Вечный двигатель

Шум никак не стихнет. Он звучит, как рокот снежной лавины, мерно бегущей бок о бок с железным червем. В этом вагоне шума быть не должно, но он есть, и из-за него не закрываются глаза даже у мертвецов, что вповалку лежат у выбитых дверей. Взгляд устало скользит по медленно коченеющим трупам, отмечает засохшие бурые пятна то там, то здесь, оторванные конечности и выпущенные наружу внутренности. Рука со сбитыми костяшками осторожно сжимается в кулак. Поезд, металлический, холодный и длинный настолько, насколько хватает глаз, мчится вперед, то сбрасывая скорость, то набирая ее. Колеса отбивают ритм, доброй половине людей здесь знакомый с рождения: они появились на свет в хвостовых вагонах, среди грязи и протеиновых блоков, которыми их тут же принялись пичкать. Другой еды не было ни тогда, ни сейчас. Разве что иногда, когда люди в первых вагонах, благодаря часам и календарям вспоминают о праздниках, унесенных с Большой Земли, пустоглазые солдаты в черной форме начинают раздавать вареные яйца. Женщина с длинными черными волосами, немытыми уже Бог знает сколько времени, а потому собранными за спиной, сидит, скрестив ноги, на полу и отстраненно смотрит в приоткрытое окно. За тем окном – лед и снег. А еще холод, такой, что высунь руку – и кровь в ней застынет за пару секунд. Рядом с женщиной спят спокойным сном люди, которых она ведет за собой. Люди, которым обещана еда, вода и новая жизнь. Люди, без которых женщине было бы просто не добраться сюда. Женщину зовут Зена. Ей тридцать пять лет, и пятнадцать из них она провела в хвосте поезда, глотая вместе со всеми протеиновую жвачку. Говорят, в поезде вагонов столько, что в хорошую погоду головной может увидеть последний. Зена кивает, когда слышит такое, но прекрасно понимает, что это невозможно. Сотни и тысячи сотен километров, а может быть, и тысячи тысяч – сколько же нужно металла, чтобы соорудить машину такой длины? Строительство полотна длилось около двадцати лет, во всех штатах одновременно, множество людей было занято на той стройке. Зена снова медленно сжимает и разжимает кулак, глядя на грязные пальцы. Множество, великое и беспощадное. А потом их оставили умирать. Застывать снежными статуями под шквальным ветром. Конец света был таким, что даже ад, скорее всего, давно покрылся толстой коркой льда. Вода и суша, города и дороги – все занесло снегом, всюду пробрался дикий холод, не дающий сделать ни единого вдоха. В считанные часы Земля остыла, и только где-то внутри нее еще крутился-вертелся неумолимый механизм, не дающий планете остановиться. Не позволяющий жизни исчезнуть. В щелку окна видны города. Они стоят, тоскливые и пустые, брошенные, глядят провалами окон, стучат-хлопают лохмотьями крыш и дверей. Стука не слышно, конечно, но можно представить. Зена еще помнит, как умеют скрипеть двери. Она еще помнит, как солнце нагревает стекла. В поезде стекла холодные всегда, во всяком случае, в последних вагонах, да и солнце днем редко увидишь. Только луна ночью появляется исправно, а вот звезд нет, словно свет их кончился. Поезд огромный. Старики говорят, что нет ему конца и края, что почти все население Земли, которому повезло выжить, теперь здесь. Поезд едет без остановки вот уже пятнадцать лет, и только иногда замедляется, проходя наиболее опасные участки. Вечный двигатель, говорят старики. Нельзя остановить, говорят они. Только он и спасает людей, говорят все. Создатель поезда не заглядывает в хвост своего детища. Ему нет дела, что пьют и едят те, кто спит на трехъярусных койках. Ему нет дела, хватает ли их детям книг и игрушек. Да и какие игрушки в этих вечно полутемных вагонах? Зена поднимает голову и осматривается, словно впервые. Сейчас они в двадцать пятом по счету вагоне с конца. Здесь по-прежнему шумно, но гораздо светлее. Кто-то стонет у дверей, Зена встает, выдергивая нож из-за пояса. Подходит неслышно, склоняется. Солдат. И глаза у него уже не пустые: заполненные болью и страхом, они смотрят сквозь Зену, как будто видят уже что-то запредельное. Нож вонзается ему в горло, струйка крови выплескивается и тут же оседает