Сияющая.

Она была рассеяна и беззащитна, это делало ее отражением тайных фантазией каждого. Она могла быть кем угодно — маленькой девочкой, женщиной, умной, глупой, богатой, бедной, и бла-бла-бла. Я говорил журналистам совершеннейшую ерунду про Эди - но они охотно этому верили и печатали всю эту дребедень в таких крупных изданиях, как "Таймс" или "Лайф". Позднее эту абсурдную фразу напечатают в каждой газете и каждом журнале, что тиражируются в Нью-Йорке. В итоге все, что останется от Эди - эта избитая цитата. Что ж, видимо, такова её судьба - остаться в памяти людей посредством моей лжи. Я встретил Эдит Минтерн Сэджвик в январе 1965-го. Нас познакомил Лестер Перски. Во время нашей первой встречи правая рука Эди была в гипсе: попала в аварию. Эди тогда изучала скульптуру в Кембридже и разъезжала на "Мерседесе" по всевозможным вечеринкам. Она была ребенком своего времени: богатая красивая детка, знающая, как хорошо провести время. Она была такой очаровательно-свежей, а её глаза искрились счастьем и беззаботностью. В то время она не выпивала больше трех бокалов за вечер. Мне нравилась эта черта в ней: беззаботность. Я не сказал, что Эди была легкомысленной, нет. Она была беззаботной, как и все в то время - просыпалась к обеду, несколько часов подряд висела на телефоне, слушала пластинки, пока наносила макияж, а после направлялась на какую-нибудь вечеринку. Она относилась легко ко всему: к деньгам, к парням, к жизни вообще. И ко мне она тоже относилась легко - вот почему мы так сблизились. Она была открытой, и я любил сидеть рядом с ней и расспрашивать Эди о её жизни. Эди говорила много: ей вообще нравилось поговорить, неважно, о чем. А я просто сидел и слушал, зачарованный бьющей из неё жизненной силой. Эди постоянно ходила в "Ондин" на Пятьдесят девятой улице, швырялась деньгами, которые у неё тогда водились, и каждую ночь оплачивала чужие счета. К ней запросто мог подойти совершенно незнакомый человек и сказать: "Эй, Эди, не оплатишь мой долг за номер?", и Эди тут же лезла за ручкой в свою сумочку. Выглядела она тогда по образу, который позже станет фотографировать "Вог" - длинные серьги, грошовая майка поверх трико, а сверху - белая норковая шуба. Рука у неё по-прежнему была в гипсе, и она забавно размахивала ею, когда вела беседу. Мне нравилась эта её манера размахивать руками - это было похоже на то, что в ней слишком много энергии, и чтобы хоть как-то её растратить, она совершает эти нелепые телодвижения. А когда Эди танцевала, замирал весь зал: она двигалась очень плавно, красиво поводя головой и подбородком. Многие пытались повторить эти движения - "Сэджвики", как мы их прозвали, - но куда им было до Эди. Наверное, из-за того, что я больше всех остальных расспрашивал её, она и сблизилась со мной по-особенному. Понимаете, Эди была очень открытой - на вечеринке "50 самых красивых людей" на Фабрике весной 1965 она беззаботно ерошила волосы Брайану Джонсу и хохотала с Дональдом Лайонсом, но она вела себя так со всеми. Я хочу сказать, со всеми подряд. А между нами установилась совершенно особая связь: Эди приходила на Фабрику каждый день, и практически все время проводила со мной - или наблюдала за тем, как я работаю, или дурачилась, или же я снимал её для кинопроб. Я хочу сказать, Эди постоянно была рядом со мной. На вечеринки мы отправлялись тоже вместе - и вскоре газеты уже вовсю строчили о "Новой Музе сумасшедшего Гения". Когда Эди уезжала домой, то я знал, что, как только она приедет, сразу же позвонит мне. Мы болтали по телефону часами, абсолютно обо всем на свете, и потом на Фабрику приходили такие счета, что Джерард любил пошутить о звонках на Луну. На вечеринку Сэма Грина Эди привела Боба Дилана. Она говорила, что менеджер Дилана - Эл Гроссман - собирается продвигать её карьеру. Они тихо так сидели в уголочке, но