акэти неслабо прокачал телепатические способности, и успешно удирал в неизвестном направлении всякий раз, когда Нохимэ решала припрячь его к работе по дому. Оставалась последняя кандидатура... - Ранмару! Ранмару, деточка! Иди-ка сюда, я тебе что-то вкусненькое дам! Ранмару?! Да куда же он подевался, несносный... АЙ! От неожиданности Нохимэ едва не навернулась с лестницы: из приоткрытого чердачного люка на нее взирала чумазая мальчишечья мордашка: - Вот он я, тетя Нохимэ! А где вкусненькое? - В лавке! - Натянуто улыбнулась «тетя Нохимэ». - Хочешь, я тебе дам денежек, и ты туда сбегаешь? Купишь себе сахарку... а заодно - возьмешь дяде Нобунаге бутылочку сакэ, идет? Круглая мордашка Ранмару - озадаченно вытянулась: - Тетя Нохимэ! Мне же не продадут сакэ! Я же еще маленький! Пусть дядя Акэти сходит, ему уже есть восемнадцать! - Дядю Акэти - черти куда-то унесли с утра пораньше! - Терпеливо объяснила Нохимэ. - Ранмару, слетай живенько! Парнишка зябко передернул плечами: - На улице дубак... и снегу навалило! -А ты - по веточкам, по веточкам, как белочка! - «Белочка» - скоро прискачет к дяде Нобунаге, если он и дальше так будет горькую хлестать! - Фыркнул Ранмару. Нохимэ насторожилась: Ранмару от природы был мальчонка добрый и простодушный, и если отзывался о ком-либо плохо, - то лишь повторяя по детскому неразумию чужие слова. Сейчас в цитате о белочке явно угадывался ехидный стиль Акэти Мицухидэ... Нохимэ мысленно наказала себе не забыть вправить мозги этому белобрысому, чтобы не трепался при ребенке на неподобающие темы. И - продолжила уговаривать Ранмару: - Смотри, вот тебе денежка на сакэ, а это - денежка на сахар! - Карамельный! - Ладно, пусть будет карамельный... все равно - не мне потом тащить тебя к зубному! - И вишневый! - Капризно заявил маленький лучник. Нохимэ сунула ему еще одну монетку: - Да - на, на; только - двигай уже живее, а? Ранмару шмыгнул на чердак, вернулся в теплой курточке, и сиганул прямо из окна на верхушку ближайшей к замку лиственницы. - НОХИМЭ!!!! САКЭ!!!!!!.. - От очередного рыка Нобунаги задребезжали кастрюли на кухне. Нохимэ - мысленно сосчитала от единицы до десяти. Вихрем пронеслась по комнатам, убедившись, что в замке не осталось посторонних, ворвалась в зал, где восседал Нобунага, и - завопила, децибел этак на 50 громче супруга: - ХВАТИТ ГЛОТКУ ДРАТЬ, ПРОПОЙЦА ОКАЯННЫЙ! НЕТУ ТВОЕГО САКЭ!! ТРИ БОЧОНКА ЗА ДВА МЕСЯЦА ВЫСОСАЛ, НЕНАСЫТНАЯ ТВОЯ УТРОБА!!! - Китё-тян, ну ты так бы сразу и сказала, что оно кончилось! - миролюбиво ответил ей Ода. 4. Под солнцем сугробы горели бриллиантовыми огнями, а в ложбинах лежали нежно-лиловые тени. Кодзюро остановился, перевел дух, и потопал дальше. Последний раз он ходил на снегоступах лет -надцать назад. Однако подзабытые навыки быстро восстанавливались, а занесенная снегом деревня - столь же быстро приближалась. Снегоступы Кодзюро вывез с сурового Карафуто, куда его еще в юности ненадолго занесла судьба. Вывез - без всякой практической цели, просто как памятку о приключении. Зато теперь все обитатели усадьбы Датэ, по воле зимы угодившие под домашний арест, люто завидовали Катакуре! А сам Кодзюро - получил уникальную возможность беспроблемно прогуляться по заснеженным просторам (и заодно - поискать в оных просторах вдохновения). Любуясь зимними пейзажами, Кодзюро нарезал вокруг деревни пару кругов. Затем - прозяб, и решил заглянуть в деревенскую лавку. Помимо еды и бакалеи, там можно было и горяченького выпить... Сопровождаемый полными зависти взглядами селян, Кодзюро гордо прошествовал по главной улице. Добравшись до лавки, уселся на крыльцо и принялся отвязывать снегоступы. Заколевшие на холоде узлы поддавались скверно... - Здрасте, дяденька Катакура! - Прозвенел детский голосок над ухом Кодзюро. - Скажите, пожалуйста, а что это у вас такое? - Привет, Ранмару-кун... Это - снегоступы! - Гордо провозгласил Кодзюро. Последний узел таки поддался, Кодзюро с облегчением распрямился, отряхнул снегоступы и аккуратно прислонил их к стенке. Ранмару захихикал: - Больше похоже на веера... только здоровенные и кривые! - Зато на них удобно ходить зимой. - Наверное... Дяденька Катакура, скажите, пожалуйста, а вы сейчас - в лавку? - Да. Купить тебе сахару? - Нет, спасибо... - Помявшись, парнишка протянул Кодзюро врученные Нохимэ деньги. - Окажите милость, возьмите мне бутылку сакэ... -Э-э, Ранмару... а ты - не рановато начинаешь? - Да вы не думайте, я же не себе! Это - дяде Нобунаге! - Ясно... подожди меня тут. Из-за мороза в лавке было малолюдно. Всего через десять минут Кодзюро вернулся на крыльцо и вручил Ранмару три пакета с разноцветными кубиками сахара. Парнишка взвизгнул от восторга: - Ой, это все мне? - спаси-и-ибо! А как же... - Бутылку я тебе отдам только за околицей! Не хватало еще, чтобы народ решил, что я детей спаиваю... 