Исход

Брат мой, зачем ты так, ответь? Прошу тебя, почти молю. Ответь... зачем? Чего не достает тебе тут? Тут, рядом с теплым кровом, под голубым безоблачным небом? Зачем же тебе уходить куда-то? Зачем покидать край, где ты родился и вырос... Где родились и выросли все мы. Я люблю тебя, брат мой, люблю и не понимаю. Ведь сейчас, когда младшие хотят идти в неизвестность ты, именно ты, никто иной, должен отговаривать их от этого безумия. Но нет, встаешь рядом, и обещаешь вести, и ветер бьет тебе в лицо. И я знаю, что он попутен для вас. Ты, являясь старшим для всех нас, всегда был для меня опорой, кем-то чье присутствие не замечаешь, пока не станет слишком поздно для благодарностей и прощаний... и извинений тоже. Для меня ты всегда был самым важным, и этот дом, едва ли останется мне родным без тебя. Но, не пристало девушке идти с вами, и боюсь я стать обузой вашему походу. Нет, нет, слабой я себя не считаю, да и не являюсь таковой, но сейчас так хочется, что бы мне ответили, что же будет более мудрым выбором, пойти с вами и переживать все плечом к плечу, вместе, совсем как, когда мы прятались от грозы под одним одеялом, или же остаться. Остаться и слышать издалека о сокрушительных поражениях и оглушительных победах. Остаться и с тревогой ждать вестей о вашей гибели. О твоем поражении. Просто сидеть и ждать... Ох, как желаю я сейчас, что бы все произошедшее ныне оказалось лишь сном. Дурным сном. Я бы отдала столь многое за то, что бы отец наш, или, быть может, ты сам, разбудили бы меня и позвали завтракать. А за столом уже к моему приходу стоит шум и гам, чуть ли не война, за последний оставшийся бисквит, который ты, с хитро-понимающей улыбкой, отправляешь к себе в рот, под возмущенный двойной крик младшеньких. Я замираю и ловлю твой взгляд. И вздрагиваю от осознания увиденного. Это ведь твой выбор, брат. Твой и ничей больше. Но... Отчего же тогда такая печаль сквозит в твоем нечаянно подсмотренным мною взгляде. Мысленный диалог наш заключен лишь во взглядах, которыми мы цепляемся друг за друга лишь на несколько мгновений. Ты слишком дорог мне, дабы я оставила тебя одного. Возможно, сейчас я даю совершиться чему-то ужасному, но по-иному я не могу. Мне хватило лишь одного твоего взгляда, чтобы определиться. Взгляда, что я никогда не ожидала и не желала видеть у тебя, брат мой. Не знаю даже, кого мои действия поражают больше: отца, мать или братьев. Но точно не меня. И не тебя. Мы пришли последними. Мы ничего не видели, кроме, разве что, последствий. Кровь наших родичей, убитых нашими же кузенами. Мы не виновны в их смерти ни на йоту. Это понятно каждому из шедших за вами с отцом. Но легче от этого не становится. Кровь их покрывает белые ступени лестниц и мешается с соленной морской водой, становясь из красной нежно-розовой. Они не были нашей подлинной семьей, мы росли вместе с кузенами, совершившими это преступление, да и путь этот был избран нами вполне осознанно, и все же... Это все же я нахожу в опустевшем взгляде отца, для которого они были не просто дальней родней, в растерянном взгляде младших, которые, скорее всего, даже не задумывались о таком раскладе нашего похода. И в твоих зло сжатых губах. Злость всегда была чужда нашему народу. А уж нашему дому и подавно. Но сейчас... На что же ты злишься, брат мой? На кузенов устроивших это побоище? На тех, за кем вслед ты пошел? Или же на самого себя, из-за осознания цены собственного решения? А быть может, с ужасом думаю я, быть может злость твоя направлена и в мою сторону? Злость за то, что тогда я встала рядом с тобой. А быть может это лишь волнение за участь, на которую мы себя обрекли. Пожалуй, я буду думать так, ибо остальные мои мысли в этом направлении заставляют меня вздрагивать и желать повернуть обратно. Но знаешь, не думаю я, что мысли такие родились лишь у меня. И ты, и отец, и братья, почему-то я уверена, что мы все хотим покинуть сейчас гавани, и уйти в сторону, противоположную той, куда двинутся наши родичи. Идея вернуться под теплый кров сейчас кажется заманчивой, как никогда. Такое ощущения, будто все смотрят друг на друга, ожидая, кто же первый откажется от этого похода. За кем же пойти? Брат мой, пожалуйста, пусть это будешь ты, ну или же любой другой поведет нас, но заклинаю тебя, откажись. Я поклялась сама себе, беззвучно, на той площади, что последую за тобой. О клятве моей не ведает никто, но тем труднее мне будет ее нарушить. Проклятие звучит громко, оглушающе, оно отражается от покрытого кровью мрамора гавани и оттого звучит еще более пугающим. Не