я не стал сидеть с ними: я слышал, Дилан считал, что я пагубно влияю на Эди. Это очень смешно, и кто бы там что не думал, а я никогда не давал Эди наркотики, никогда. Эди действительно принимала много амфетаминов и успокоительных, как и весь Нью-Йорк, но давал ей их чудо-доктор, который подкармливал "волшебными пилюлями" всех светских львиц города. И вот сейчас, когда это произошло, многие начнут обвинять меня в том, что я такой бессердечный, и позволяю людям разрушать себя на моих глазах. Но на самом деле я просто дитя поп-арта. Я безучастно смотрю на мир, выискивая красоту в обыденности и повседневности, и заставляю вас обратить на неё внимание. Я не вмешиваюсь, я - лишь сторонний наблюдатель. Я вижу все таким, какое оно есть, и ищу в этом прекрасное. Я ничего не меняю. Встретив Эди в первый раз, я увидел в ней потрясающую красоту, но я никак не мог влиять на саму Эди или как-то её изменить. Это было бы крайне глупо и невежливо. Эди была Эди - и с этим я ничего не мог поделать. Принимала она наркотики или нет, меня не касалось. Это никак не влияло на то, что перед камерами Эди была просто невероятной. Она двигалась беспрестанно - как я и говорил, она была вся наполнена энергией и не могла спокойно сидеть на месте. Я так и не смог понять, была она богатой или бедной - в то время она носила купленные за гроши майки вместо дизайнерских нарядов - но, видит бог, выглядела в них так, как многим и не снилось. При этом она продолжала оплачивать чужие счета - подписывала все, что ей подсовывали под руку. Я всегда хотел снять фильм о целом дне из жизни Эди, и тогда-то мне и пришла идея снять "Бедную богатую девочку", что я и сделал. Мы с Эди становились все ближе и вскоре стали неразлучны. Эди коротко постриглась и осветлила волосы, чтоб подходили к моим - и вскоре нас начали путать. В августе была большая вечеринка в "Сцене" на Сорок шестой улице, и я даже не знал, кто её устраивает и по какому поводу - мы просто приехали, как и всегда. Освещал событие Мел Джаффе, и позже он рассказал мне, что, когда снимки с этой вечеринки пришли в издательство, все в "Джорнал Американ" столпились вокруг, пытаясь угадать, кто же Эди, а кто Энди. В той статье, описывая Эди, Мел несколько раз использовал слово "сияющая". Мне сразу же понравилось это слово - странно, что я сам до него не додумался, когда давал Эди все эти глупые характеристики. К тому моменту мы, бывая на каждой вечеринки, стали притчей, и репортеры любили писать о нас и делать наши фото, но больше всего нас с Эди смешил тот факт, что они не знали, что о нас сказать - мы были сенсацией, но они понятия не имели, кто мы такие и чем занимаемся. Более того, нас даже не различали, и тогда нашей любимой шуткой стало выдавать Эди за меня - на всех протянутых ей брошюрах она ставила подпись "Энди Уорхол". Проблемы начались, когда Эди заявила, что недовольна своим участием в андеграудном кино. Мы сидели в какой-то чайной, с нами был Мел, и Эди внезапно резко отодвинула тарелку с едой и заявила: - Весь Нью-Йорк надо мной смеется. Мел тут же напомнил ей, что она является объектом зависти всех девушек в Нью-Йорке, и он не лгал: все копировали её внешность и манеру. Тогда Эди сказала, что в своих фильмах мы просто хотим выставить её дурой. Самое абсурдное, что изначально эти фильмы и были задуманы, как что-то смешное. Мы с Эди знали, что это - просто шутка, поэтому и занимались этим! А теперь она говорит, что не хочет больше сниматься. Я тогда ей повторял, что любая известность хороша, но к полуночи разозлился и просто ушел. Это и стало основной проблемой Эди - перемены в настроении и решениях. Конечно, тут не обошлось без наркотиков, которые она тогда принимала в большом количестве. После этого она снялась еще в нескольких моих фильмах, но отношения между нами заметно подпортились: она