5. Наст под легоньким весом Ранмару похрустывал, но не проламывался; непоседливый парнишка носился кругами вокруг Кодзюро, шествовавшего с вынужденной неторопливостью. Однако сие обстоятельство ничуть не мешало обоим вести приятную беседу... - ...Скажи-ка, Ранмару, а ты никогда не пробовал писать стихи? - Да тыщу раз! Дядя Акэти говорит, что воин без стихов - это как меч без гравировки! Дело свое вроде и делает, но выглядит - отстойно! Кодзюро неприятно поразился тому факту, что верный вассал Оды Нобунаги - оказался способен к столь глубоким умозаключениям. Но от обсуждения философских наклонностей Акэти он предпочел уклониться и вернулся к уязвлявшей его теме хокку: - А вот, ежели, к примеру, тебе бы надо было сочинить про серые глаза... с чего бы ты начал? - А я уже сочинял! - Похвастался Ранмару. - Еще летом, когда с дочкой лесника познакомился! Ой-й-й, дяденька Катакура... я ТАК в нее втюрился! - Что, хорошая девочка? - Ваще классная! Она умеет рычать как рысь, и у нее - как раз серые глаза... И вот я про нее тогда сочинил... - Ну, зацитируй! Ранмару откашлялся:Серые глаза, словно гроза: сердце мне жгут и спать не дают!
- Ну как, дяденька Катакура? «Дяденька Катакура» подобрал со снега нижнюю челюсть и неуверенно возразил: - Ранмару... н-но... это же - не хокку! Это ж - частушка, блин, какая-то! - Да ну их, эти хокку, там слоги считать замучаешься! Я всегда так сочиняю! Зато здесь рифма есть, во! Даже две! - Офигеть... - Пробормотал Кодзюро... - А потом я ее разлюбил. - Небрежно заметил Ранмару (коему явно льстило вот так прогуливаться по деревне, запросто беседуя с Правым оком Дракона). - Она надо мной вечно прикалывалась, пауков пихала за шиворот и все такое... И потом, серые глаза - это некавайно! - С чего ради-то? - Опешил Кодзюро. - Кто тебе такое заявил?! - Дядя Акэти! - Веско ответил мальчик. - Он говорит, что самые кавайные глаза - это карие! - М-да? И чем он сей факт объясняет? - Он говорит, что карие глаза кавайны, потому что они загадочны! Они темные как ночь, глубокие как море, и... ой, там что-то еще дальше было, но я забыл... Кодзюро (как раз являвшийся обладателем карих глаз, и сроду никакой загадочности за ними не замечавший), - иронично хмыкнул: - Я смотрю, дядя Акэти для тебя - непререкаемый авторитет... Что, он - тоже классный? - Он - ЗДОРОВСКИЙ!!!! - Восторженно выдохнул Ранмару. - Он круче всех рубится! И не пьет, как дядя Нобунага, - ну если только по праздникам! И не ругается на меня, как тетя Нохимэ! Только... Мальчик понуро опустил голову. - Что - «только»? - Только он сейчас со мной почти не разговаривает... - То есть? - Ну... он уже который месяц какой-то смурной ходит. Раньше всегда останавливался поболтать, а сейчас - «Привет, Мори-кун!», и идет себе дальше... И взгляд - такой, как будто он книгу на ходу читает, только эту книгу никто, кроме него, не видит! А по ночам... - Что - по ночам? - Насторожился Кодзюро. Ранмару сделал страшные глаза: - Дядя Катакура, он по ночам стихи сочиняет! Я как-то с крыши свесился, интересу ради заглянул к нему в окно, а он на листке таком красивом - пишет и зачеркивает, пишет и опять зачеркивает.. А потом сжигает... По утрам в очаге - все время зола! Я так думаю... Ранмару смущенно вздохнул и прошептал: - ...я так думаю, что дядя Акэти - тоже в кого-нибудь влюбился! - Так! Всё! Держи свое сакэ! С этими словами Кодзюро вручил Ранмару искомую бутылку, развернулся и с облегчением потопал назад. Этот несносный пацан - вынес ему весь мозг своим «дядей Акэти»! 