Чары

«Давным-давно, когда луна и солнце были едины, в тысячелетнем лесу жили могучие священные звери. Их вздохи были ветром, их слёзы — дождём, а смех зверей падал на землю солнечными лучами. Они были хозяевами леса, его хранителями и защитниками, и не было никого живого в лесу, кто был бы сильнее их. Но каждый из зверей был зачарован. Белого зверя на веки вечные сковала Преданность, чувство бесконечной верности, произрастающее из восхищения. Белый зверь всегда считал, что он "не достоин". Синий зверь сам наложил на себя нерушимые чары, и чарами этими был Страх. Синий жил во тьме и боялся её, жил в одиночестве и боялся его. Но тьма и одиночество были ничем рядом с тем Страхом, что у Синего зверя вызывал он сам. Чарами Зелёного зверя была Гордость. Он хотел жить только собственными мыслями и желаниями и отторгал все те, что навязывались ему извне. Он был счастлив... Пока однажды не перестал понимать, какие из желаний были его собственными, а какие — нет. Гордость душила его. Душила, не позволяя признать, что то желание было его, а не чужим. Последний из зверей, Жёлтый, был, казалось, избавлен от этого проклятия, от которого ни один из зверей не желал отрекаться. Но чары всё же были. Чары невидимые, но прочные, и имя им было Вечность. Зачарованные, заклятые, проклятые, одаренные, они никогда не смогли покинуть тот лес, ведь те чары стали единственным, что было не в их власти». Последний раз в тот вечер пропела струна эрху, по которой мягко провели смычком. Джи-Ха отложил изящный музыкальный инструмент в сторону. Судя по тягуче сгущавшимся сумеркам было уже довольно поздно; должно быть, он слишком увлёкся собственным рассказом, совершенно забыв о времени. Так и есть. Принцесса Хисуи, очаровательная темноволосая девочка шести лет, тихонько посапывала, прислонившись к колонне из красного дерева, и видела уже не первый сон. Джи-Ха пришлось нести её на руках — не оставлять же дрыхнуть в садовой беседке. — Э-эх, принцесса, и не стыдно вам? Сами просили рассказать сказку, — обратился он к спящей. Разумеется, она не проснулась. — Вы, конечно, очаровательны, но в это время суток я предпочёл бы общество красавиц постарше. Лет так на десять. А лучше на пятнадцать... Хак бы ему руки оторвал за подобные фразочки, вполне невинные, на взгляд Джи-ха, сказанные рядом с Хисуи. Точнее, не руки, а нечто другое. «Лёгок на помине», — подумал Джи-Ха, заметив стоящего неподалёку Хака, лениво привалившегося к стене. Вероятно, он лишь недавно вышел из дворца. Во всяком случае, Джи-Ха предпочёл бы, чтобы это было именно так. Хисуи перекочевала из рук Джи-Ха в отцовские объятия, и два старых знакомых неторопливо направились в сторону дальнего крыла дворца, где поселили юную принцессу. — Знаешь, я начинаю думать, что мы с Ионой слегка ошиблись, когда назначили тебя телохранителем Хисуи, — с лёгкой иронией произнёс Хак. — Надо было дать тебе должность придворного сказителя. А то такой талант пропадает!.. Значит, он всё-таки всё слышал. Что ж, тогда Джи-Ха ничего не оставалось, кроме как поддержать эту шутку. — Вот-вот. А как бы в меня девушки влюблялись... — Ты, вроде как, и так на непопулярность не жалуешься. — Старею, друг мой, молодость не вечна. — Тогда женись, пока не поздно. И они начали привычно перебрасываться шутками на тему семейной жизни, службы, тягот императорского долга... Джи-Ха в глубине души был благодарен Хаку за то, что он больше никак не прокомментировал ту сказку, которая предназначалась совсем не для его ушей. И даже не Хисуи. Эта сказка была любовной песней четырёх драконов, которую их повелитель никогда не должен был услышать.