больше не торчала на Фабрике целыми днями, а звонила лишь для того, чтобы попросить у меня денег. Я хорошо помню наш с Эди звездный час - это случилось на открытии моей "Ретроспективы" в Филадельфии, и я не был готов к тому, как нас там примут. Я был во всем черном, как и всегда, а в две комнаты набились две тысячи человек, и было ужасно жарко. Увидев, как мы с Эди заходим, народ завизжал, и толпа бросилась к нам, будто мы какие-нибудь звезды вроде The Beatles или The Rolling Stones. Нас с Эди провели на лестницу, внизу которой выставили охрану, - это было единственное место, где бы нас не окружили. Эди просто сияла: на ней была розовая футболка до пят от Руди Гернрайха с распущенными футов на двенадцать рукавами - идеально для той ситуации, потому что одной рукой она могла держать свою выпивку, а другой - размахивать над головами визжащей толпы. Это был её звездный час: каждый мечтал стоять там, рядом с ней, а она оглядывала публику сверху, как со своего пьедестала. Мы простояли там часа два. Нам передавали подписывать вещи - все, что было под рукой, и я кое-что подписывал, но на большинстве "Энди Уорхол" поставила, как обычно, Эди. Потом нас вывели по пожарному ходу, через крышу, прямо к ожидающим нас полицейским машинам. Эди была в восторге. "Сияющая" - вот то слово, которое подходит под её описание в тот день. В 1966-м большим увлечением Фабрики стали "The Velvet Underground" и Нико, невероятная немецкая красавица, приехавшая в Нью-Йорк из Лондона. Я сразу же понял, что это - новая звезда. Она сильно отличалась от Эди - Эди была дружелюбной, худенькой, яркой, общительной, возбужденной, энергичной... Сияющей. А Нико была чудной и молчаливой, и выглядела как фигура на носу корабля викингов. Я переключился на музыку и продвижение "Вельветов" и Нико, Эди заходила все реже. Однажды я договорился о выступлении "Вельветов" с Нико на банкете в "Дельмонико", и в тот вечер Эди поехала с нами. Джерард рассказывал мне, что, когда Нико запела, Эди тогда тоже пыталась петь - но голоса у неё не было. Это был последний раз, когда Эди выходила с нами на публику. Джерард считал, что она чувствовала, что потеряла свои позиции, и первая девушка в городе теперь - Нико. К тому времени Эди уже сидела на тяжелых наркотиках и растворялась в них все больше. Сияющая Эди Сэджвик превращалась во всеми забытую наркоманку. Ей пытались помочь, но она никого не хотела слушать. Я был полностью увлечен продвижением "Вельветов" и Нико. В октябре 1966 на Фабрику зашел Дэвид Кроланд, и мы разговорились. Он сказал, что видел Эди в "Артуре", и обратил внимание на её огромные серьги. Он подошел к ней и спросил, не одолжит ли она их Сьюзан Боттомли на пару часов - Эди тут же сняла их и сказала: "Я Сьюзан Ботторли их дарю." Через пару дней после этого разговора в квартире Эди ночью случился пожар из-за свечей, которые она постоянно жгла. Её привезли в госпиталь с ожогами ног и рук. Я видел однажды, как Эди зажигает свечи, и, судя по тому, как она по ним с ума сходила, это была опасная привычка. Я говорил ей, чтоб она прекращала - но Эди всегда делала только то, что хотела. В следующий раз я услышал об Эди только в августе 1967 - она уехала из Нью-Йорка и летом останавливалась в "Замке" в Калифорнии. Мне сказали, что она закрутила роман с Диланом, который был женат. Очевидно, Эди этого не знала, но я искренне был рад за неё - Дилан так не любил меня, и считал, что это я погубил Эди, так что теперь он мог о ней позаботиться. Эди была в надежных руках, и я желал ей счастья. Потом слышал, что Эди осталась в Калифорнии, даже вышла замуж, жила тихо. Но в 1971-м внезапно умерла от "острого отравления барбиталом". Некоторые из тех, кто был так нам дорог и сделал 60-е тем, чем они являются, умерли молодыми в 70х. Покойся с миром, яркая малышка. Энди Уорхолл, "Интервью".