менее мощный эффект производят и слова нашего дяди. Воины поднимают мечи вверх, будто обозначая, что отвергаем мы все, оставшееся на этой стороне Моря. Почти все, кроме нашего отца. Вот и нашелся тот, за кем можно вернуться домой. Он разворачивается и уходит, не оглядываясь ни на кого. Не пытается увести нас за собой. Верно, мы уже не дети. И свой выбор сделали. Я оборачиваюсь на тебя. Пожалуйста, Брат мой, опусти руки единственный раз в жизни. Ты же застыл на месте, а в глазах будто отчаяние. Оглядываешь те остатки воинов, что не последовали за отцом. Братьев. Меня. Мы все смотрим, что же решишь ты, мы последуем за тобой, мы, пожалуй, слишком жестоки к тебе, прося заменить нам отца и командира. Мне видится, что руки твои дрожат. Ты прикрываешь глаза. Поворачиваешься спиной к отцу, дому, всему, что мы знали ранее, и оборачиваешься к дядьям. Здесь холодно. Настолько холодно, что кажется, стоит мне уронить хоть одну слезу, как она замерзнет и останется на моей щеке, если не навсегда, то очень и очень надолго. А потом обязательно появится противный красный отпечаток, оставшийся от содранной тонкой кожи. И я не плачу. Пара женщин уже позволила себе такую роскошь. И еще больше будут ронять слезы в будущем. Но не я. Нет. Ни за что. Дурно мне от самой вероятности того, что раскаешься ты в своем решении идти дальше, брат мой. Сама я не знаю, было ли это ошибкой, но уже поздно поворачивать назад. Да и все мы понимаем, что даже желай ты отступить сейчас, то никогда не сделал бы этого. Верным тебя, все же, прозвали не за красивые глаза, но за то, кем ты являешься. И порой я даже жалею об этом. И не я одна. Порой я спрашиваю у себя, боясь задать такой вопрос тебе, почему же она не пошла за тобой. Да, брака между вами не было, но были чувства, в этом я уверена. Я, честно говоря, порой, даже ей завидовала. В последние лета ей ты уделял внимания многим больше, чем мне. Сестринская ревность. А что же теперь? Никакого ликования, честно говоря. Лишь какая-то глухая злость, да обида за брата. Ты, пусть, и не показываешь этого, выглядишь многим хуже, да и часто слишком ищешь чьей-нибудь компании. Хотя, мысли эти лишние. Не здесь и не сейчас. Быть может, потом, когда мы пройдем, сквозь эти льды. Иногда мне кажется, будто они бесконечны, и мы будем идти до тех пор, пока каждый из нас не проклянет, замерзая, дядино имя и весь тот поход. Дядя... Этот момент, когда по ту сторону залива разгорелся огонь, я помню хорошо. Видение красного пламенея, вздымающегося до небес, между белым мрамором главной площади, на которой было принесена страшная клятва, и белыми же снегами ледяной пустоши, стало самой запомнившейся картиной. Огонь по ту сторону сжигал корабли, взятые ценой, их не достойной. И вместе с ними горела и наша вера. Мы смотрели на них невероятно долго, не знаю я, было ли то лишь несколько секунд или несколько часов. Время для нас потеряло значение и смысл. Я не помню даже, как предложили идти дальше. Помню лишь, что стоило нам вступить на землю вздыбленных льдов, как ты чуть не упал. Тот момент отпечатался в моей памяти не менее четко. Я тогда чудом оказалась рядом. Так, что никто даже не заметил этого. Кроме нас. Тогда ты посмотрел на меня, как на равную. Не как на младшую сестру, которая навсегда маленький ребенок, но как смотрел ты обычно на друзей своих. От этого взгляда у меня перехватило дыхание, и я поняла, что никогда не смогу предать или же разочаровать тебя намеренно, брат мой. И с тех пор я всегда рядом с тобой. Уже не за спиной, словно в твоей тени, но плечом к плечу. Я смогу, я уверена. Мы оба сможем. Мы сможем создать что-то свое, подобно тому, как создавали наши предки. Мы пройдем через все вместе, будем опекать братьев, покуда и они не обретут здравомыслие и смерят горячность. Когда-нибудь мы вернемся домой все вместе. Не такими, какими мы его покидали, но многим лучше. Тогда мы расскажем отцу нашему о том, как мы строили. И не будет в нашей истории места лишениям и потерям, и потому, в тот миг, у теплого очага, вместе с семьей, вся горькая наша память уйдет, и будет нам казаться, что не было никаких печалей, а то, что получили мы, пройдя сквозь смерть и боль, появилось словно по волшебству. И я иду дальше, зная, что когда-нибудь вернусь вновь. И я смотрю на вас, понимая, что на каждом из нас проклятие, зная, что мы все умрем. Да, мы умрем. Даже, ты, брат мой. Но мы встретимся снова. И тогда, после того, как мы оба пройдем через все самое страшное, я напомню, как ты чуть не упал на лед. И тогда это будет смешно.