вниз, на кожу. Зена молчит и придерживает трепыхающееся тело свободной рукой. Солдаты убивали их все это время. Приводили численность в норму, как бодро и весело объясняла министр нового движущегося мира. Пришла пора убивать их. Никто не слышит, что сделала Зена. Никто не просыпается. Вытащив нож из мертвой плоти и вытерев лезвие о брюки, Зена возвращается на свое место и устало прикрывает глаза. Зене повезло в самом начале этого путешествия: ее отец и мать работали на правительство, и она еще помнит, как выглядят первые вагоны. Но затем власть сменилась, и Зену повели сквозь весь поезд, чтобы бросить на ржавую койку в самом хвосте. С того момента она не видела ни мать, ни отца, ни... Никого из тех, кого любила. Слухи о восстании ходят столько, сколько Зена помнит себя в этом месте. Но она первая, кто решился не говорить, а действовать. Подготовка заняла много лет, и не только физическая – психологическая. Как заставить людей понять, что многие не вернутся? Как остудить пыл тех, кто рвется в бой, не умея сражаться? Зене нужны были бойцы, а не пушечное мясо. Среди бедняков нашлись учителя и психологи, бывшие военные и пара тех, кто строил этот поезд. Про них забыли, они оказались не нужны, но знания их требовались здесь и сейчас. Зена открывает глаза за секунду до того, как поезд ныряет в черный тоннель. А затем резко поднимается на ноги. Пора. Вооруженные люди бегут сквозь вагоны, заполненные едой, приготовленной не для них. Они проходят под сводами, в которых плещется вода, а в ней – рыбы. Они останавливаются, чтобы вдохнуть запах земли и трав в вагоне с теплицами. Создатель поезда предусмотрел все. Кроме того, что население неминуемо будет расти. В руках у Зены топор, смоченный в крови множества солдат. Она чуть отводит его от себя, словно для того, чтобы не запачкаться. Шаг ее быстр и широк, она ведет за собой людей и не должна останавливаться. Один из стариков сказал ей вчера, что видел на окнах капли воды. С той, вымерзшей стороны. Зена посчитала, что старик был пьян от обилия еды, свалившейся на них всех. Но сегодня она сама посмотрела на стекла, и что-то зеленое мелькнуло вдалеке, среди снежной равнины. Не может быть. Они проходят вагон за вагоном, проносятся черной тучей, сметая все и всех на своем пути. Передние вагоны полупусты, люди в них расположились вальяжно и привольно, но жизнь в довольстве сделала их слабыми и медленными. Зена не убивает их, но она и не останавливает тех, кто хочет убить этих людей за нее. Естественный отбор, на который у населения поезда нет времени. Так сказал создатель вечного двигателя. Зена идет первой не только потому, что она – лидер. Не потому, что удары ее так точны и сильны, что пассажиры первого класса расступаются перед ней, не рискуя сопротивляться. Зена идет первой, потому что ищет и не может позволить кому-то другому найти вместо нее. Пятнадцать лет прошло, а она не может забыть. Пятнадцать лет, за которые у нее родились сын и дочь, а отец их, ставший Зене лучшим другом, высится теперь за ее правым плечом. Пятнадцать лет, за которые сны о том, что пришлось оставить, не потеряли четкости и цвета. Зена не надеется встретить родителей. Но она застывает вместе с собственным сердцем, когда за очередной дверью невысокая светловолосая женщина встречает ее с поднятым оружием, и гневная зелень глаз точь в точь, как та прогалина в белой степи. Зена выбрасывает топор первая и раскидывает руки. Она думала, что разучилась плакать, что выплакала глаза много лет назад. Это не так. Незабвенное имя срывается с губ. Габриэль. Женщина, к которой Зена шла сквозь все эти вагоны. Сквозь все эти годы. Они обнимаются, шепча что-то друг другу, а за их спинами стоят ничего не понимающие люди, которым не было отдано приказа убивать друг друга. Поезд мчится вперед, все еще не сбавляя скорость, но Габриэль тоже видела капли воды на стекле. Она говорит об этом Зене за секунду до того, как поцеловать ее. Люди верят, что вечный двигатель – это машина. Механизм, который может сломаться, если за ним не ухаживать. Зена знает, что вечный двигатель – это любовь. И она не ломается.