Еще не мертвый

      Бывают моменты, когда слишком тяжело сохранять хладнокровие. Когда кажется, что бешеный стук сердца можно услышать даже с оборонительных стен, а одного взгляда достаточно, чтобы бесстрастная маска слетела и обнажила бьющуюся как в агонии душу.       Темари уже давно не ребенок. Она годами училась держать себя в руках, запирая эмоции глубоко в сердце, и стеклянными глазами взирать на мир с высоты своего положения. Надменная и гордая дочь Пустыни лишь вполовину столь бездушна, как считают синоби из ее ближайшего окружения, и лишь на четверть – как думают люди из других деревень. Просто политику нельзя поддаваться чувствам, ведь каждый жест, малейшее движение губ или глаз может стать фатальным.       «Волнение должно быть убито в зародыше» – раз за разом твердила себе советница Казекаге, пока не стала замечать, что пульс больше не увеличивается, когда она входит в Зал Совета.       Не так-то много времени потребовалось, чтобы научить разум, а вслед за ним и сердце, не обращать внимания на такие пустяки, как беспокойство или неуверенность. Она не может быть неуверенной. Ее господин, ее Казекаге, ее брат полагается на ее умения, знания и способность держать себя. Как и все селение. Цена слишком велика, чтобы допустить хотя бы одну ошибку. И даже если идет обсуждение самого пустякового вопроса – стоит ей оступиться хоть раз, и брат непременно заметит. И будет волноваться сильнее, чем если бы волновался за себя. Темари не может позволить Гааре усомниться в ней, ведь она – самая прочная его опора, а ноша на плечах юного правителя и так непомерно тяжела.       Куноичи казалось, что за столько лет верного служения деревне в качестве посла и официального представителя Суны она научилась быть абсолютно отрешенной от мирских проблем. И на тонкие замечания старого знакомого, с которым часто сводили ее дела, с искусственной усмешкой отвечала:       – Ты тоже когда-нибудь научишься полностью погружаться в дела, Шикамару.       – Твои глаза, – остановил он ее однажды, вопреки обыкновению не промолчав.       – Что тебе в них не нравится? Мне не нужны от тебя сонеты и романтические бредни, так что оставь и красивые слова, и критику при себе.       – Я не о том, – синоби словно не заметил слишком грубого по сравнению с обычным тона. – У тебя взгляд мертвый.       Легкое изумление продержалось не более доли секунды, и куноичи, наиграно-надменно отвернувшись, хотела резко осадить юношу, но тот, явно заметив это мгновение колебания, добавил:       – Почти.       – Я политик, Шикамару-кун. Пусть лучше мои глаза будут пустыми, чем выдадут врагам хоть одну мысль.       – Вы стали слишком много думать о работе, Темари-сан, – неопределенно махнув рукой, лаконично ответил наследник клана Нара, исчезая в дверях резиденции Хокаге.       Он был не прав. Темари думала о работе много меньше, чем о покое своих братьев. С ними наедине она тепло улыбалась и отпускала забавные комментарии к шуткам Канкуро, но стоило кому-либо нарушить семейный покой, как от заботливой сестры оставалась лишь внешность, и на первый план выходили неколебимая твердость и обоснованная гордость лучшей куноичи Сунагакуре.       А сейчас от одной фразы она потеряла всю стойкость, которую нарабатывала годами.       Темари выросла среди бескрайних песков под палящими лучами солнца и давно привыкла к сухости жаркого климата, но впервые чувствует, что при такой духоте тяжело дышать. Четыре секунды, которые обычно требовались для восстановления спокойствия после самой шокирующей новости, прошли уже семнадцать раз, а сердце все разгоняло кровь. Быстрей, еще быстрей. Стучать в висках военным маршем, прилить к щекам и тут же рухнуть куда-то вниз, оставив почти отключившийся мозг без живительного кислорода.       Он произнес лишь одну фразу после объявления приговора:       – Я не виню тебя.       Но не на принявшего тяжелое решение правителя был устремлен короткий и слишком живой взгляд пронзительных карих глаз.       – В Сунагакуре еще ни разу не было публичной казни, – она едва шевелит белыми губами, но брат слышит.       – Все когда-то бывает впервые.       Темари прекрасно помнит ту роковую встречу. Синоби, которого считали убитым и чье искусственное тело опознали знавшие легендарного мастера кукол люди, был шокирован не меньше куноичи, обнаружившей его убежище на территории страны Ветра. Песчаная буря заперла их в небольшой пещере у каменных завалов, даруя достаточно времени на бой и беседы.       – Твои глаза, – шепнул отступник, после недолгого сражения прижав девушку тонкой, но сильной рукой к холодному камню, – они…       – Мертвые? – издевательски бросила куноичи, выбирая момент для удара.       