6. Вообще-то Кодзюро держал путь до дому. Но загадочным образом снегоступы завели его в горный лес неподалеку от замка Оды. Оставляя на снегу странные следы, похожие на отпечатки от теннисных ракеток, самурай бездумно петлял между валунов. В верхушках сосен еле слышно посвистывал ветерок. Небо затянуло облачной пеленой; в воздухе закружились снежинки, - пока еще редкие... Кодзюро был расстроен: день клонится к вечеру, а он так и не добил это проклятое хокку! Как ни пыжился самурай, но с подачи Ранмару в голову ему лезла полная чушь вроде «серые глаза/заволокла слеза»... И как только другие ухитряются печь стихи, как блинчики? Тот же Саскэ, - ведь наверняка его этому специально не учили? Или Мицухидэ... интересно, сколько километров своих виршей он спалил? и - о чем писал? Не зря говорят: помяни чёрта, - и он тут же возникнет перед тобой. Кодзюро получил шанс на собственном опыте убедиться в правоте этой поговорки... Сперва вместо чёрта перед Кодзюро явился каменистый обрыв, влажный от растаявшего снега. Откуда-то снизу поднимался легкий пар; в лицо ощутимо повеяло теплом. Катакура довольно улыбнулся: поистине - нет худа без добра! Он не сумел найти источник вдохновения для своего хокку, зато - набрел на одно из горячих озер. Эх, хоть косточки погреть перед возвращением в промерзшую усадьбу Датэ! В поисках тропинки, ведущей вниз, Кодзюро шагнул на край обрыва. Затем - резко пал наземь и плотно прижался к земле. Тепленькое местечко было уже занято. Сквозь прозрачную воду источника просвечивало почти черное дно, сложенное гранитными гальками. Мицухидэ полулежал прямо под обрывом, на фоне этой черноты - нежно-белый, словно выточенный из слоновой кости. Природа наградила его тем счастливым, почти уникальным соотношением роста и веса, которое позволяет телу оставаться поджарым и статным (а был бы на пол-ладони повыше или на пару кило похудее, - и уже смотрелся бы долговязым и тощим). Волосы Акэти собрал в небрежный узел, ненадежно зашпиленный одной-единственной спицей. Открытая шея самурая оказалась высокой и стройной (хотя Кодзюро раньше считал ее длинной и худой). Снежинки, падая на голые плечи и руки, от телесного тепла сворачивались в крохотные капельки воды. Кодзюро хотя и наблюдал с высоты метров в шесть, не меньше, - удивительно ясно видел и эти капельки, и неровный зигзаг пробора в светлых, как лен, волосах... Внезапно Мицухидэ потянулся и запрокинул голову назад. Кодзюро прирос к земле, уверенный, что его сейчас обнаружат (и в лучшем случае - пошинкуют косами на суши). Однако серые глаза Акэти смотрели не вверх, а - вперед, туда, где в прогалах между сосен виднелось седое зимнее небо в свинцово-темных разводах снеговых туч. Взгляд вассала Оды Нобунаги был задумчив и почти нежен; и, быть может, он, - так же как и Кодзюро, - изыскивал вдохновение для очередного хокку (которое поутру - неизбежно растает в пламени очага)... Нащупав спицу, удерживавшую его волосы в узле, Мицухидэ вытащил ее. Быстро перетряхнул распустившуюся гриву пальцами. Потянулся, закидывая руки за голову (под влажной кожей - так отчетливо прорисовались мышцы предплечий, хоть анатомию изучай). Оттолкнулся от камней, скользнул на глубину и поплыл к противоположному берегу... Пар, поднимавшийся от зеркала воды, скрывал все чересчур интимные подробности, придавая сцене сходство с иллюстрацией к старинному любовному роману. Однако Кодзюро стало ясно: вот теперь - однозначно следует уходить. И чем скорее, тем лучше... Не обращая внимания на снег и камни, Кодзюро внаклонку крался по лесу до тех пор, пока не пересек свой собственный след. Тут он наконец осмелился выпрямиться. Огляделся, сообразил, в какой стороне находится усадьба Датэ. И - заторопился, что есть силы: снег повалил гуще, а ветер крепчал. Вечером будет метель... После целодневной прогулки на снегоступах мышцы ног болели, непривычные к столь своеобразной нагрузке, но Кодзюро разрешил себе остановиться, лишь когда до мерцающих в сумраке огней усадьбы осталось не более трех километров. Снег летел прямо в лицо, но Кодзюро торопливо вытащил из рукава помявшийся за день листок. Нашарил карандаш (чудом не потерянный). Согнувшись в три погибели, пристроил листок на колене, и отфыркиваясь от снежинок, стынущими пальцами доцарапал свое хокку: Серые глаза ярче сиянья клинка, нежней тумана. Они-кис-кис, август-сентябрь 2011.