Все-таки в небольших пространствах весьма неудобно сражаться любимыми ей техниками ветров.       – В том-то и дело, что еще не совсем.       Она упустила одно мгновение, а соперник уже отпрянул и как-то слишком спокойно отошел в дальний угол их временного убежища.       – Я не хочу сражаться. Не хочу тебя убивать – это меня выдаст.       – Оставишь меня в живых – и тебя выдам я, Акасуна.       – К тому моменту, как ты это сделаешь, я успею перепрятаться.       В полумраке Темари могла видеть, как тяжело опустился соперник на землю, накидывая на крепкие, но костлявые плечи темный плащ. Синоби явно был не в лучшей форме: тощее тело, покрытое шрамами, походило на поломанную куклу сильнее, чем та пустая марионетка, что забрал себе Канкуро. Но куноичи знала кукловодов намного лучше большинства других воинов и понимала, что враг опаснее, чем может показаться. Хотя сейчас он не сумел бы также легко победить ее брата как при прошлой их встрече, особенно с таким скудным вооружением – парой незавершенных марионеток.       – Во всем мире тебя считают мертвым, – издалека начала девушка, решив по возможности прощупать соперника.       – Потому мне и не выгодно, чтобы обо мне узнали. А твоя смерть явно привлечет внимание к моей персоне, Темари Песчаная.       – И ты решил, что сумеешь убедить меня не выдавать тебя Казекаге? Ты убийца и предатель, Сасори Акасуна, а таких не прощают.       – Я не решал. Я дам тебе решить.       Мужчина устремил на куноичи пронзительный, до боли знакомый взгляд. Карие глаза отступника были холодными, бесстрастными, как пара стеклянных шаров в глазницах деревянной куклы. Но где-то в глубине, за этим стеклом, Темари могла различить огромную, всепоглощающую тоску и неразделенную печаль. Она уже видела такой взгляд – непроницаемый и равнодушный, но в тоже время глубокий и выразительный. Еще не мертвый.       – Ты сумел выжить и так долго прятаться от людей. Как?       – Мастерство кукловода состоит в том, чтобы никто так и не понял, что кукла была неживой, – в спокойном голосе она различила ноты гордости, граничащей с гордыней. Мастер не был повержен или сломлен, он лишь ушел от мира в вязкую полутень, ушел сам, по своим – неизвестным Темари – причинам.       – Чего ты хочешь?       – Жить.       Всего лишь жить. Слишком мало для живой легенды и непревзойденного бойца – и слишком много во времена, когда мир стоит на пороге войны и никто не знает, доживет ли до завтра. Слишком просто для того, чьи таланты и способности позволяли захватывать города и целые страны – и слишком сложно для человека, не для машины.       В Пустыне мало кому удается выжить в одиночку. Темари оставила убийцу на рассвете среди бескрайних песков, стараясь не думать о том, хочет ли его смерти. После она не могла спать ночами, не зная правильно ли поступила, даровав своим молчанием беглому кукловоду призрачную надежду на выживание, но сомнения пропали, когда поздним вечером в стране Земли великий мастер марионеток, появившись словно из ниоткуда, помог ей расправиться с отрядом наемников.       – В благодарность, – коротко ответил он на немой вопрос.       Темари поняла, что почти рада видеть на вражеской земле пусть предавшего деревню, но суновца.       Все когда-то бывает впервые.       В Сунагакуре нет палача, но доброволец среди синоби отыскался достаточно быстро. Слишком быстро. Темари понимает, что он ждал смертного приговора и даже топор заготовил. Предусмотрительно.       – Может, тебе стоит уйти? – осторожно спрашивает Канкуро, незаметно оказавшийся по левую руку от сестры.       – Ерунда. И не такое видели.       Привычка берет свое – голос не дрогнул, лишь поднялся на полтона. Она спокойно касается пальцами балконных перил и чувствует, как в известняк переходит пульсация ее сердца. Впервые в жизни у нее дрожат руки, и это пугает куда больше, чем число жертв на счету приговоренного убийцы.       Преступник всходит на эшафот спокойно, словно дипломат, пришедший с предложением к союзному правителю. Она отдала бы левую руку – ту же, что у него с далеких юношеских лет заменена на протез – чтобы узнать, о чем думает он в эти последние минуты. Но нет, политики не допускают ошибок, и он даже не смотрит в ее сторону и звенящим, словно стальные струны, голосом заявляет вместо последнего желания, что мог бы стать прекрасным и верным воином их страны. Не просит пощады – слишком надменно звучат колючие слова. А ей на миг представилось, какой сильной командой они могли бы стать, служа селению.       Они никогда не искали встреч, их сводили лишь обстоятельства, обычно бои и мелкие стычки с абсолютно разными соперниками, которым ни разу не удалось устоять против мощи объединяющихся воинов Песка. И правда – команда бы у них получилась отличная.       – Великая Пустыня тесна, – с усмешкой говорил бывший суновец и бывший Акацуки, узнавая в моментально становящейся союзницей синоби сестру Казекаге.       Темари нравилось путешествовать в одиночку, несмотря на неразумность такого подхода. И чем дальше, тем чаще она просила брата избавить ее от сопровождающих, а если это небольшое условие было невыполнимо, то при возможности отправляла подчиненных к цели не тем путем, что выбирала сама. Куноичи всегда любила гулять одна, легкая, словно ветер над песками, когда она могла перестать быть политиком и синоби, принцессой Суны и просто девушкой, и остаться чем-то эфемерным, бесформенным – свободным.       А отступник-кукловод понимал ее. Он сторонился людей не из страха разоблачения, а ради поиска мира для замурованной под страданиями души. Вот только вечные пески не могли подарить ему покой, и лишь мерные движения ножа, из-под которого выходила очередная марионетка, заполняли пустоты монотонно тянущихся лет.       Сасори Акасуна был убийцей, маньяком, безумным коллекционером.       Темари Песчаная – дочь Суны, дипломат и советник Казекаге.       Кто бы мог подумать, что уставший кукловод редкими, но казавшимися обоим бесконечными вечерами мирно спал на коленях светловолосой девушки, которая по возвращении в Суну замечала за холодным стеклом своих глаз что-то теплое, еще живое, так быстро прячущееся в глубинах черных зрачков от сросшейся с кожей маски политика.       Лишь бы маска не треснула, обратившись в непрошенную слезу, когда этот топор, что закидывает на плечо юнец, называемый палачом, вонзится в крепкую плоть.       Преступник поднимает голову и пустыми глазами обводит тех, кто поддержал приговор, и тех, кто промолчал. Девушке чудится, что он все-таки задержал на ней взгляд на долю секунды дольше, чем на остальных.       Наверное, сейчас все жители слышат, как часто бьется ее сердце. Четыре секунды, которые требовались для восстановления полного самоконтроля, и так слишком большой срок для политика ее уровня, повторялись уже семьдесят пятый раз.       Она видела десятки, сотни смертей. Еще одну переживет.       Он присутствовал при сотнях, тысячах убийств. Последнее выдержит.       «Я вижу тебя не чаще, чем раз в два месяца, и с этим можно смириться. Прийти сегодня в селение – моя ошибка, и если меня все-таки поймают, то твой брат либо казнит меня, либо погубит своей добротой селение» – говорил Сасори, с улыбкой проводя ладонью по стене ее комнаты. Сколько лет он не был в Суне, сколько людей – и из деревни Песка тоже – погибло от его руки. – «И все-таки я здесь. Мне уже тридцать семь, и никто не знает, смогу ли я еще хоть раз увидеть своего единственного ребенка» – ей все-таки не послышались в мерном голосе ноты теплой грусти. Впервые за четыре года их знакомства.       Умный человек, знающий наперед ходы Казекаге и многих других людей, но намеренно идущий на неоправданный риск, страшен и прекрасен вдвойне. Темари смотрит на марионеточника, наклоняемого грубой рукой парня-палача, такого слабого по сравнению с приговоренным, замечает тонкие шершавые шрамы на полуобнаженной груди и вспоминает, что один из них идет тонкой ложбинкой почти до самого уха кукольника. Она чувствует под пальцами вместо нагретого солнцем известняка упругую, чуть жестковатую кожу, ощущает касания тонких и сильных пальцев на талии и тихое, горячее дыхание у виска. Хотя нет, это всего лишь ветер.       – Я тебя не ви…       Топор со свистом опускается на шею, не дав мужчине договорить. Но он бы не назвал имя, как бы она не ждала уточнений. Он слишком хороший политик, чтобы компрометировать близких даже для того, чтобы снять с них груз ответственности.       А может, Гаара бы не выдержал ее слез?       А может, стоило погубить все то, что строилось годами, только ради жизни одного, но ставшего таким близким человека?       Впрочем, уже неважно.       Кровь хлещет из тела, и в лужу с неприятным звуком, похожим на смачное чавканье, падают густые капли с головы, которая выглядит неестественно маленькой в руке палача.       Темари кажется, что она слышит плач младенца, прорезающий тишину над площадью. Ей хочется развернуться и уйти к крошке-сыну, оставленному на нянек, чтобы со странной болью не увидеть в карих глазках знакомого моря скорби под стеклянным куполом. Но она не может оставить пост. Выбор был сделан еще тогда, когда Гаара спрашивал, есть ли в зале суда хоть кто-то, кто желает помилования преступнику.       Правителю нужна опора, а Канкуро один не справится. На сегодня запланировано еще много дел. Ребенок подождет.       Может, она плохая мать, зато первоклассный политик.